Три недели назад посетил "Академ-книгу" на Вернадского (г. Москва, http://akadkniga.nm.ru) купил там кучу интересных книжек и в том числе такую:

Г.Ф. Миллер "Сочинения по истории России. Избранное",- М.: Наука, 1996, 448 с., 55 руб., серия Памятники Исторической Мысли, РАН.

http://www.biblus.ru/Default.aspx?book=8q46a2q3a4

Аннотация:

"Сборник включает труды академика Г.Ф. Миллера (1705-1783) по различным проблемам истории России - летописанию, истории дворянства, географических открытий, событий конца XVII в., русских городов. Большая часть работ не переиздавалась с XVIII в., некоторые публикуются впервые. Все издаваемые сочинения не потеряли своего научного значения и входят в "золотой фонд" отечественной историографии.

Для специалистов по истории России и широких кругов читателей, интересующихся отечественной историей, развитием исторической мысли."

Поскольку мы тут с вами, как раз из тех, кто "интересующиеся отечественной историей, развитием исторической мысли", я решил отчасти обозреть это издание. Однако предупреждаю - сенсаций не ждите. Почему их не будет - объяснено ниже (но забегая вперёд, намекну, что за это надо благодарить академика А.Т. Фоменко: с недавних пор, а именно с начала 90-х, под влиянием его критики традиционной историографии, традики стали тщательно редактировать издаваемые тексты, по всякой возможности избегая крамолы, могущей лить воду на мельницу и т.п.,- это заметно по скудости комментария несуразностей, чтоб не дай Бог не привлечь внимания! а так же по откровенной селекции открываемого по каплям фундаментального материала, и оттого во многом исторические открытия содержатся именно в том, что именно традисторики сокрывают, если об том догадаться случается).

Сборник трудов составлен А.Б. Каменским и О.М. Медушевской - отчаянными миллеристами (они же и вейсманисты-морганисты), но их можно понять - мужик был серъёзный, хоть и немецкий, и описание его книги начну с оглавления - что традики в неё положили, чем нас осчастливили на этот раз?

ОГЛАВЛЕНИЕ

О первом летописателе Российском преподобном Несторе, его летописи и о продолжателях оныя (с. 5-14)

Предложение, как исправить погрешности, находящиеся в иностранных писателях, писавших о Российском государстве (с. 15-18)

Описание морских путешествий по Ледовитому и Восточному морю, с Российской стороны учинённых (с. 19-126)

Известии о новейших кораблеплаваниях по Ледовитому и Камчатскому морю с 1742 года, то есть по окончании второй Камчатской экспедиции. Часть из истории государствования великия императрицы Екатерины Вторыя (с. 127-179)

Известие о дворянех {Российских} (с. 180-225)

{Описание городов Московской провинции} (с. 226-319)

История жизни и царствования Феодора Алексеевича (с. 320-354)

{Дополнения}

{Проект создания Исторического департамента Академии наук} (с. 355-364)

Важности и трудности при сочинении Российской истории (с. 364-365)

Инструкция переводчику Андреяну Дубровскому (с. 365-367)

Из переписки (с. 367-373)

{Приложения}

Судьба и труды историографа Герарда Фридриха Миллера (1705-1783) (А.Б. Каменский) (с. 374-416)

Примечания (с. 417-435)

Список сокращений (с. 435-435)

Указатель имён (с. 436-447)

Содержание (с. 448)


Поскольку я начал именно с содержания, имеет смысл придерживаться обратной последовательности, прокомментировав немного "Указатель имён".

ОСНОВАНИЕ МОСКВЫ

Вот к примеру в "указателе имён" Юрий (Георгий) Владимирович Долгорукий, князь, указан на 8 страницах, последние два раза в примечаниях. Здесь удивительно то, что Миллер нигде не упоминает об основании Москвы сим князем, в положительной форме (а намёком лишь - в 14 пункте "Важностей и трудностей при сочинении Русской истории", которые я приведу полностью ниже). А про основание Дмитрием Долгоруким других городов пишет не раз.


КУЛИКОВСКАЯ БИТВА

Другой важный персонаж: Дмитрий Иванович Донской, великий князь, упомянут на 7 страницах. Словосочетание "Куликовская битва" не упоминается ни разу. Есть лишь нечто, из чего "сказание" о сём происшествии может быть выведено. А именно, при описании города Коломны, на стр. 235, Миллер пишет такое известие:

"На сей земле, и особенно в долине речки Северки, собирались ратники для отражения частых набегов татар. Свидетельством тому являются известия о походе великого князя Дмитрия Ивановича Донского на татарского хана Мамая. Было то в 1380 г. Поход и победное возвращение проходили через Коломну. (Тогда, в 1380 году, тамошний епископ звался Герасим. Он упомянут при описании похода и, пространнее, победного возвращения князя, прибывшего в Коломну 21 сентября и расположившегося здесь на несколько дней. - зачёркнуто)

В 1383 г. {традики исправили на 1382 и радостно комментируют это} хан Тохтамыш совершил свой ужасный набег на Русь. Особенно претерпела Коломна при его отходе (Епископ Герасим спасся бегством в Новгород - зачёркнуто). Другое нападение к которому жители совсем не были готовы, приключилось от князя Олега Рязанского в 1385 году. Великий князь (бывший тогда в затруднении - зачёркнуто) в замирении с рязанским князем прибег к помощи знаменитого настоятеля Сергия."

Более ничего близкого к "полю Куликовому" у Миллера нет. Более того, Мамай и Тохтамыш упоминаются единственно в этом месте. Мы видим, что имеется альтернатива: либо Миллер не знал никаких подробностей о Непрядве, Доне, Куликовской битве, либо традики при составлении его "избранного" запрятали концы.

Героический епископ Герасим упомянут ещё однажды, а вот Сергий, которого мы прозываем Радонежским, и который, будто бы, тесно связан с Куликовской битвой, упомянут Миллером 7 раз, под именем Сергия Чудотворца, Миротворца, Святого. Но ни разу не связанно с указанным событием. Есть правда одно место, на стр. 248:

"Село Деулино ... Здешний священник знал, что на сем месте произходили мирныя договоры. Он нам показал батареи, от той или от другой стороны зделанные; он называл патрона своего села святым Сергием Миротворцом и приписывал его ходатайству, что Россия через сей мир освободилась от великаго притеснения. Церковь - малая, деревянная, в тогдашную войну превращена была в пепел, а потом не лучше опять построена."

Прежде чем строить какие-то фантазии, прочитаем ещё два последующих предложения:

"По ней не видно, что в оном месте происходило столь достопамятное приключение, однакож мир был по тогдашним обстоятельствам таков, как желать было можно. Польский королевич. Владислав отказался от своих требований на российский престол, признал царя Михаила Феодоровича за настоящего царя, а отец государев Филарет Никитич освобожден был из польского плена."

Куликовская битва опять не состоялась. Миллер вообще немногое знает про Сергия Радонежского. Так, он пишет:

"... преставление св. Сергия, как из описания его жизни известно, было 25 сентября 6909 году, то есть от Рождества Христова 1390." (с. 298)

Историки комментируют: "По современным данным, преподобный Сергий скончался в 1392 г.(Кучкин В.А. Сергий Радонежский//Вопр. истории. 1992. №10." (с. 433) - обратите внимание, что с этой поправкой статья стала юбилейной. Эта же поправленная дата указана в Энциклопедии Христианство, 1995 года.

Однако! 6909-5509=1400 по РХ, (по сентябрьскому году), а вовсе не 1390, как показано у Миллера. Что здесь: опечатка издания, самого Миллера? Фальсификация текста Миллера? Неведомо.

Российская история сочинялась трудно, поскольку это было важной задачей. И оттого сей фрагмент сообщения о Миллере я закончу его запиской с наиважнейшими проблемами (видимо опубликованы впервые, лежат в РГАДА - Российском государственном архиве древних актов, в "портфелях Миллера"):

Важности и трудности при сочинении Российской истории

1. Определить, из каких имянно народов состоялся Российский народ еще до Рюрика и после него, не по догадкам, но по точным свидетельствам Российских летописцов, согласясь с иностранными писателями.

2. Рюрик, откуда призван ли, чтоб быть самовластным государем?

3. Первое начало христианской веры в России еще до Ольги. Начало Российского письма с коего времени?

4. Ольга приняла ли крещение в Цареграде?

5. Границы Российского государства при Святославе Игоревиче и Владимире Великом. Где был Корсунь - город, где крестился Владимир Великий?

6. Разделение России Владимиром Великим между его сыновьями с означением границ каждого владения.

7. Где был Тмутаракань? Сей вопрос заслуживает прилежнаго разсмотрения.

8. В чем состояли вольности; даны Новуграду Ярославом Владимировичем? Изъяснить судебник сего государя и сына его Изяслава. Владение Ярослава Владимировича над Лифляндиею.

9. Разделение России Ярослава Владимировичем между его сыновьями, и каждому владению пределы.

10. Езда Изяслава Ярославича в немцы.

11. Княжение Рязанское, Муромское, Смоленское, Чермной России подробно описать.

12. Владимир Мономах, свойство его с греческим императором и от чего прозвание Мономаха? Все свойства с греческим императорским домом и сообщения с патриархами греческими, согласясь с историей цареградскою.

13. (отсутствует)

14. Какие именно городы в Северной России построены Георгием Владимировичем Долгоруким и сыном его Андреем? Строение и приращение Москвы.

15. Границы государства, как Северной, так и Южной России во время нападения татарскаго.

16. Завладение Белой Россией и большей части Южной России Литвою и онаго следствия. Границы прежние Белой России к югу. Границы Киевского великого княжения перед взятием онаго Литвою.

17. Как Чермная Россия отошла в Польшу? согласясь с польскими и венгерскими историками. Ея городы и границы.

18. Имели ли венгерцы какое право на Чермную Россию?

19. Границы Владимирского великого княжения и приращение онаго. Князь Даниил Александрович Московский был ли великим князем или удельным?

20. Пределы Новагорода Великого, когда сей город был в цветущей силе и как убавился?

21. Пределы Тверские, Ярославские, Ростовские, Нижегородские.

22. Родословия князей владетельных и удельных.

23. История митрополитов, и когда какая епархия учреждена, а бывшие епархии пресеклись.

24. История патриаршества в России.

(Конец "проблем Миллера", но продолжение миллериады воспоследует)

возможно, что с появлением статметодов, появятся "вновь" найденные тексты, при фальсификации которых будет применяться электронная обработка=маскировка от методов Фоменко.

Полагаю, что такие вещи, как архивные материалы наиболее уязвимы. Ведь стоит выдрать неугоднве листы, поправить что-то и всё. Практически невозможно будет восстановить истину.

Это и происходит. Например, вырваны листы из сугубо хранимого архива Е2 с запиской о выдаче Суворову 250000 руб из Заёмного банка в 1768 г...

или на Сотби поволокут.

В этой части я изложу статью А.Б. Каменского, позволив себе сделать краткий ремикс этой более чем 40-ка страничной работы, сопровождая его более чем уместными комментариями и сокращениями (автор, вероятно, представитель северных народов, поскольку в его тексте наиболее частым эпитетом Миллера является "однако", которое я буду опускать).

"В русской историографии XVIII-XIX вв. вряд ли найдётся другой историк, который бы и при жизни, и после смерти подвергался таким нападкам, как Г.Ф. Миллер, суждения о котором были бы столь полярны, а научным наследием которого, несмотря на это, столь активно пользовались бы многие поколения специалистов, причём не только исследователей истории России, но и географов, этнографов, лингвистов, историков культуры и др. Парадокс и в том, что имя учёного, которого некоторые именовали не иначе как "отцом русской истории", не говоря уже о его трудах, почти неизвестно широким кругам читателей, а если и известно, то лишь как имя человека, дерзнувшего спорить с великим Ломоносовым по "норманскому вопросу". Давно уже стала библиографической редкостью изданная в 1937-1941 гг. А.И. Андреевым и С.В. Бахрушиным "История Сибири" Миллера." {в пяти томах} ... "Истоки подобного положения восходят к концу 40-х - 50-м годам нашего века, когда в ходе компании по борьбе с космополитизмом было предписано считать, что "деятельность иностранных академиков принесла не столько пользы, сколько вреда для русской историографии, направляя её по ложному пути некритического подражания иноземной исторической литературе" {Очерки исторической науки в СССР. М., 1955. Т.1. С. 190}. Результатом такого подхода явилось то, что многих авторов интересовали не реальные заслуги Миллера, а лишь тот факт, что он был немцем, да и ещё с клеймом "норманиста"." (стр. 374)

Этот фрагмент интересен не сведениями о Миллере (что мы узнали из этого длинного излияния, кроме того, что "некоторые" осмеливались именовать Миллера "отцом", и что оный Отец написал "Историю Сибири"? Даже то, что эта история состоит в 5 томах, я узнал не из 40 страничной статьи Каменского, а из Интернета). Интересно это введение всегдашней холопской направленностью традисторика охаивать ушедшее прошлое и верноподданически прославлять уже изрядно прокисшую новизну. Где был тот Каменский в 1955 году, чтобы поднять свой звонкий глас в защиту невинно оклеветанного "немца" Фёдора Ивановича? Или хотя бы в 1985-м, когда наверняка уже был обременён учёными степенями? Но нет - не было этого гласа, а появился он в книжке 1996 года (принята в печать в 1995 г.), то есть сочинены эти репризы были при "лучшем немце и партайгеноссе Горбачёве", когда иностранец при дворе опять стал в почёте. Это всё мало касается самого Миллера, но более к нему отношения, которое ретиво колеблется вместе с линией партии. В указанном реферате Каменского, кстати, нисколько не сказано - за что именно Миллера не жаловали коллеги и потомки, среди которых находились и такие как он иноземцы. Претензии к нему выдвигаемые изложены в столь карикатурном и нелепом виде (будут приведены ниже), что только самый больной мог бы их поддерживать. Например, традик принуждает читателя потешаться над Ломоносовым, глумясь над его заблуждениями и прославляя прозорливость "немца". А ведь и в "объяснении" Каменского, что, якобы, Миллером гнушались в 1955 г. как немцем нет ни капли правды. Известно, что другие "немцы" - Эйлер, Бернулли во все времена пользовались всеобщим уважением. Так, что это объяснение традика, по обыкновению является пустословием.


>ЮНОСТЬ ГЕРОЯ - КАК ОН СТАЛ РУССКИМ

"По преданию, мальчиком Миллер видел русского царя, когда тот проезжал через его родной город Герфорд в Вестфалии, и долго бежал за его каретой. Наблюдавшие эту сцену местные жители решили, что мальчик наверняка будет служить русскому монарху. Вывод, который в наши дни может показаться странным, для людей той эпохи был вполне естественен, ведь на их глазах Россия превращалась в мощную державу, где для иностранцев открывались, как казалось, неограниченные возможности. Миллер же по рождению принадлежал как раз к тому социальному слою германского общества, для которого поиски счастья на чужбине были в то время обычным делом.

Он родился 18 октября 1705 г. в Герфорде, в пасторско-учёной семье. Отец его был ректором местной гимназии, ... мать происходила из семью профессора теологии и советника консистории г. Ринтельна Герарда Бодинуса... в Ринтельн, ... в его университет, отправился Миллер по окончании гимазии в 1722 г. ... спустя менее чем два года он переехал в Лейпциг, где стал учеником известного философа и историка И.Б. Менке. Знакомство с Менке, ... сыграло в судьбе Миллера решающую роль. Во-первых, у Менке был большой опыт в издании исторических источников - области исторической науки, практически неизвестной в тогдашней России. Во-вторых, Менке был журналистом, издателем популярного научного журнала. В Лейпцигском университете Менке читал курс по журналистике, который слушал Миллер и который ему впоследствии пригодился. Наконец, в учёной среде, в которой оказался Миллер, всё связанное с Россией вызывало большой интерес, а новости из далёкой страны постоянно печатались на страницах журнала Менке. ... В июне 1725 г. Миллер получил в Лейпцигском университете степень бакалавра, а уже в ноябре он прибыл в Петербург в качестве "студента" Императорской академии наук." (стр. 375)

Замечу интересные параллели. По матери Миллер - Бодинус, а это латинизированная форма имени Бодин. Что сближает его одновременно с семейством историков-хронологов Скалигеров (Бурдены или Бордони) и с историком Жаном Боденом. По английски "boda" означает "герольда", а что означают эти фамилии в иных языках - я не сумел найти известий. Но, по-видимому, это была какая-то каста "историков", прославляющих государство. И оттого Миллер получил "направление" на работу туда, где таковых нога ещё, видимо, не ступала, хотя доморощенные конкуренты у него были (как мы увидим ниже).


АКАДЕМИЧЕСКАЯ КАРЬЕРА И ИЗДАТЕЛЬСКАЯ РАБОТА

"Первоначально обязанности Миллера в Петербургской академии сводились к преподаванию истории, латыни и географии в академической гимназии - занятие, к которому Миллер был явно не расположен и которого старался избегать и впоследствии. Вскоре, однако, активный и способный "студент" был замечен академическим начальством в лице И.Д. Шумахера и его стали использовать везде, где требовалась энергия и организаторский талант. Так в 1728 г. Миллеру было поручено наблюдать за академической типографией, он участвовал в организации академической книжной лавки, библиотеки и архива Академии. Но главное событие того же 1728 г. состояло в том, что Сенат, отбывший вместе с двором в Москву после свержения А.Д. Меньшикова, поручил Академии наук издание "Санкт-Петербургских ведомостей", а в Академии не нашлось никого, кроме Миллера, кто мог бы взять на себя эту обязанность. Когда же в 1729 г. вслед за президентом академии Л. Блументростом и конференц-секретарём Х. Гольдбахом в Москву отправился и Шумахер, то ... "Миллер по управлению академическими делами занимал его место". (стр. 376)

Так 24-х летний Миллер стал вице-секретарём Академии наук.

"... в 1730 г. подошла и очередь Миллера быть избранным в профессора Академии. ... Занявшись изданием "Санкт-Петербургских ведомостей", а так же академических "Комментариев" на латинском языке, первые два тома которых вышли в 1728-29 гг., Миллер задумал ... {основать} принципиально новый журнал научно-популярного профиля, ... приложение к "Санкт-Петербургским ведомостям". В традициях XVIII в. журнал получил длинное и грмоздкое название "Месячные исторические, генеалогические и географические примечания в Ведомостях" ... это был "первый русский журнал вообще, первый русский журнал Академии наук и, наконец, первый русский литературный и научно-популярный журнал". (стр. 376)

"Примечания к Ведомостям" ... издавались Академией наук до 1742 г., когда пали жертвой раздоров среди академиков. ... Миллер был вынужден оставить редакторство ещё раньше: в 1730 г., получив стараниями Шумахера звание профессора, он отправился в зарубежную командировку - первую в истории Академии наук. Поводом к поездке послужила смерть отца и необходимость в связи с этим налаживания семейных дел. Но, помимо Германии, Миллер посетил Англию и Голландию. Главная цель командировки состояла в том, чтобы рассеять неприятные слухи о нравах Петербургской Академии наук ... и попытаться завербовать для Академии наук новых членов. ...

Спустя год после возвращения из Европы Миллер представил Академической Конференции проект ещё одного издания - научного издания по русской истории на немецком языке. Первый том "Sammlung Russischer Geschichte", вышедший в 1732 г., открывался текстом этого проекта, в котором Миллер, в частности, писал:

"История Российского государства и принадлежащих к нему стран представляет столько трудностей, что написать о ней систематическое сочинение едва ли можно надеяться в двадцать или даже более лет".

Проект содержал план издания источников по русской истории, поражающий необычной широтой охвата, особенно если принять во внимание, что Миллер ещё не владел тогда Русским языком и его знакомство с самими источниками ограничивалось лишь рукописями библиотеки Академии наук. Между тем в проекте молодой учёный говорит об издании летописей, Степенной книги, "Сказания" Авраамия Палицына и других важнейших источников. ... Очевидно, что к этому времени Миллер (по-видимому, не без влияния Г.З. Байера) окончательно сделал выбор в пользу русской истории как основного направления своих научных занятий. ... Наконец, ещё одна важная задача нового издания, которую провозглашал Миллер .... состояла в исправлении неточностей в иностранных сочинениях о России."(стр. 377-378)

"Значение "Sammlung" невозможно переоценить. Достаточно сказать, что именно здесь впервые в русской истории была осуществлена публикация отрывка из "Повести временных лет", да ещё и с достаточно подробным комментарием Миллера, в котором уже тогда в полной мере проявился метод критического анализа источников." (стр. 378)

Немного забегая вперёд, сообщу, что Миллер выучил русский язык после 10-летнего пребывания в России в 1735 году, во время сибирской экспедиции. Но по всей видимости знал русский язык не в совершенстве, поскольку и в поздние году просил для перевода своих сочинений переводчика с немецкого на русский:

"При Историческом департаменте кроме историографа должны быть служители следующие: 1) адьюнкт, который бы историографу в сочинении истории чинил всегдашнее вспоможение. И ежели он будет русский, то надлежит ему главнейшие европейские языки знать, ... А когда будет он иностранный, то должно ему Российский язык знать или по крайней мере о изучении его весьма стараться. ... 3) переводчик, который всё то, что историограф Российской истории напишет, имеет перевесть на русский язык ко вознесению для апробации, куды повелено будет. ... 4) и 5) двое копеистов, один немецкаго, а другой русскаго языка, для переписывания набело сочиняемой истории и переводов. ..." (Миллер Г.Ф. "Проект создания Исторического департамента Академии наук", стр. 359)

Но о русских летописях (которых не было в Академической библотеке, которую он курировал) он узнал, ещё не говоря и не читая по-русски, приехав недавно из загранкомандировки. Не там ли он узнал об этих летописях? И где они были на самом деле? И были ли вообще?



ИСТОРИЧЕСКИЕ ИЗЫСКАНИЯ

"... он занялся ещё одним направлением, характерным для европейских историков того времени, а для Миллера ставшем впоследствии одним из важнейших. Речь идёт о генеалогии. В 1728 г. во Франкфурте-на-Майне было издано составленное Миллером родословие графов Сапег. "Этим первым опытом,- вспоминал Миллер,- я подготовил себя к трудным но полезным работам представлять на таблицах родословия из истории, а также знатнейших русских семейств". (стр. 377)


"Миллер, однако, понимал, что для создания подлинного научного авторитета лишь издания источников и исправления чужих погрешностей недостаточно. В 1733 г. он совершает решительный шаг, присоединившись ко второй Камчатской экспедиции В. Беринга. В составе так называемого академического отряда, в который наряду с ним входили профессора И.Г. Гмелин, Делиль де Ла Кройер и другие, Миллер провёл в Сибири долгих десять лет. Он побывал почти во всех крупных городах ... Урала и Сибири, обследовал их архивы и собрал огромный научный материал в виде подлинных документов и их копий, историко-географических описаний и анкет, богатейших лингвистических и этнографических данных, сведений по экономике и демографии, путевых дневников и описаний. Весь этот материал и по сей день не только не потерял своего научного значения, но и далеко не изучен в полной мере. Его введение в научный оборот продолжается и поныне и рассматривается как актуальная научная задача. Объём же его столь велик, что работы хватит ещё не одному поколению историков. Значение собранных Миллером материалов отнюдь не ограничивается Сибирским регионом. Так, именно к этому собранию восходит значительная часть источниковой базы по истории Смутного времени. Уже тогда, на начальных стадиях своей научной карьеры, Миллер проявил поразительную интуицию настоящего историка-архивиста и сумел отыскать и привезти в Россию комплекс документов, не имевших аналогов в архивах центра. "Что было бы с временами Лже-Дмитриев и смутного правления бояр в Междуцарствии... - восклицал П.М. Строев,- если б Миллер, один Миллер не восстановил их актами, кои он открыл в пыли городовых архивов Сибирских?" (стр. 379)

Таким образом, про Лжедмитриев и Смуту мы научились у Миллера, который нашёл надобное для этого в пыли сибирских архивов. Что-то знакомая история.

(продолжение следует)

О характере Миллера и его положении внутри Академии написано особо. Цитируя статью А.Б. Каменского, сообщу о его неоднозначных отношениях с Ломоносовым. Ведь среди обывательского мнения Миллер прославлен более всего его конфликтом по "норманскому вопросу", однако первая стычка с Ломоносовым у Миллера началась сразу же по возвращению последнего из Сибири, очевидно, на национальной почве:

"Уже на пятый день по приезде Миллера в Петербург произошло событие, имевшее для Миллера весьма неприятные последствия. Именно тогда произошёл известный конфликт членов Академии с адьюнктом М.В. Ломоносовым. Профессора подали президенту Академии прошение не допускать Ломоносова на свои заседания. Миллер, который, по словам Пекарского, "не терпел противоречий и никогда не спускал тем, кто, по его мнению, так или иначе унижал его звание академика", принял в демарше академиков деятельное участие. Ломоносов же "однажды объявил, что никогда не простит ему именно этого участия"." (стр. 380)

http://www.pran.ru/cgi-bin/pran.cgi?img=3484
http://www.pran.ru/rus/personalst/pran.html?pers=3484

Очевидно, что Ломоносов, по своей широкой натуре не мог навсегда сохранить враждебность Миллеру, который участвовал в заговоре против него, скорее, из чувства самосохранения (о чём умалчивает миллеровед), будучи не в состоянии дистанцироваться от "немецкой мафии", к которой вынужденно принадлежал. Мы увидим, что, несмотря на такое неудачное знакомство, впоследствии у Миллера с Ломоносовым были-таки какие-то общие дела. Что видно по следующему эпизоду с профессором-"невозвращенцем", который в значительной мере характеризует не только Миллера, но и традика-миллероведа:

"Эпизод с Крекшиным был лишь первым в ряду серьёзных служебных непрятностей Миллера, тем более опасных, что в 1747 г. он, дабы не покидать Россию, вынужден был принять российское подданство и подписать с Академией новый контракт. Правда при этом он получал звание российского историографа и должность ректора университета при Академии, но одновременно оказывался ещё более зависимым от академического начальства, чем прежде. Надо полагать, подписывая контракт, Миллер испытывал большие сомнения: с одной стороны, работа в Петербургской Академии наук, сопровождаемая необходимостью постоянной борьбы за удовлетворительное жалование, бесконечными придирками, подозрениями и кознями Шумахера, с другой - достаточно ясная перспектива научной карьеры на родине, где приобретённых в России знаний и опыта с лихвой хватило бы на много лет успешной научной работы. Но, видимо, российская история, заниматься которой по-настоящему можно было только в России, притягивала его куда сильнее. И Миллер сделал выбор, окончательно связав свою судьбу с этой страной.

Иначе поступил коллега Миллера по Камчатской экспедиции профессор И.Г. Гмелин. В 1747 г. он получил от Академии отпуск для поезки за границу, причём Миллер и Ломоносов подписали совместное за него поручительство. Когда в августе 1748 г. стало ясно. что Гмелин в Россию возвращаться не собирается, обоим профессорам "до окончания дела и до указу" вдвое уменьшили жалование. Ломоносов впоследствии утверждал, что согласился поручиться за Гмелина "ласканием Миллеровым" и из-за доброго отзыва о Гмелине С.П. Крашенинникова." (стр. 382)

Интересно узнать, что Миллер к этому времени уже стоял на "патриотической" позиции Ломоносова (и этот факт стыдливо обходит комментарием русофоб-миллеровед, считающий огромной для себя и для Миллера неприятностью жить в этой стране, традика хватает на то, чтобы саркастически насмехаться над немытым Ломоносовым, посмевшим чему-то учить Великого иностранного литератора Вольтера: действительно, - считает низкопоклонник,- какова наглость! со свиным рылом да в калашный ряд):
http://www.pran.ru/rus/personalst/pran.html?pers=3651

"... в марте 1757 г., ... когда правительство Елизаветы Петровны по инициативе И.И. Шувалова обратилось к Вольтеру с предложением написать историю России в царствование Петра I. Как известно, Ломоносову и Миллеру было поручено снабжать Вольтера необходимыми материалами. Ломоносов был обижен тем, что поручение было дано не ему, пытался поучать Вольтера и принудить его работать по предложенному им плану. Но, надо полагать, Миллер был обижен ничуть не меньше, ведь он к тому же официально носил звание российского историографа. В результате и появилась статья ("Предложение, как исправить погрешности, находящиеся в иностранных писателях, писавших о Российском государстве"), основная мысль которой в том, что русскую историю должны писать прежде всего отечественные историки."(стр. 389)

Несмотря на эпизодические "ласкания", отношения Миллера с Ломоносовым находили поводы для конфликтов.

"Спустя короткое время положение Миллера усугубилось из-за скандала, связанного с письмом к нему Ж.Н. Делиля. Крупный французский астроном, работавший в Петербургской Академии наук с 1726 г. и помимо астрономии занимавшийся изучением и составлением географических карт, копии которых отправлял во Францию, в 1747 г. покинул Россию и порвал с Академией какие-лбо отношения, всячески пороча её в глазах европейской научной общественности. Академикам было запрещено переписываться с Делилем и сообщать ему чего-либо, касающееся русской науки. Миллер, по крайней мере внешне, солидаризировался с официальной точкой зрения, считал поведение Делиля предательством и впоследствии немало сил потратил на опровержение печатавшихся Делилем историко-географических материалов. Между тем было перехвачено письмо Делиля Миллеру, написанное ещё в 1747 г., по пути в Европу из Риги. В письме, хоть и несколько туманно, говорилось о некоей договорённости учёных о совместной публикации каких-то компрометирующих Академию документов. Для расследования дела была учреждена специальная комиссия, посадившая миллера под домашний арест и несколько раз его допрашивавшая. Характерно, что расследованием занимались не Тайная канцелярия или какое-то иноесудебно-следственное учреждение, а Академия, причём полицейские функции выполняли, и вполне охотно, сами профессора." (стр. 383)

Интересно было бы поинтересоваться у Миллера в этот момент - каких следователей он бы предпочёл? Профессионалов-заплчников из Тайной канцелярии или своих коллег по Академии иных наук?

"Нравы тогдашней Академии наук как нельзя лучше характеризует тот факт, что 20 октября 1748 г. академики В.К. Тредиаковский и М.В. Ломоносов учинили в квартире Миллера обыск, в ходе которого "во всех его камерах, ящиках и кабинетах осмотря, сколько сыскать могли, взяли". При обыске у Миллера были обнаружены многочисленные родословные таблицы, что вызвало особое недовольство руководства Академии, а Ломоносов и спустя много лет, в 1764 г., вспоминал, что Миллер якобы "вместо самого общего государственного исторического дела больше упражнялся в сочинении родословных таблиц в угождение приватным знатным особам". Именно на них, по-видимому, намекал Ломоносов и когда утверждал, что дело о письме Делиля было замято благодаря "просьбам миллеровых при дворе приятелей". Впрочем ни о каких высоких покровителях Миллера достоверно не известно. До конца своих дней Ломоносов был склонен подозревать историка в нелояльном отношении к России, т.е., попросту говоря, в политической неблагонадёжности. Только в свете этого может быть понята и правильно оценена вся история взаимоотношений двух выдающихся учёных." (стр. 383)

Следуя методологии уважаемого миллероведа-традика, необходимо вторично отметить, что его позицию можно правильно понять и оценить лишь принимая во внимание, что его работа была представлена в печать 20 октября 1995 года. То есть - в самый разгул ельцинского "демократического" погрома русской культуры и космополитическо-олигархического засилья во всех средствах массовой информации. Очевидно, что традисторик, привыкший держать хвост по ветру угождал распространяемой в то время официальной точке зрения, и неизвестно - что написал бы он сегодня, несмотря на то, что ничего существенного с тех пор не произошло, а изменилась лишь риторика под которой продолжается геноцид в России. Касательно же дел историческо-академических интересно бы выяснить - кто из академиков обыскивал и держал в застенке самого Ломоносова?

Собственно говоря пора перейти и к преславутому "норманскому вопросу", как его освещает традисторик. Забеая несколько вперёд, замечу, что традик принимает сторону раннего Миллера, а сам Миллер, в конце-концов принял точку зрения Ломоносова.

"В течении многих лет Ломоносов был убеждён, что Миллер только и занимался выиискиванием "пятен на одежде российского тела", а в его сочинениях было "множество пустоши и нередко досадительной и для России предосудительной". На деле же за спором двух, может быть, самых ярких личностей в Петербургской Академии наук XVIII в. стояло разное понимание задач историка и целей исторического исследования. И это особенно ярко проявилось в 1749 г. во время знаменитой дискуссии по "норманскому вопросу" и при обсуждении в созданном Шумахером Историческом собрании Академии глав "Истории Сибири".

Дискуссия по "норманскому вопросу" была инициирована тем же Шумахером и его ближайшим помощником Г.Н. Тепловым, предложившими собранию обсудить "диссертацию" Миллера "О происхождении народа и имени Российского". Основная её идея была связана с доказательством скандинавского происхождения Рюрика и названия "Русь". Идея была не нова и в сущности лишь развивала положения теории Г.З. Байера, основывавшегося на том, что в финно-угорских языках слова обозначающие шведов, имеют корень, близкий по звучанию к слову "Русь"." (стр. 383-384)

Насколько смехотворно звучит эта аргументация из уст учёного традика, придерживающегося "норманской версии"! Мы можем понять - сколь ничтожна фактическая база этой, мягко говоря "науки", что было бы и извинительно Миллеру и его учителю Байеру, которые не знали русского языка и потратили немало сил, чтобы, намеренно или нет, фальсифицировать русскую историю. Однако с традисториков, которые сегодня не могут уже просто игнорировать дказанные положения науки (в частности, научной хронологии Н.А. Морозова и А.Т. Фоменко) и спрос особый. Для холуев будет и палка потолще.

"Идя ещё дальше, Байер и Миллер делали вывод об организующей роли варягов в создании русского государства. Для Ломоносова подобная трактовка была неприемлема как антипатриотическая". (стр. 384)

Тут наш миллеровед делает подлог, вешая на Ломоносова жупел "патриота", расхожий в 1995 году. Суть-то ведь в том, что идея о роли варягов, как написал и сам традик,- есть только "вывод" Баййера и Миллера, в то время ничем не подкреплённый документально. И который получил "подтверждения" пройдя "творческие лаборатории" норманистов. Поскольку все, так называемые "летописи", сообщающие идею Байера, были обнаружены в постбайеровское время, а ПВЛ (Радзивилловский список), найденная и популяризированная Байером и Миллером на немецком языке ещё в начале 30-х именно в этом месте содержит вклеееный лист, взамен выдранного родного.

"Поддержанный профессорами Н.И. Поповым, В.К. Тредиаковским, И.Э. Фишером, С.П. Крашенинниковым и Ф.Г. Штрубе де Пирмонтом, он отрицал варяжскую этимологию слова "Русь" и доказывал происхождение варяжских князей от племени роксолан. Аргументация Ломоносова покоилась в основном на "Сказании о князьях владимирских" - литературно-публицистическом сочинении XVI в., в котором генеалогия русских князей возводилась к римскому императору Августу через легендарного Пруса и которое должно было служить подкреплением притязаний Москвы на византийское наследие. Другим источником Ломоносова был созданный в XVII в. "Синопсис" - историческое сочинение, к середине XVIII в. уже сильно устаревшее." (стр. 384)

Редкостная дурота и тупоумие традика и здесь проявляется. Что значит - "сильно устаревший" исторический источник? Это что же, напрямую утверждается, что те же самые летописи являются устаревшими в сравнении с "Краткой историей КПСС"? Или в историческом исследовании надо опираться на учебники самого последнего года издания, пренебрегая источниками? По сути, именно в этом месте излагается методологическое кредо традисториков, позволяющее им со скоростью стука менять свои концепции в угоду начальству.

"Миллер, несомненно, знал источники по русской истории лучше Ломоносова, и с позиций тогдашней исторической науки его аргументация была едва ли не безупречной." (стр. 384)

Такое утверждается при том, что Миллеру для работы с русскими текстами требовался переводчик! Какой глупости не придумают традики, ради оправдания своих суеверий?

"При том для Миллера была важна прежде всего научная истина, в то время как Ломоносов видел в "норманском вопросе" аспект политический, связанный, как ему казалось, с ущемлением русского национального достоинства." (стр. 384)

Опять наш традик совершает подлог. Норманский миф и придуман был немцами, ради ограничения имперских амбиций России перед лицом поднимавшейся из захолустного состояния Европы. А русско-византийское происхождение мировой империи - было непререкаемым положением доромановского времени, стоявшего на исторической традиции. И настоящих учёных прежде всего возмущала бесцеремонная ложь и фантазии заезжих модернистов, нахватавшихся поповской лютеровой учёности.

"Как справедливо заметил М.Н. Тихомиров, Ломоносов "возмущался миллеровскими работами не потому, что Миллер говорил о значении варягов, а потому, что тот, повторяя Байера, практически отрицал какое-либо развитие культуры у древних славян.

Нет никаких оснований подозревать Миллера в каких-либо антирусских настроениях и предубеждениях. Напротив вся его жизнь и деятельность подтверждает слова Шлёцера о том, что "в отношении достоинства России" он был "горячим патриотом". Дело было именно в понимании научной истины и её значения. По мнению Миллера, она не должна была зависеть от политических пристрастий и конъюктуры. Историк "должен казаться без отечества, без веры, без государя,- писал он,- все, что историк говорит, должно быть строго истинно и никогда не должен он давать повод к возбуждению к себе подозрении в лести". Ломоносов, напротив, требовал, чтобы историограф "был человек надёжный и верный и для того нарочно присягнувший, чтобы никогда и никому не объявлять и не сообщать известий, надлежащих до политических дел практического состояния ... природный россиянин... чтоб не был склонен в своих исторических сочинениях ко шпынству и посмеянию"." (стр. 384)

А наши традики, стало быть, несогласны с этим историческим кредо Ломоносова. О чём догадаться и без подсказки Каменского было можно.

По-моему уместно в этом месте напомнить, что Миллер вскоре отказался от идей Байера. В 60-х годах он опубликовал "Краткое известие о начале Новагорода", где "историк вновь коснулся вопроса о происхождении русского народа, на сей раз возводя славянскую государственность к племени роксолан." (стр. 391)

Но возвращаясь на 10-15 лет ранее, мы увидим громкие баталии:

"Острота дискуссии подогревалась и свойствами характеров двух её участников. "Каких же не было шумов, браней и почти драк! - вспоминал впоследствии Ломоносов.- Миллер заелся со всеми профессорами, многих ругал и бесчестил словесно и письменно, на иных замахивался палкою и бил ею по столу конферентскому." "Если учесть,- комментирует эти слова М.А. Алпатов,- что Ломоносов был тоже человек крутого нрава и ходил тоже с палкой, то нетрудно себе представить всю ожесточённость этих учёных баталий".

Впрочем не это предопределило итог спора. Научная истин, конечно же, совсем не интересовала тогдашних руководителей Академии, но, как отмечал тот же Алпатов, "варяжский вопрос родился не в сфере самой науки, а в сфере политики. Став затем научным, он не только не утерял свою прямую связь с политикой, но, напротив, навсегда оказался связанным со жгучими национальными и политическими вопросами современности". Впоследствии крупнейшие русские историки М.М. Щербатов, Н.М. Карамзин, М.П. Погодин, С.М. Соловьёв, В.О. Ключевский практически без возражений принимали норманскую теорию, и лишь в конце 30-х годов уже ХХ века "норманская проблема" вновь приобрела особую остроту. С этого времени, как подчёркивают современные исследователи, "воинствующий антинорманизм становится одним из священных знамён советсткой исторической науки, а его представители занимают почётные места в научной иерархии" {Из статьи Думина С.В., и Турилова А.А. 1991 г.}. Здесь не место вдаваться в существо спора норманистов и антинорманистов. Достаточно сказать, что окончательно точка в нём ещё не поставлена, а многие исследования последнего времени, в том числе археологические, указывают на правоту ряда положений, высказанных Миллером. Впрочем, позднее он трактовал появление Рюрика с братьями на новгородской земле в качестве предводителя военной дружины, насильственно захватившей власть в Новгороде. Важнее другое: совершенно беспочвенны обвинения против Миллера - историка, человека и патриота.

Политическая подоплёка дискуссии предопределила административный характер её завершения: "скаредную диссертацию" Миллера велено было предать огню, а сам он на год был переведён из профессоров в адьюнкты." (стр. 385)

По моему большому убеждению, сочетание таковых качеств, как "историк" и "патриот" есть несусветная глупость, мимикрия историков под требования политики. Историк своим делом занимается не от патриотизма - это было бы не профессионально. Аналогично тому как валютная проститутка выбрала себе ночное занятие не от неземной любви к иностранным мужчинам. Профисторик - это вроде как приглашённый тамада на чужой свадьбе (и зачастую им удаётся быть чужими даже родившись, как они говорят "в этой стране"). А что уж говорить о Миллере? Неужели он приехал из Германии в Россию от "патриотизма"? За длинным рублём он приехал из скупой и захудалой Европы к богатому и расточительному двору. И взяли его не от его любви к России, а за другие качества, которыми он, должно быть обладал. Вполне вероятно, что Миллер на этом месте принёс меньше вреда, чем какой-нибудь "природный русак", которому не повезло на этот раз.

Но возвратившись к Ломоносову, отмечу, что очередное столкновение с Миллером у него произошло по поводу его 5-томной "Истории Сибири":

"Не обошлось и без очередного столкновения с Ломоносовым, который резко выговорил Миллеру за то, что тот в своей "Истории" назвал разбойником завоевателя Сибири Ермака. "О сём предмете,- полагал Ломоносов,- должно писать осторожно и помянутому Ермаку в рассуждении завоевании Сибири разбойничества не приписывать". Когда же Миллер, отказываясь изменить первоначальный текст, предложил убрать его вовсе, Ломоносов заметил, что "буде оные рассуждения, которые об его делах с нескольким похулением написаны, не могут быть переменены, лучше их все выключить". Между тем и в этом случае Миллер вовсе не собирался очернить Ермака и лишь излагал ту научную истину, какую мог извлечь из имевшихся в его распоряжении источников, ведь легенда о разбойнике Ермаке была широко распространена и в летописях, и в исторических преданиях." (стр. 386)

Фантазирует наш традик,- ну как без этого? А причина в том, что в традистории почему-то под "наукой" разумеют оценочные суждения, опирающиеся не на факты, а на их истолкование убогим умом.

Однако, Миллер не унимался, в 1761 году он напечатал новую работу "Опыт новейшей истории о России" где объявил, что его "должность историка требует, чтоб обо всём объявить бес пристрастия" и взялся за историю Смуты. Человеку сродно взирать на доброе дело ... яко обыкновенное, без великого восторга. Но злое возбуждает ужас, когда живо изображается. Пускай порок примет вид добродетели, сколь долго может, время делает оной извесным и мерским".

"Эти актуально звучащие и сегодня рассуждения автора первого в отечественной историографии труда по истории Смуты ему не помогли. Уже в январе 1761 г., когда "Опыт" Миллера на русском языке ещё не появился, а был известен лишь по немецкой публикации, в "Sammlung Russische Geschichte", президенту Академии наук было подано представление, в котором, в частности, сообщалось, что "Миллер пишет и печатает на немецком языке смутные времена Годуновы и Растригины, самую мрачную часть русской истории, из чего чужестранные народы худые будут выводить следствия о нашей славе" (Ломоносов М.В. т. 10, с. 232)" (стр. 391)

Дальнейшая часть статьи, вроде бы о Ломоносове не упоминает, хотя интересно было бы узнать - не Миллер ли издавал труды Ломоносова после смерти последнего? Об том, вроде бы я читал положительные известия. И буде так, - это прибавило колеру в этой истории.

Извините за небольшой перерыв в повествовании о нашем герое. Начну с прерванного места, продолжив пересказ статьи А.Б. Каменского о научном вкладе Миллера, и его непростом жизненном пути.


ИСТОРИЧЕСКИЕ ИЗЫСКАНИЯ-II


"Для Миллера-историка Сибирь стала прежде всего научной школой. "В 1733 г.,- писал С.В. Бахрушин,- из Петербурга выезжал ещё новичок, приступавший лишь к работе над историческими источниками. Через десять лет Миллер вернулся уже выдающимся специалистом не только в области истории, но и географии и этнографии ...десять лет Камчатской экспедиции создали Миллера как учёного европейского масштаба". Именно в Сибири Миллер окончательно овладел русским языком, самостоятельно ... разработал специальные анкеты для изучения истории, географии и этнографии Сибири, освоил методику работы с архивными документами, приобрёл навыки их копирования, а также обширные познания в различных областях, без которых, как он сам признавался, невозможна была бы его дальнейшая научная деятельность." (стр. 379)

Методика работы с архивными документами, конечно, вещь важная. Однако,- как любит поговаривать автор статьи,- нельзя вполне определённо говорить о том, что Миллер полностью овладел русским языком. Поскольку, как я цитировал ранее его собственное предложение о создании исторического департамента, Миллер указывает о необходимости в штате историографа русского переводчика, а так же копировщиков. Очень интересный и, наверное, несложный вопрос - на каком языке представлен "архив Миллера"? Но на этот вопрос ответа нет. Но к вопросу об архиве я вернусь позднее.

"Десять лет скитаний по Сибири XVIII в. для человека евопейской культуры были, конечно, нелёгким испытанием. Миллер тяжело болел, едва не ослеп, но зато нашёл себе спутницу жизни - вдову немецкого хирурга, которая, по отзыву его коллеги А.Л. Шлёцера, была "во всех отношениях отличная и при том безупречная женщина и превосходная хозяйка". В Петербург Миллер вернулся героем: ему было чем гордиться, и он был вправе расчитывать на признание своих заслуг. ...

Последующие несколько лет Миллер занимался в основном обработкой привезённых из Сибири материалов и написании на их основе "Истории Сибири", своего самого значительного труда. Попутно, ... публиковал небольшие сочинения на разные темы. Так, в 1744 г. по заказу президента Коммерц-коллегии князя Б.Г. Юсупова была написана работа "Известие о торгах сибирских"." (стр. 379-380)

По-видимому, это была своего рода "шабашка" для способного историка, доход от которой поступал мимо академической кассы. Но более доходным предприятием было сочинение убедительных генеалогий (в сообщении про Миллера и Ломоносова я приводил возмущённые слова Ломоносова по поводу этого бизнеса Миллера). Судить его за такого рода левую работу я бы не решился, будучи уверенным, что составленные им генеалогии не фальшивые, а ведь на этом поле вырастали самые удивительные урожаи:

"Ещё одним направлением научной деятельности Миллера оставалась генеалогия. По-видимому, уже тогда Миллер начал систематически собирать данные по родословию различных ветвей Рюриковичей и других русских дворянских фамилий. В 1746 г. это обернулось для него большими непрятностями. Историк-любитель П.Н. Крекшин подал на рассмотрение Сената "Родословие великих князей, царей и императоров", в котором род Романовых возводился к Рюрику. Работа была передана в Академию наук, где попала на отзыв к Миллеру, составившему собственное родословие Романовых, в котором историк доказывал их происхождение от Захарьиных-Юрьевых." (стр. 381)

Оказывается, и возникновению мифа про Захариных-Юрьевых, как прародителей Романовых, мы обязаны Миллеру, при том, что до него эта теория была неизвестна, но и более того - пробила себе дорогу с опасностями для жизни историка (см. ниже). Поистине, Миллер - это Скалигер русской истории, который как воздух проник во все поры традистории и от того стал незаметен. Чуть позднее, Миллеру пришлось сделать тяжёлый выбор,- как этот шаг оценивает традисторик:

"Эпизод с Крекшиным был лишь первым в ряду серьёзных служебных непрятностей Миллера, тем более опасных, что в 1747 г. он, дабы не покидать Россию, вынужден был принять российское подданство и подписать с Академией новый контракт. Правда при этом он получал звание российского историографа и должность ректора университета при Академии, но одновременно оказывался ещё более зависимым от академического начальства, чем прежде. Надо полагать, подписывая контракт, Миллер испытывал большие сомнения: с одной стороны, работа в Петербургской Академии наук, сопровождаемая необходимостью постоянной борьбы за удовлетворительное жалование, бесконечными придирками, подозрениями и кознями Шумахера, с другой - достаточно ясная перспектива научной карьеры на родине, где приобретённых в России знаний и опыта с лихвой хватило бы на много лет успешной научной работы. Но, видимо, российская история, заниматься которой по-настоящему можно было только в России, притягивала его куда сильнее. И Миллер сделал выбор, окончательно связав свою судьбу с этой страной." (стр. 382)

Став российским историографом, Миллер серъёзно приступил к своим государственным делам:


"... в феврале 1755 г. он опубликовал в "Ежемесячных сочинениях" небольшую статью "Рассуждение о двух браках, введенных чужестранными писателями в род великих князей всероссийских". Она посвящена разбору двух сочинений, вышедших в Германии, в которых доказывалось происхождение рода великих русских князей и герцогов Брауншвейг-Люнебургских от одного корня в результате брака одного из киевских князей. ... Миллер ... в результате приходит к выводу, что утверждения их авторов ошибочны. Историк отмечает, что даже если бы иностранные авторы оказались правы, то к царствующему дому Романовых их вывод всё равно не имел бы никакого отношения. Это замечание указывает на второй, политический смысл статьи, ведь она была написана во время царствования Елизаветы Петровны, пришедшей к власти как раз в результате свержения Брауншвейгской фамилии." (стр. 389)

Довольно непонятные выводы предлагает миллеровед, толкуя своего героя. Каким это образом не имеет отношения к Романовым родство Брауншвейгских герцогов с русскими великими князьями? Ведь речь идёт о сравнении степени "легитимности" свергнутого императора Иоанна Антоновича и узурпаторши Елизаветы Петровны. Или тут имелось в виду, что Романовы не имеют никакого родства с Рюриком, в отличие от свергнутой фамилии? Довольно смелая работа была написана Миллером, если участь, что в царствование Елизаветы Петровны даже упоминание о существовании Иоанна Антоновича угрожало казнью или каторгой.

Редактором "Ежемесячных сочинений" от их основания в 1755 г. до закрытия в 1764 г. был именно Миллер. В нём публиковались работы по всем отрослям наук, написанных российскими и заграничными авторами. Разумеется, Миллер курировал историческое направление, вот так напыщенно об этом сообщает историк:

"Уже в первые месяцы существования "Ежемесячных сочинений" с его страниц прозвучал призыв заниматься русской историей. В статье "Сумнительства, касающиеся до Российской истории" Миллер рассматривает статью немецкого учёного И. Геснера, обратившего внимание на неточность летописного известия о дате обручения Игоря и Ольги, а затем предлагает своим читателям самим разобраться в хронологии "Повести временных лет" и прислать в редакцию журнала свои мнения, которые он как редактор готов опубликовать. Подобный призыв Миллер повторяет вновь два года спустя в статье "Предложение, как исправить погрешности, находящиеся в иностранных писателях, писавших о Российском государстве". Снова, в который уже раз Миллер говорит о недостатках сочинений иностранных авторов и о необходимости серьёзных занятий русской историей. Ни на одном иностранном языке до сих пор не издана история России, написанная русским, да и на русском языке такого труда нет, и даже русская молодёжь, интересующаяся историей своего отечества, вынуждена читать ностранных авторов. Как исправить положение? Миллер предлагает несколько способов. Прежде всего надо писать труды по русской истории, начав с издания того, что уже имеется - летописей и "Истории Российской" В.Н. Татищева. И если создать крупный сводный труд по истории России непросто, то полезно составлять историко-географические опания отдельных регионов ... И, наконец, ещё один способ - писать примечания на выходящие за рубежом книги. ... Миллер ... сам первый подавал пример." (стр. 388)

Интерсно, что нигде в выпущенной книге не упоминается Мауро Орбини, опубликованный в петровские времена, а про Лызлова есть упоминание в "Истории жизни и царствования Феодора Алексеевича" причём в таком контексте:

"Патриаршую лошадь вели под устцы келарь Чудовского монастыря и Иван Лызлов, патриарший боярин. Неизвестно, был ли этот Лызлов отец или брат стольника Андрея Лызлова, который в то время написал историю татар на русском языке, отчасти и напечатанную. Книга эта не без ошибок, потому что сочинитель заимствовался польскими и латинскими писателями, не обратив внимание на источники русские, столь богатые и обильные." (стр. 336)

Следует комментарий современных историков, отчасти противоречащий утверждениям Миллера:

"Патриарший боярин Иван Федорович Лызлов действительно был отцом Андрея Лызлова, автора "Скифской истории", первое издание которой было осуществлено Н.И. Новиковым в 1776 г.. В основе этого труда были в основном иностранные источники, однако автор использовал также Степенную книгу, Хронограф редакции 1512 г., Киевский Синопсис, "Историю о великом князе Московском" А.М. Курбского и др." (стр. 434)

Итак, по мнению современных традиков, труд Лызлова за сто лет ко времени переиздания Новиковым (усердным сотрудником Миллера по издательской деятельности, о чём будет добавлено ниже), потерял не только своё название, но и приведён в соответствие с теми же источниками (Степенная книга, хронографы), что почитаемы и Миллером. Да та ли книга Лызлова в итоге получилась? Я полагаю, что в это время во всей европейской историографии сложилась практика переиздания известных по названиям исторических сочинений, с новым исправленным наполнением, а зачастую и с удревнённой датой. И заимствован этот приём был, скорее всего у богословов, таким образом начавших приводить Св. Отцев в соответствие с современными правщикам о них представлениями. Об этом обычае наивно доносит наш традик:

"... в 1762 г.: одиннадцать номеров заняты "Топографией Оренбургской" Рычкова, ... В 1763 г. на смену Рычкову приходит Ф.И. Соймонов: с января по ноябрь печатается его "Описание Каспийского моря и чиненных на оном российских завоеваний, яко часть истории Петра Великого". Следует заметить, что при издании трудов Рычкова и Соймонова Миллер не просто воспроизводил чужой текст, но и редактировал его, по мере необходимости дополняя и исправляя." (стр. 392)

По всей видимости, историк хочет, чтобы мы вместе с ним порадовались и восхитились бескорыстным трудом Миллера на ниве историографии. Та же судьба постигла и работу вышеупомянутого Татищева.

"В 1755 г., в момент выхода в свет первого номера "Ежемесячных сочинений", Татищева уже не было в живых, но ещё при жизни историка Миллер потратил немало сил, уговаривая руководство Академии купить татищевское собрание рукописей. Уговоры не подействовали, и после смерти Татищева бо'льшая часть рукописей погибла в огне пожара в его имении, породив проблему "татищевских известий". Переехав в Москву, Миллер познакомился с сыном Татищева Евграфом и получил от него для издания рукописи "Истории Российской". В 1768-1769 гг. вышли в свет подготовленные Миллером первая и вторая части первого тома "Истории", в 1773 г.- второй том, в 1774 г.- третий. В издании Миллера было немало ошибок и неточностей, за что уже в XIX в. его нередко резко критиковали, обвиняя в искажении авторского текста. Однако, как было доказано исследованиями последних десятилетий, всё дело было в рукописях, которыми обладал Миллер. Сохранилась корректура другого труда Татищева, также изданного Миллером,- примечаний к судебнику 1550 г. Этот уникальный документ позволяет судить о том, насколько принципы, декларированные Миллером в ответе неизвестному критику в 1755 г. ("Разве мне было поправлять сочинение толь великого человека, как был господин Татищев? И поправлять тут, где нужда того не потребовала? Столь я не дерзновенен."), претворялись на практике. Анализ правки Миллера показывает, что она касалась лишь тех мест рукописи, где имелись явные противоречия, и никогда не меняла смысл текста. Миллер не только издавал, но и собирал рукописи Татищева, и немало в этом преуспел. Многие сочинения Татищева известны нам сегодня лишь по рукописям, сохранённым Миллером." (стр. 401)

Хотелось бы проиллюстрировать, что историки понимают под правкой "устраняющей противоречия и не меняющей смысл текста". В первую очередь здесь следует указать на календарные (и астрономические) поправки, которые с точки зрения современной конвенции историков восстанавливают традиционную (но ложную) хронологию. Смысл текста, то есть описание события, нисколько не изменяется, когда традики исправляют в тексте, ошибочные с их точки зрения хронологические указания. По-видимому, в 18 веке (и ранее) в этом-то и заключалась работа историка, но и в сегодняшние дни историки и их эпигоны запросто вставляют в публикуемые рукописи традиционные хронологические указания, отсутствующие в оригинале (например, недавно разбирался соответствующий фрагмент фальсифицированной антифоменкистами "Саги об Олаве Святом"). Именно таким образом, в средневековые и ренесансные хроники проникли датировки от РХ, официально принятые на столетия позднее указываемых традиками дат. Вплоть до того доходит, что в средневековые (якобы) хроники попадают григорианские календарные даты! (см. "Историю" Льва Диакона).

"В 1761 г. на страницах "Ежемесячных сочинений" появляется новая работа Миллера - "Опыт новейшей истории о России", которая рассматривалась им как продолжение "Истории Российской" Татищева. Начинается работа с того, с чего в наши дни начинается всякое историческое исследование - с обзора источников. Не разделяя ещё источники в современном значении этого понятия и литературу вопроса, Миллер, однако, сразу же делит их по происхождению - на русские и иностранные, отмечая, что иностранные авторы "слышали много несправедливо, худо разумели и неисправно рассуждали". Далее автор характеризует "Летопись о многих мятежах", Степенную книгу, хронографы, разрядные и родословные книги, труды Татищева и Манкиева и, наконец, "архивные письма", вывезенные им из Сибири. Таким образом, источниковая база "Опыта" была весьма широка, многие источники впервые вводились в научный оборот." (стр. 389-390)

Как было указано ранее, "Опыт" подвергся критике Ломоносова, который был несогласен с описанием в этой работе Миллера Смутных времён.

"... в самой России в то время о событиях Смуты можно было узнать только из иностранных сочинений. "Опыт" Миллера был первой попыткой дать научное, документированное изложение событий. Но в том-то и дело, что с точки зрения охранительной идеологии русскому человеку знать подлинную историю этой эпохи было ненужно и даже опасно, ведь речь шла о времени междуцарствования, гражданской войны, крестьянских восстаний, частой смены правительств. В 1761 г. на закате елизаветинского царствования это ощущалось, видимо, особенно остро, и подобные знания, выражаясь языком того времени, казались "соблазнительными". ... запрет на продолжение публикации "Опыта" был получен историком непосредственно от Конференции при высочайшем дворе - высшего органа исполнительной власти того времени." (стр. 391)

Это может быть несколько непонятно, если не принять во внимание желание традисторика представить Миллера стардальцем во имя демократии и прогресса. Но факт - есть факт: никто Миллеру не вырвал ноздри за его крамольные работы, и более того, судя по всему, он прожил не лишённую комфорта жизнь. Что, конечно, не помешало Миллеру стать выдающимся новатором в историографии (и не только Российской). Напомню, что именно Миллер был первоиздателем русских Летописей (он первым издал фрагмент ПВЛ на немецком языке), был он автором и первой работы по археологии - "Изъяснение о некоторых древностях, в могилах найденных" (1764); описал российские путешествия на Дальний Восток - на Камчатку, в Америку и в Китай; описал, как уже говорилось историю Сибири, а так же и историю запорожских казаков ("Известие о запорожских казаках", 1760); Миллер первым разобрал и ознакомился с архивами Москвы - всё что осталось от старомосковского времени, прошло через его руки (но б этом я расчитываю написать позднее).

О сотрудничестве Миллера и Новикова тоже можно многое сказать и о ещё большем - догадываться.

"Ещё одно направление издательской деятельности Миллера было связано с той помощью, которую он аказывал Н.И. Новикову. Именно Миллер предоставил Новикову для публикации в "Древней Российской вивлиофике" ряд драматических произведений конца XVII - начала XVIII в., в том числе Симеона Полоцкого, а также многочисленные документы из Архива Коллегии иностранных дел, на что было получено специальное разрешение императрицы. Уже после смерти Миллера, в 1787 г., по его рукописи Новиков осуществил издание Бархатной книги, до сих пор остающееся единственной публикацией этого ценнейшего памятника русской генеалогии конца XVII в." (стр. 402)




ЕГО БОРЬБА: ДРУЗЬЯ И ВРАГИ



"И тут необходимо сказать несколько слов о характере учёного.

Практически во всех работах о Миллере, даже тех, авторы которых отказывают учёному в каких-либо заслугах и таланте, всегда подчёркивается великое трудолюбие Миллера, его работоспособность, сркупулёзность. "Знаменитый трудолюбец", "неутомимый труженик" - наиболее часто употребляемые по отношению к нему эпитеты. В сознании читателя невольно возникает образ кабинетного учёного, поглощённого своими научными занятиями, эдакого книжного червя, живущего в своём мирке и мало интересующегося суетой вокруг. На самом же деле Миллер был человеком активным, деятельным и при этом гордым, самолюбивым, вовсе не безразличным к почёту и славе. Вполне в традициях своего времени он умел быть льстивым по отношению к власть имущим и непримиримым с врагами. Образу кабинетного затворника не соответствовала и внешность Миллера. Впрочем, единственное свидетельство подобного рода сохранилось только в воспоминаниях Шлёцера: Миллер "был картинно красив, поражал высоким ростом и силой... Он мог быть чрезвычайно весел, нападал на остроумные, причудливые мысли и давал колкие ответы; из маленьких глаз его выглядывал сатир". Заносчивость, вспыльчивость, импульсивность нередко подводили Миллера и тяжело сказывались на обстоятельствах жизни учёного..." (стр. 380)

Немного ранее я сообщал, что взлёту своей карьеры Миллер был обязан секретарю Академии Шумахеру, по-началу покровительствовавшему молодому земляку. Но позднее их отношения испортились:

"Вернувшись в Петербург в августе 1731 г., Миллер обнаружил резкую перемену в отношении к себе со стороны Шумахера, который стал холоден и скрытен. К тому же обнаружилось, что из запертого шкафа в казённой квартире исчезли все хранившиеся там письма Шумахера. В результате между Миллером и Шумахером возникла непримиримая вражда ... которая продолжалась до смерти Шумахера и в значительной мере сказалась на судьбе историка". (стр. 377)

"В ... 1744 г. Миллер внёс в Конференцию проект создания в Академии наук Исторического департамента вновь повторённый ... два года спустя. Но в 1744-м, и в 1746-м Академия, в которой по прежнему заправлял недруг Миллера Шумахер, никак не отозвалась на предложение историка. Более того и в непосредственной работе ему чинились всевозможные препятствия. Так, в 1746 г. ему было предписано сдать в архив Академии наук все материалы, привезённые из Сибири. Причём имео обработка материалов Камчатской экспедиции вменялась Миллеру в прямую обязанность, а заниматься "общей российской историей" ему было фактически запрещено. Неожиданно была прервана и работа Миллера над картой Сибири, над которой он трудился в 1745-1746 гг.: все карты с указанием сделанных Берингом открытий были затребованы правительством и возвращены лишь несколько лет спустя, в 1752 г."(стр. 381)

Эта история с 6-летней конфискацией материалов Камчатской экспедиции требует тщательного прояснения. От каких таких причин она произошла и от чего прекратилась? В каком виде были эти материалы до конфискации и какие поправки приобрели позднее?

В 1746 г. у Миллера случился конфликт на почве генеалогии Романовых (см. выше), из-за которого он потерял возможность рыться в архивах приватных лиц и, видимо, стал ограничен в левых доходах:

"... Миллер и Крекшин были хорошо знакомы и прежде, по-видимому, поддерживали добрые отношения и обменивались рукописями: Крекшин был коллекционером, обладателем неплохого собрания русских летописей, а Миллер, в свою очередь, делился с ним своими материалами. В момент конфликта у Крекшина находились какие-то тетради Миллера с выписками из иностранных сочинений о России. Узнав, что Миллер составил родословие, опровергающее его выводы, Крекшин подал на Миллера донос в Сенат в том, что историк хранит у себя записи, содержащие "поносительные, ложные и укорительные дела". Сенат вынужден был заняться разбирательством, вызывая на свои заседания и президента Академии, и отдельных академиков в качестве экспертов. Академики на сей раз выступили на стороне своего собрата по корпорации, что, видимо, и спасло Миллера, хотя формально дело было закрыто лишь в 1764 г., когда Сенат постановил сдать его в архив, поскольку "зачалось оное по самопроизвольному от Крекшина представлению". Однако президент Академии граф К.Г. Разумовский, очевидно раздражённый необходимостью являться в Сенат и вообще тратить время на подобные пустяки, издал указ, по которому Миллеру было объявлено, чтобы он "ни в какие родословные исследования не токмо высочайшей фамилии Ее Императорского Величества, но и партикулярных людей без особливого на то указу не вступал и никому таких родословий под опасением штрафа не подносил"."(стр. 381-382)

О конфликтных отношениях Миллера с Ломоносовым приводится отдельное сообщение. По его поводу лишь повторюсь о том, что отношения Ломоносова с Миллером были отнюдь не однозначными. И, скорее всего, прочитав "Жизнеописание Л.С. Понтрягина", мы можем сделать вывод о вечности этой академической грызни при дележе государевых подачек и чинов. Были ли у Миллера настоящие друзья в Академии? Историки нам не сообщают, но можно догадаться о редкости такого явления. Аналогично, думаю, и в отношении Ломоносова утверждать то же самое можно. Напомню, что Ломоносов отнёсся без большого одобрения к многотомной миллеровой "Истории Сибири", но были у него и горячие сторонники:

"Совершенно иначе отнёсся к труду Миллера В.Н. Татищев, которому Шумахер в 1749 г. послал отпечатанные первые несколько глав, явно надеясь на отрицательный отзыв. "С великим моим удовольствием присланное от вас начало сибирской истории прочитал и з благодарением возврасчаю,- отвечал Татищев.- Сие есть начало русских участных историй и нельзя инаго сказать, как хваления и благодарения достойная в ней. Сколько труда, сколько смысла сочинителя, и наипаче образец впредь пожелаюсчим о других пределах сочинять, чрез что слава, честь и польза России преумножится". Первый том "Истории Сибири" на русском языке вышел в 1750 г., основную часть второго Миллеру удалось опубликовать лишь в журнале "Ежемесячные сочинения"..." (стр. 386)

Как уже упоминалось ранее, пять томов "Истории Сибири" были изданы в 1937-1941 гг., и судя по ссылкам, пользуются большим уважением сибирских учёных и краеведов. Мне кажется, что этот труд, будучи изданным научно, то есть с комментарием всех возможных вариантов и искажений разных времён, может быть хорошим подспорьем для научной хронологии, поскольку может прояснить множество тёмных "имперских" вопросов, затушевать ответы на которые было бы невозможно в 18 веке.

АРХИВАРИУС РОССИЙСКИЙ

"1 января 1765 г. указом Екатерины II Миллер был назначен главным надзирателем Московского воспитательного дома. В литературе высказывались различные предположения относительно причин, побудивших историка принять это назначение. Думается, разгадка проста: Миллеру уже было 60 лет, возраст по понятиям XVIII в. весьма почтенный, в Петербурге у него было много врагов и много разных обязанностей, отвлекавших от основного дела - занятий русской историей. ...

Москва сулила историку возможность спокойной службы и научных занятий. ...

В решении Миллера перебраться в Москву определённую роль сыграло, по-видимому, то обстоятельство, что именно в Москве находились крупнейшие архивы того времени. Ещё в отвергнутом академическим начальством проекте создания Исторического департамента Академии наук историк писал: "Весьма бы полезно было, чтоб историографу со своею экспедициею жить в Москве, ибо сей город за центр всего государства почесть можно, где всякие известия способнее и скорее получены быть могут, также и в рассуждении того, что тамошния архивы ... историограф сам пересматривать имеет..." Вероятно тогда же была написана и публикуемая в настоящем издании записка "Важности и трудности при сочинении Российской истории", в 24 пунктах которой перечислены важнейшие проблемы истории средневековой России, причём большинство из них остаются актуальными и по сей день. Некоторыми из этих проблем Миллер уже занимался сам, другие же и через двдцать лет после составления записки оставались неизученными. Сочетать исследовательскую работу с обширной административной деятельностью шестидесятилетнему учёному было уже не под силу." (стр. 393-394)

Упомянутая записка "проблемы Миллера" приведена мною в конце заглавного сообщения этой ветки.

"Попав в Москву, Миллер почти сразу же стал хлопотать о переводе в Архив Коллегии иностранных дел. Должность, которую он мог расчитывать получить, была явно ниже той, которую он занимал в Воспитательном доме. Архив находился в непосредственном подчинении Московской конторы Коллегии иностранных дел, возглавлявшейся М.Г. Собакиным - крупным чиновником и поэтом-любителем, не слишком хорошо разбиравшимся в документальных огатствах, оказавшихся под его началом. Так, например, он полагал, что все "челобитческие дела" следует уничтожить, поскольку "тех людей и в живых нет и по челобитью их тогда ж решение чинено". ... В конце марта желание историка было наконец удовлетворено: именным указом ему было повелено находиться при Архиве Коллегии иностранных дел. Одновременно он оставался профессором Академии наук, от которой также получал жалование. Это было едва ли не единственное исключение в истории Петербургской Академии наук, ибо по её уставу члены Академии должны были жить в Петербурге." (стр. 394)

"Положение, которое занял Миллер в Архиве Коллегии иностранных дел, было неопределённым. В указе Екатерины II о его назначении говорилось: "Коллежского советника и Академии наук профессора Миллера повелеваем определить к Московскому архиву нашей Коллегии иностранных дел для разбору и описи дел и быть ему под надзиранием действительного статского советника Собакина". Помимо Собакина, был ещё управляющий Архивом коллежский советник Мальцов, который делиться с Миллером властью, конечно, не собирался. Отношения учёного с ними были, видимо, напряжёнными и оставались таковыми вплоть до середины 70-х годов, когда Собакин умер, а Мальцов ушёл в отставку, но к тому времени и Миллеру уже исполнилось 70 лет. Впрочем, документы свидетельствуют, что деятельность Миллера изменила положение в Архиве задолго до того, как онстал там единоличным хозяином." (стр. 397)

"Придя в архив, Миллер сразу же активно взялся за работу. В рапорте в Коллегию от 5 июня 1766 г. он сообщал: "Первые дни препровождал я свидетелствованием архивы, в каком ныне состоянии находится и какие преж сего описи делам сочинены". И хотя "при сем разборе приключалась мне жестокая болезнь в голове, для которой я 26 майа из ноги кровь пустил", но не желая "время препроводить втуне", "сочинил я на французском языке примечания на лист короля Лудовика XIII, писанной к государю царю Михаилу Феодоровичу 1635 году". Спустя месяц Миллер отправляет в Коллегию ещё одну работу - "Изъяснения краткого содержания" дневников генерала Патрика Гордона. С одной стороны, историк, видимо, всячески стремился доказать начальству свою полезность, с другой - демонстрировал научное значение архивных документов. Нетрудно представить чувства, испытанные Миллером, когда он ближе познакомился с составом Архива, ведь он же был первым профессиональным историком, пришедшим сюда, где ещё ни один документ не был изучен." (стр. 394-395)

"К работе в архиве Миллер был подготовлен всей своей многолетней научной деятельностью, и не случайно поэтому уже в цитированном письме историка к А.М. Голицыну, написанном ещё до непосредственного знакомства с Архивом, мы находим столь целостное и ясное представление о его будущих задачах. План Миллера по систематизации документов и созданию к ним справочного аппарата по-разному оцениваются историками архивного дела в России. Так, в предисловии к Путеводителю ЦГАДА 1946 г. говорилось, что "к счастью, его проект остался только на бумаге". В.Н. Самошенко полагает, что "в вопросах классификации архивных документов и организации системы их хранения Миллер сыграл отрицательную роль", хотя его замыслы "в целом соответствовали идеям ... К. Линнея". С этим согласен и В.Н. Автократов, писавший что "Миллер не ошибся в оценке предполагаемой классификации с точки зрения требований современной ему науки". Действительно, Миллер, несомненно, был знаком с европейскими работами по систематике, а с Карлом Линнеем состоял в переписке." (стр. 395)

"В соответствии с планом Миллера из внешнеполитических документов был сформирован ряд фондов по сношениям с иностранными государствами. Внутри фонда документы, как правило, делились на три части: грамоты, книги и остальные делопроизводственные документы. Бо'льшая часть описей к эим фондам была составлена Н.Н. Бантыш-Каменским." (стр. 396)

"Что же касается документов "первого класса", то в отношении их осуществить свой план историку не удалось, потому что содержание документов оказалось более многоаспектным, чем он предполагал. В результате был сформирован ряд коллекций как по видовому (например, "Боярские и городовые книги"), так и по тематическому принципу (например, "Дела о Посольском приказе и о служивших в нем"). Значительный комплекс приказных документов, не подвергшихся такой разборке, составил коллекцию "Приказные дела старых лет", внутри которой систематизация была осуществлена по хронологическому принципу, а дела различных приказов были перемешаны. В настоящее время сотрудниками РГАДА проводится переописание коллекции, пока не завершённое. ...

Планы учёного не ограничивались систематизацией документов. В письме вице-канцлеру от 9 января 1766 г. он предлагал и пути их использования: "Буду предлагать Коллегии, естьли что, по моему мнению, должно быть публиковано для чести нации, для совершенства истории и наставления тех, кои в дела вникают". Здесь же Миллер впервые ставит вопрос об издании "дипломатического корпуса российского", т.е. сборника актов, снабжённого "историческим предуведомлением для лутчаго изъяснения материи". Осуществить эти замыслы историку удалось лишь отчасти." (стр. 396-397)

"Работу в Архиве Миллер начал с изучения состояния дел. Архив Коллегии иностранных дел после пожара в здании бывшего Посольского приказа в Кремле в 1747 г. был переведён в другое помещение. При этом дела были перемешаны и свалены в сундуки, размещённые в сырых, тесных подвалах Ростовского подворья в Китай-городе. В результате ко времени появления в Архиве Миллера многие документы сгнили. В одном из первых своих доношений историк сообщал, что собирается приступить к изучению и описанию документов по истории русско-китайских отношений, но плачевное физическое состояние дел заставило начать с отбора сгнивших и отсыревших дел. После сортировке он подвергал документы тщательной экспертизе, сохраняя те, что представляли собой какой-либо научный интерес и при этом ещё были читаемы. Остальные приходилось уничтожать." (стр. 397-398)

"Однако было ясно, что обеспечить сохранность документов и нормальную работу в помещении Росовского подворья невозможно. ... В 1767 г. в Москву для открытия Уложенной комиссии прибыла императрица Екатерина II. Миллер был ей лично знаком: ещё в 1762 г. он редактировал немецкий перевод Манифеста о восшествии на престол, позднее удостоился аудиенции, преподнёс комплект "Sammlung Russischer Geschichte" и получил поручение помогать фельдмаршалу Миниху в написании мемуаров. Немаловажную роль играло и то, что императрица интересовалась русской историей; именно она в 1767 г. предложила Миллера в Уложенную комиссию в качестве депутата от Академии наук. Деятельность Миллера в комиссии малозаметна, и его имя практически не упоминается в её протоколах, но как профессиональный историк Миллер не оставался в стороне от дискуссий. Так, его ответом на жаркие споры о правах дворянства стало небольшое сочинение "О российском дворянстве", легшее позднее в основу публикуемой в настоящем издании книги "Известие о дворянах {Российских}". Возможно, именно это сочинение, поддерживающее позиции аристократов, вызвало раздражение Екатерины II и стало поводом к её записке А.И. Бибикову где о миллере говорилось с явным неодобрением, однакоЮ по приезде в Москву императрица дала Миллеру аудиенцию, которой он не преминул воспользоваться для поправления дел Архива. Учёный убедил Екатерину в необходимости выделения денег для покупки под Архив нового здания. За 11 тыс. руб. был приобретён дом генерал-аншефа князя А.М. Голицына ...Для нового архива была заказана и специальная мебель. Документы были вынуты из сундуков и, как мечтал Миллер, размещены в затеклённых шкафах. Многие дела в сундуках так отсырели и сцементировались, что их пришлось вырубать топором." (стр. 398-399)

"Об обеспокоенности Миллера судьбой архивов свидетельствует и публикуемая в настоящем издании записка, в которой впервые в истории архивного дела в России высказывается мысль о необходимости его централизации - мысль, далеко опередившая своё время. Архив для Миллера был не просто собранием бумаг, но прежде всего научным центром, тем местом, где должны были сосредотачиваться усилия по изучению истории. Для этого он, в частности, считал необходимым иметь при Архиве хорошую библиотеку и типографию для издания документов. В черновике доношение в Коллегию иностранных дел от 6 июля 1766 г. читаем: "При сем же за потребно почитаю коллегии представить, не соизволит ли некоторую сумму назначить на укомплектование находящейся при архиве библиотеки, в том только, что касается до министерских и посольских дел и до истории Российской и тех государств, в которых для России больше обстоит нужды. В библиотеке при Архиве, хотя есть нарочитое число книг, но есть между оными много и негодных, кои можно бы было отдать книгопродавцам по оценке и за выручаемые деньги купить надобные. Но сих денег весьма недовольно будет... На первый случай потребно около тысячи рублев, а потом ежегодно по двести."

Коллегия не откликнулась на этот призыв, и лишь в 1783 г. в указе Екатерины II о покупке за 20 тыс. рублей библиотеки и архива самого учёного (характерно, что он отказался отдать своё собрание книг в частные руки и продал государству на таких условиях, что его коллекция книг и рукописей оказалась на хранении в Архиве) было повелено ежегодно ассигновать определённую сумму на пополнение библиотеки Архива. В результате РГАДА - наследник Архива Коллегии иностранных дел - обладает одним из ценнейших в стране книжным собранием, подлинными жемчужинами которого являются книги из библиотеки самого Миллера - редкие иностранные издания XVI-XVII вв. Что же касается типографии, то добиться её открытия Миллеру так и не удалось. Зато он развернул активную издательскую деятельность на базе типографии Московского университета." (стр. 399-400)

Таким образом возникло собрание, называемое "портфелями Миллера".


ПОРТФЕЛИ ФЁДОРА ИВАНОВИЧА

"Тема "Миллер и архивы" заслуживает специального рассмотрения. Как уже говорилось, Миллер принимал непосредственное участие в создании архива Академии наук и уже в первые годы жизни в России начал собирать собственную коллекцию документов, значительно пополнившуюся в результате Сибирской экспедиции." (стр. 395)

"Административно-организационная деятельность Миллера не прервала его научных занятий. С конца 60-х годов под его руководством в Архиве разворачивается большая работа по сбору историко-генеалогических материалов. В 1768 г. Миллер получает о генерал-прокурора Сената князя А.А. Вяземского разрешение пользоваться документами Разрядного архива и посылает туда служащих Архива Коллегии иностранных дел для копирования документов. Копируются разрядные, родословные, боярские книги, благодаря чему до нас дошёл ряд ценных источников, подлинники которых затем погибли в 1812 г. Но Миллер этого, конечно, предвидеть не мог, его цель состояла прежде всего в создании систематического свода данных по генеалогии русского дворянства. Из боярских, разрядных и родословных книг делались выписки по фамилиям, в результате сложились так называемые генеалогические тетради Миллера, в которых находятся сведения более чем о 200 фамилиях. Параллельно составлялись сборники выписок из записных книг московских приказов, в основном Разрядного и Посольского. По всей видимости, конечной целью предпринятой работы была новая родословная книга, идея которой была в то время очень популярна, но по сути впервые в русской историографии речь шла о воссоздании истории целого сословия." (стр. 399)

Здесь говорится, точнее намекается, о некоей "новой" родословной книге, которую, якобы, замыслил Миллер, но не смог осуществить. Но почему же её называют "новой" - где тогда "старая"? А старой, оказывается, считается "Бархатная книга", о которой я уже упоминал ранее, и которую издал Новиков уже после смерти Миллера, на основе его записок:

"Уже после смерти Миллера, в 1787 г., по его рукописи Новиков осуществил издание Бархатной книги, до сих пор остающееся единственной публикацией этого ценнейшего памятника русской генеалогии конца XVII в.

Документы свидетельствуют, что историк не просто снабжал Новикова рукописями для издания, но и принимал непосредственное участие в их подготовке к публикации." (стр. 402)

Да была ли Бархатная Книга в XVII в., и не является ли на самом деле Миллер автором первого Российского родословника? Желание российских дворян удревнить эту важную для аристократов книгу вполне понятно и объяснимо, так же как и участие в её публикации Новикова - в связи со всем кругом его известных дел. Кстати, продолжение "Бархатной Книги" - "Российская родословная книга" была предпринята князем П.В. Долгоруковым только в 1854 году, через 70 лет после смерти Миллера. Это означает, что лишь к тому времени "Бархатная Книга" стала устаревать, и следовательно, написана она позднее XVII в., учитывая все придворные перетурбации XVIII в. Но это всего лишь моя гипотеза. Однако существуют и естественно-научные методы моделирующие генеалогические процессы, в частности они позволяют предсказывать время жизни аристократических родов. Процитирую два отрывка из обзорной книги

Г. Секей Парадоксы в теории вероятностей и математической статистике,- М.: Мир, 1990.

"В первой половине прошлого века было замечено следующее интересное явление: некоторые знаменитые аристократические и простые фамилии постепенно исчезали. Эту проблему с математической точки зрения изучали И.Ж. Бьенеме в 1845 г. и де Кондолье в 1873 г. В 1874 г. Гальтон и Ватсон опубликовали важнейшую статью, посвящённую этому вопросу. Ветвящиеся цепочки фамилий стали первым примером случайного ветвящегося процесса. Процессы такого типа появляются в химии, физике и некоторых других областях. Например, процесс деления ядер, или цепная реакция, в ядерной физике хорошо моделируется случайными процессами." (стр. 134-135)

"Модель Гальтона-Ватсона обычно используется в случае, когда p_k=ab^{k-1} (k=1, 2, ...) и p_0=1-p_1-p_2- ... {p_k - вероятность рождения k сыновей}, где a и b - положительные числа и a меньше, чем 1-b. ... В 1931 г. А. Лотка посчитал значения для a, b и p_0, относящиеся к США. Он получил, что a=0.2126, b=0.5893 и p_0=0.4825, поэтому вероятность исчезновения мужской линии равна q=0.819. Красивые старые фамилии постепенно исчезают, и их место занимают более заурядные, например, Смит и т.д." (стр. 136)

В этой задаче интересно вычислять не только вероятности вырождения фамилий, но и оценку времени существования их, что не является особенно сложной задачей в указанной модели - я думаю, что соответствующая теория наверняка где-либо написана. Разумеется, что для применения этой теории к конкретным ситуациям нужно располагать хорошим статистическим материалом, что значительно сложнее.

Но вернёмся к архиву Миллера.

"Однако историю далеко не всех сочинений Миллера можно проследить по архивным документам. Так, в них нет никаких следов работы учёного над историей Пугачёвского восстания. Между тем именно миллер, как доказано специалистами, был автором статьи "Надёжные известия о мятежнике Емельяне Пугачеве и затеянном им бунте", опубликованной А.Ф. Бюшингом. Это была первая в дореволюционной историографии попытка описания и анализа причин, хода и поражения восстания, да вдобавок предпринятая в то время, когда пугачёвская тема находилась под запретом. Последнее и объясняет отсутствие в бумагах Миллера каких-либо черновиков его работы над статьёй.

По-видимому, разбирая перед смертью свой архив и готовя его к передаче в Архив Коллегии иностранных дел, историк очистил его от всех документов, которые могли его скомпрометировать. Миллер-служащий был крайне осторожен даже перед лицом смерти, Миллер-учёный не мог пройти мимо интереснейшего и значительного события, очевидцем которого ему довелось быть. Историк собрал целую коллекцию материалов о Пугачёве, известную в литературе под названием "пугачёвского портфеля" Миллера." (стр. 406)

Оказывается, Миллер в глазах современных традиков стал борцом за свободу трудового народа и по совместительству демократом-диссидентом:

"Тема народного восстания не была для Миллера случайной. Ещё в работе по истории Новгорода он коснулся темы городских восстаний, им была собрана коллекция материалов о Чумном бунте 1771 г., его позиция по крестьянскому вопросу была значительно более прогрессивной, чем у многих его современников и коллег. Более того, тщательный анализ взглядов учёного заставил Л.П. Белковец "связать само начало обсуждения крестьянского вопроса в России с именем Г.Ф. Миллера {Белковец Л.П. "К вопросу об оценке историографических взглядов Г.Ф. Миллера"//История СССР. 1985. №4.} Выводы, к которым приходит исследовательница, несмотря на то что речь идёт лишь о сочинениях Миллера, опубликованных за границей, свидетельствуют о роли учёного не только в развитии русской исторической науке XVIII в., но и общественной мысли. Конечно, было бы черезмерной натяжкой говорить о какой-либо оппозиции Миллера правительству, скорее о принадлежности к наиболее передовым слоям тогдашнего русского общества. К сожалению, до сих пор недостаточно изучена обширная переписка учёного, а часть её, например с Н.И. Новиковым, видимо, была уничтожена." (стр. 407)

Ничего странного - история лучше всего учит самих историков во всяких обстоятельствах занимать наиболее выгодную в глазах начальства и общества позу. Удивительно, как ещё не канонизировали Миллера вослед за Нестором (мумию последнего украинские историки обнаружили среди полутора сотен иных мощей Киево-Печёрской лавры "по характерному утолщению на правом указательном пальце, указывающему на многолетнюю работу с гусиным пером") или за всесоюзным светочем-депутатом Д.С. Лихачёвым. А ведь давно пора. Тем более, что и иностранные отзывы благоприятствуют такой беатификации.

"В 1775 г. Миллеру исполнилось 70 лет. К этому времени его авторитет и в России и за её пределами был очень велик. Известный английский путешественник Уильям Кокс, чьи произведения были популярны в России в конце XVIII в., так вспоминал о своём посещении Москвы в 1779 г., где на обеде у князя М.Н. Волконского он познакомился с Миллером: "Миллер говорит и пишет свободно по-немецки, по-русски, по-французски, по-латыни и свободно читает по-английски, по-голландски, по-шведски, по-датски и по-гречески. Он обладает до сих пор изумительной памятью, и его знакомство с самыми малейшими подробностями русской истории прямо поразительно. После обеда этот выдающийся учёный пригласил меня к себе, и я имел удовольствие провести несколько часов в его библиотеке, в которой собраны чуть ли не все сочинения о России вышедшие на европейских языках; число английских авторов, писавших об этой стране, гораздо больше, нежли я думал. Его собрание государственных актов и рукописей неоценимо и хранится в величайшем порядке." Знакомство учёных не ограничилось лишь совместным обедом и приятной беседой после него: сохранилась переписка Миллера с Коксом, в которой историк отвечает на ряд вопросов коллеги по истории России, в частности, о русско-английских отношениях XVI в." (стр. 407)

"О "портфелях" же Миллера постепенно стали складываться легенды. Так, знаток древнерусского искусства П.Д. Барановский несколько десятилетий назад обмолвился, что видел в них копию надписи с могильной плиты Андрея Рублёва, и с тех пор её безуспешно ищут искусствоведы. А сотрудники РГАДА любят рассказывать, что один их бывший коллега говорил будто нашёл в "портфелях" список "Слова о полку Игореве"..." (стр. 413)


НЕБЛАГОДАРНЫЕ НАСЛЕДНИКИ МИЛЛЕРА


"Работая в Архиве Коллегии иностранных дел, Миллер немало сил потратил на воспитание кадров первых руских архивистов. ... Ещё в письме вице-канцлеру от 9 января 1766 г. Миллер писал: "Коллегия благоволит дать мне в помочь двух или трех молодых людей, кои знали бы хорошо свой язык и были бы искусны в чужестранных языках, Я могу через них оставить потомству знания, приобретенные мною в России." Таких помощников и учеников он нашёл в лице М.Н. Соколовского и Н.Н. Бантыш-Каменского, уже работавших в Архиве к моменту его назначения сюда, один в должности переводчика, другой - актуариуса. Ко времени смерти Миллера они уже возглавили два департамента Архива." (стр. 408)

"Уже при его жизни и благодаря ему Архив Коллегии иностранных дел наряду с Московским университетом превратился в своего рода научный и культурный центр Москвы, к которому были близки Щербатов, Новиков, Карамзин, деятели Румянцевского кружка. Изменилось отношение к работе архивиста: в начале XIX в. представители знатнейших дворянских семейств почитали за честь начать свою служебную карьеру в Архиве Коллегии иностранных дел.

Автор нескольких десятков трудов по истории России, учёный с мировой славой, которым по праву могла бы гордится его вторая родина, Миллер не нажил состояния, не был отмечен чинами и наградами. Лишь за два месяца до смерти историк, находившийся на русской службе уже около шестидесяти лет, получил чин статского советника и орден Св. Владимира 3-ей степени." (стр. 409)

"Оглядываясь на путь, пройдённый русской исторической наукой с начала XVIII в., мы видим прежде всего гигантские фигуры Татищева, Щербатова, Карамзина, Соловьёва, Ключевского - учёных, создавших монументальные сводные труды по русской истории. Затем, как бы на заднем плане многочисленная плеяда историков "второго эшелона", разрабатывавших отдельные частные проблемы и методы работы с определёнными видами исторических источников или изучавших хронологически ограниченные периоды истории. Чем ближе к нашему времени, тем таких историков становится всё больше, тем глубже и уже специализация отдельных учёных, тем всё более не под силу одному человеку обобщить накопленный наукой материал.

В XVIII в., когда история русской исторической науки только начиналась, ситуация была иной, и, помещаемый во времени между Татищевым и Щербатовым, Миллер как бы проигрывал на их фоне. Его небольшие работы, разбросанные по периодическим изданиям XVIII и XIX вв. или вышедшие отдельными книжками, известными лишь библиофилами (полной библиографии трудов Миллера нет до сих пор), теряются рядом с их многотомными "Историями". Может бытьЮ поэтому многим, кто пытался оценить его роль в отечественной историографии, казалось, что Миллерпри всём его несомненном трудолюбии был менее талантлив, менее способен к широким обобщениям. Недобрую роль сыграло и восходящее к С.М. Соловьёву разделение учёных, работавших в XVIII в. на ниве русской истории, на две группы. С одной стороны, русские Татищев, Ломоносов, Щербатов, Болтин, с другой - немцы Байер, Миллер, Шлёцер. Но у подлинной науки нет и не может быть национальности, и любой, претендующий на звание историка, своими трудами попросту либо принадлежит, либо не принадлежит ей.

Для того чтобы понять и правильно оценить истинные масштабы личности Миллера, его роль в становлении русской исторической науки, необходимо представлять себе её состояние в тот момент, когда историк начинал свою научную карьеру. Ещё не только не существовало систематического изложения истории России, но не были определены ни её предмет, ни основные проблемы, ни источниковая база. Потом появилась "История Российская" Татищева. Положив в основу своего труда несколько списков русских летописей и аналитически переработав их, он как бы поставил последнюю точку в летописном переоде русской историографии и одновременно положил начало научному её этапу. Теперь, чтобы подняться на новый уровень обобщения и осмысления, необходимо было определить, чем и как следует заниматься, освоить принципиально новые виды источников, разработать методику их поиска, изучения, публикации и интерпретации. Необходимо было определить круг вопросов, поис ответов на которые следовало вести в первую очередь и без разрешения которых любой сводный труд по русской истории стал бы лишь сводкой основных фактов и подражанием "Истории" Татищева. (Собственно, такого рода исторических "опытов", практически ничего не внесших в развитие истории как науки, в течение XVIII столетия появилось немало.) Иными словами, предстояла тяжёлая и в определённой степени черновая работа. Именно она и выпала на долю Миллера, но это не значит, что он был просто чернорабочим в истории, как называл его П.Н. Милюков." (стр. 409-410)

При этом существенном описании традисторик как будто забыл, что издание "Истории" Татищева было делом труда того же Миллера. Неизвестно - была бы без Миллера работа Татищева пригодна для какой-либо публикации? С другой стороны, в традисторичекой историографии отношение к базовому материалу, то есть к летописям, такое же, как у правоверного мусульманина к списку Корана. Они считают летописи как бы списками божественного откровения спущенного с неба "достопочтенным" несторам. Отчасти интересуясь фигурой самих писцов, никогда традисторики не поднимают вопроса о том - зачем, для чего эти летописи составлялись, дополнялись и переписывались вплоть до XVIII века (а возможно, даже до XIX в.) И от того картина русской историографии имеет вид разорванного процесса: беспричинное графоманство XI-XVIII вв. сменяется "научным" исследованием трудов этих "графоманов". Состояние зарубежной историографии, с учётом некоторого национального колорита, совершенно аналогична. Научная революция XVIII как бы забетонировала религиозные мифы в первобытном состоянии, включив их в качестве фундамента в традисторическую картину мира.

"Начав с изучения доступных ему летописей и близких к ним источников, таких, как хронографы и Степенная книга, он постепенно расширял состав известных науке источников, вводя в научный оборот царские указы XVI-XVII в., родословные, разрядные, записные, боярские книги и списки, десятни, актовые источники, делопроизводственные документы местных учреждений, источники по истории внешней политики. Именно Миллер привёз из Сибири знаменитую Ремезовскую летопись, впервые изучил подлинный столбец с текстом Соборного уложения 1649 г., издал подготовленный Татищевым текст Судебника 1550 г. Велика заслуга Миллера и в разработке метода критического анализа источников о России иностранного происхождения. Так создавалась основа для дальнейшего развития исторической науки, и нетрудно заметить, что по существу созданная учёным источниковая база мало отличается от той, которой располагают современные исследователи.

Многие из наблюдений Миллера, впервые применённых им приёмов работы с источниками давно стали для историков привычными. Наука шагнула далеко вперёд, источниковедение стало самостоятельной исторической дисциплиной, и вполне естественно, что мало кто задумывается над тем, кому принадлежит первенство в этой области, кто был истинным первопроходцем." (стр. 410-411)

То, что традисторикам кажется "вполне естественным" на самом деле является извращением унаследованным от средневековой схоластики, - тем самым узлом, из-за которого они ничего не могут понять в бездумно изучаемом ими историческом процессе. Они игнорируют "историю технологии", и от того получают на выходе своей деятельности фантасмагорическую картину ложных последовательностей, причин и следствий.

"Конечно, Миллер - не теоретик, а в первую очередь практик и даже прагматик. Сталкиваясь с новыми, неизвестными тогдашенй науке видами источников, он руководствовался главным образом здравым смыслом и тем опытом европейской исторической школы, который привёз с собой в Россию. Мысли о теоретическом обобщении накопленного им собственного опыта не приходили, да, по-видимому, и не могли прийти ему в голову; методология истории, её философия волновали его лишь постольку, поскольку эпоха, в которую ему довелось жить, была пропитана духом философии Просвещения." (стр. 411)

Забавно наблюдать какие "философские" упрёки посылает традик Миллеру - и традику не может придти в голову, что его "теоретические обобщения" и "методология" является пережитком богословского периода развития историографии.

"Целый ряд сюжетов русской истории, лишь затронутых его старшим коллегой Татищевым, Миллер развил в специально посвящённых им работах и поднял до уровня самостоятельных научных проблем и целых направлений отечественной историографии, каковой статус они сохраняют до сих пор. Таковы история русского летописания и Новгородской республики, дворянства и русского средневекового города, истоков реформ Петра Великого и Смуты, Сибири и русских географических открытий. Современному читателю, знакомому с историографией последующего времени, одни выводы, наблюдения и замечания Миллера кажутся привычными и в определённой мере каноническими, а другие - наивными и даже примитивными. Потому, наверное, и в историографических обзорах тех или иных проблем отечественной истории имя историка далёкого XVIII в. появляется далеко не всегда. Сказывается и понятное стремление принять за точку отсчёта более капитальный труд, и своеобразная инерция сознания, отодвигающая "норманиста" Миллера на задний план, и попросту слабое знание его работ, в первую очередь тех, что так и остались непереведёнными на русский язык.

И всё же, часто сами того не сознавая, мы, историки конца ХХ в., являемся постоянными потребителями огромного наследия, оставленного нам нашим предшественником более 200 лет назад. " (стр. 411)

Замечаете ли вы, читатели, сколь близок по своей карме Г.Ф. Миллер Ж.Ю. Скалигеру? И не настала ли пора ли разрешать эту путаницу? Неблагодарность историков к своему крёстному отцу сохранилась и сегодня. Поразительный факт: на форуме Неизвестной Планеты некий аспирант Московского Историко-Архивного института заявлял, что значение Миллера для истории России столь ничтожно, "что его забыли уже в XVIII" веке (позднее выяснилось, что под XVIII-ым этот будущий историк понимал век, который начался в 1801 году - хронологическое заблуждение характерное для антифоменочников) - вот этой дури учат в Архивном институте, там где угнездились одни из наиболее дремучих противников научной хронологии (например, И.Н. Данилевский).

"Однако значение деятельности Миллера не ограничивается лишь сферой исторической науки. Учёный прожил в России долгую жизнь. На его глахах приходили и уходили правителти страны, начинались и заканчивались войны, расширялась империя, происходила смена целых исторических эпох. За эти десятилетия страна прошла огромный путь от молодого государства, лишь недавно заявившего о себе на мировой арене, до державы, без позволения которой, по хвастливому заявлению екатерининского диплома{-та?} А.А. Безбородко, не могла выстрелить ни одна пушка на континенте. Большой путь прошло в своём развитии и русское общество: менялось его историческое сознание, начало складываться национальное самосознание, сформировалась новая отечественная культура - основа получившей общемировое значениекультуры XIX в. И в этих процессах немалая заслуга принадлежит Миллеру.

Собственно становление исторической науки в XVIII в. неотделимо от общекультурного процесса, оно было его составной и неотъемлемой частью. Изучение исторического прошлого страны, включение его фактов в систему мировосприятия русских людей в значительной мере и составляло существо процесса формирования национального самосознания, складывания новой культурной среды. Появление любой журнальной или книжной публикации на историческую тему становилось событием не только и даже, может быть, не столько научной, сколько культурной жизни, равнозначным появлению нового литературного произведения, театральной постановки или живописной работы. Именно в это время в моду входит коллекционирование предметов старины и искусства и хранить в своей библиотеке древний манускрипт становится не менее престижным, чем быть обладателем полотна знаменитого живописца. Но слой потребителей новой культуры был ещё очень узок, а занятия историей ещё не стали уделом лишь профессионалов. И потому исторические сюжеты и даже попытки собственных исторических разысканий занимали важное место в творчестве литераторов В.П. Тредиаковского, А.П. Сумарокова, М.М. Хераскова и Я.Б. Княжина, императрицы Екатерины II, издателя Н.И. Новикова и вельможи А.Р. Воронцова." (стр. 412)

Насколько понимаю, тут традик стихийно прикоснулся к некоторым истинам, осознать которые он не в состоянии. Отмечая склонность литераторов XVIII в. к историческим разысканиям, он не понимает, что сама историография до XVIII в. была продуктом чистой литературы, удовлетворявшая специфический спрос способом, который могла предоставить на том уровне развития литературных приёмов (это явление исчерпывающе проанализировал Н.А. Морозов).

"Прошло время и появились исторические труды Щербатова, Болтина, Карамзина. Работы Миллера начали забываться, отошли на второй план, стали частью истории исторической науки. Но его наследием, той базой, которую он заложил для будущих поколений, продолжали и продолжают пользоваться. Так, ученики Миллера в Архиве Коллегии иностранных дел на основе его материалов составили статью по истории московских приказов XVI-XVII вв. Однако, не обладая знаниями своего учителя, они допустили ряд ошибок и создали этим проблему, над решением которой долго бились их последователи, полагавшие, что статью написал сам Миллер. Другую проблему для будущих историков создал Карамзин, также воспользовавшийся миллеровскими материалами, но не посчитавший нужным об этом упомянуть. Впоследствии подобная практика стала обычной, и, например, Ключевский без всяких ссылок на источник воспроизводил данные Миллера из его "Известия о дворянах (Российских)". О "портфелях" же Миллера постепенно стали складываться легенды..." (стр. 413)

На этой загадочной ноте я кончаю обозрение биографического очерка А.Б. Каменского и откладываю эту тему до обнаружения новых материалов. Обозрение работ самого Миллера я буду производить в отдельных ветках, а эту можно делать архивной после того, как она утратит свою сиюминутную актуальность.

>
>
>Три недели назад посетил "Академ-книгу" на Вернадского (г.
>Москва, http://akadkniga.nm.ru) купил там кучу интересных
>книжек и в том числе такую:
>
>Г.Ф. Миллер "Сочинения по истории России.
>Избранное",- М.: Наука, 1996, 448 с., 55 руб., серия
>Памятники Исторической Мысли, РАН.
>
>http://www.biblus.ru/Default.aspx?book=8q46a2q3a4
>
>Аннотация:
>
>"Сборник включает труды академика Г.Ф. Миллера (1705-1783)
>по различным проблемам истории России - летописанию, истории
>дворянства, географических открытий, событий конца XVII в.,
>русских городов. Большая часть работ не переиздавалась с
>XVIII в., некоторые публикуются впервые. Все издаваемые
>сочинения не потеряли своего научного значения и входят в
>"золотой фонд" отечественной историографии.
>
>Для специалистов по истории России и широких кругов
>читателей, интересующихся отечественной историей, развитием
>исторической мысли."
>
>Поскольку мы тут с вами, как раз из тех, кто "интересующиеся
>отечественной историей, развитием исторической мысли", я
>решил отчасти обозреть это издание. Однако предупреждаю -
>сенсаций не ждите. Почему их не будет - объяснено ниже (но
>забегая вперёд, намекну, что за это надо благодарить
>академика А.Т. Фоменко: с недавних пор, а именно с начала
>90-х, под влиянием его критики традиционной историографии,
>традики стали тщательно редактировать издаваемые тексты, по
>всякой возможности избегая крамолы, могущей лить воду на
>мельницу и т.п.,- это заметно по скудости комментария
>несуразностей, чтоб не дай Бог не привлечь внимания! а так
>же по откровенной селекции открываемого по каплям
>фундаментального материала, и оттого во многом исторические
>открытия содержатся именно в том, что именно традисторики
>сокрывают, если об том догадаться случается).
>
>Сборник трудов составлен А.Б. Каменским и О.М. Медушевской -
>отчаянными миллеристами (они же и вейсманисты-морганисты),
>но их можно понять - мужик был серъёзный, хоть и немецкий, и
>описание его книги начну с оглавления - что традики в неё
>положили, чем нас осчастливили на этот раз?
>
>ОГЛАВЛЕНИЕ
>
>О первом летописателе Российском преподобном Несторе, его
>летописи и о продолжателях оныя (с. 5-14)
>
>Предложение, как исправить погрешности, находящиеся в
>иностранных писателях, писавших о Российском государстве (с.
>15-18)
>
>Описание морских путешествий по Ледовитому и Восточному
>морю, с Российской стороны учинённых (с. 19-126)
>
>Известии о новейших кораблеплаваниях по Ледовитому и
>Камчатскому морю с 1742 года, то есть по окончании второй
>Камчатской экспедиции. Часть из истории государствования
>великия императрицы Екатерины Вторыя (с. 127-179)
>
>Известие о дворянех {Российских} (с. 180-225)
>
>{Описание городов Московской провинции} (с. 226-319)
>
>История жизни и царствования Феодора Алексеевича (с.
>320-354)
>
>{Дополнения}
>
>{Проект создания Исторического департамента Академии наук}
>(с. 355-364)
>
>Важности и трудности при сочинении Российской истории (с.
>364-365)
>
>Инструкция переводчику Андреяну Дубровскому (с. 365-367)
>
>Из переписки (с. 367-373)
>
>{Приложения}
>
>Судьба и труды историографа Герарда Фридриха Миллера
>(1705-1783) (А.Б. Каменский) (с. 374-416)
>
>Примечания (с. 417-435)
>
>Список сокращений (с. 435-435)
>
>Указатель имён (с. 436-447)
>
>Содержание (с. 448)
>
>
>Поскольку я начал именно с содержания, имеет смысл
>придерживаться обратной последовательности, прокомментировав
>немного "Указатель имён".
>
>ОСНОВАНИЕ МОСКВЫ
>
>Вот к примеру в "указателе имён" Юрий (Георгий) Владимирович
>Долгорукий, князь, указан на 8 страницах, последние два раза
>в примечаниях. Здесь удивительно то, что Миллер нигде не
>упоминает об основании Москвы сим князем, в положительной
>форме (а намёком лишь - в 14 пункте "Важностей и трудностей
>при сочинении Русской истории", которые я приведу полностью
>ниже). А про основание Дмитрием Долгоруким других городов
>пишет не раз.
>
>
>КУЛИКОВСКАЯ БИТВА
>
>Другой важный персонаж: Дмитрий Иванович Донской, великий
>князь, упомянут на 7 страницах. Словосочетание "Куликовская
>битва" не упоминается ни разу. Есть лишь нечто, из чего
>"сказание" о сём происшествии может быть выведено. А именно,
>при описании города Коломны, на стр. 235, Миллер пишет такое
>известие:
>
>"На сей земле, и особенно в долине речки Северки, собирались
>ратники для отражения частых набегов татар. Свидетельством
>тому являются известия о походе великого князя Дмитрия
>Ивановича Донского на татарского хана Мамая. Было то в 1380
>г. Поход и победное возвращение проходили через Коломну.
>(Тогда, в 1380 году, тамошний епископ звался Герасим. Он
>упомянут при описании похода и, пространнее, победного
>возвращения князя, прибывшего в Коломну 21 сентября и
>расположившегося здесь на несколько дней. - зачёркнуто)
>
>В 1383 г. {традики исправили на 1382 и радостно комментируют
>это} хан Тохтамыш совершил свой ужасный набег на Русь.
>Особенно претерпела Коломна при его отходе (Епископ Герасим
>спасся бегством в Новгород - зачёркнуто). Другое нападение к
>которому жители совсем не были готовы, приключилось от князя
>Олега Рязанского в 1385 году. Великий князь (бывший тогда в
>затруднении - зачёркнуто) в замирении с рязанским князем
>прибег к помощи знаменитого настоятеля Сергия."
>
>Более ничего близкого к "полю Куликовому" у Миллера нет.
>Более того, Мамай и Тохтамыш упоминаются единственно в этом
>месте. Мы видим, что имеется альтернатива: либо Миллер не
>знал никаких подробностей о Непрядве, Доне, Куликовской
>битве, либо традики при составлении его "избранного"
>запрятали концы.
>
>Героический епископ Герасим упомянут ещё однажды, а вот
>Сергий, которого мы прозываем Радонежским, и который, будто
>бы, тесно связан с Куликовской битвой, упомянут Миллером 7
>раз, под именем Сергия Чудотворца, Миротворца, Святого. Но
>ни разу не связанно с указанным событием. Есть правда одно
>место, на стр. 248:
>
>"Село Деулино ... Здешний священник знал, что на сем месте
>произходили мирныя договоры. Он нам показал батареи, от той
>или от другой стороны зделанные; он называл патрона своего
>села святым Сергием Миротворцом и приписывал его
>ходатайству, что Россия через сей мир освободилась от
>великаго притеснения. Церковь - малая, деревянная, в
>тогдашную войну превращена была в пепел, а потом не лучше
>опять построена."
>
>Прежде чем строить какие-то фантазии, прочитаем ещё два
>последующих предложения:
>
>"По ней не видно, что в оном месте происходило столь
>достопамятное приключение, однакож мир был по тогдашним
>обстоятельствам таков, как желать было можно. Польский
>королевич. Владислав отказался от своих требований на
>российский престол, признал царя Михаила Феодоровича за
>настоящего царя, а отец государев Филарет Никитич освобожден
>был из польского плена."
>
>Куликовская битва опять не состоялась. Миллер вообще
>немногое знает про Сергия Радонежского. Так, он пишет:
>
>"... преставление св. Сергия, как из описания его жизни
>известно, было 25 сентября 6909 году, то есть от Рождества
>Христова 1390." (с. 298)
>
>Историки комментируют: "По современным данным, преподобный
>Сергий скончался в 1392 г.(Кучкин В.А. Сергий
>Радонежский//Вопр. истории. 1992. №10." (с. 433) - обратите
>внимание, что с этой поправкой статья стала юбилейной. Эта
>же поправленная дата указана в Энциклопедии Христианство,
>1995 года.
>
>Однако! 6909-5509=1400 по РХ, (по сентябрьскому году), а
>вовсе не 1390, как показано у Миллера. Что здесь: опечатка
>издания, самого Миллера? Фальсификация текста Миллера?
>Неведомо.
>
>Российская история сочинялась трудно, поскольку это было
>важной задачей. И оттого сей фрагмент сообщения о Миллере я
>закончу его запиской с наиважнейшими проблемами (видимо
>опубликованы впервые, лежат в РГАДА - Российском
>государственном архиве древних актов, в "портфелях
>Миллера"):
>
>Важности и трудности при сочинении Российской истории
>
>1. Определить, из каких имянно народов состоялся Российский
>народ еще до Рюрика и после него, не по догадкам, но по
>точным свидетельствам Российских летописцов, согласясь с
>иностранными писателями.
>
>2. Рюрик, откуда призван ли, чтоб быть самовластным
>государем?
>
>3. Первое начало христианской веры в России еще до Ольги.
>Начало Российского письма с коего времени?
>
>4. Ольга приняла ли крещение в Цареграде?
>
>5. Границы Российского государства при Святославе Игоревиче
>и Владимире Великом. Где был Корсунь - город, где крестился
>Владимир Великий?
>
>6. Разделение России Владимиром Великим между его сыновьями
>с означением границ каждого владения.
>
>7. Где был Тмутаракань? Сей вопрос заслуживает прилежнаго
>разсмотрения.
>
>8. В чем состояли вольности; даны Новуграду Ярославом
>Владимировичем? Изъяснить судебник сего государя и сына его
>Изяслава. Владение Ярослава Владимировича над Лифляндиею.
>
>9. Разделение России Ярослава Владимировичем между его
>сыновьями, и каждому владению пределы.
>
>10. Езда Изяслава Ярославича в немцы.
>
>11. Княжение Рязанское, Муромское, Смоленское, Чермной
>России подробно описать.
>
>12. Владимир Мономах, свойство его с греческим императором и
>от чего прозвание Мономаха? Все свойства с греческим
>императорским домом и сообщения с патриархами греческими,
>согласясь с историей цареградскою.
>
>13. (отсутствует)
>
>14. Какие именно городы в Северной России построены Георгием
>Владимировичем Долгоруким и сыном его Андреем? Строение и
>приращение Москвы.
>
>15. Границы государства, как Северной, так и Южной России во
>время нападения татарскаго.
>
>16. Завладение Белой Россией и большей части Южной России
>Литвою и онаго следствия. Границы прежние Белой России к
>югу. Границы Киевского великого княжения перед взятием онаго
>Литвою.
>
>17. Как Чермная Россия отошла в Польшу? согласясь с
>польскими и венгерскими историками. Ея городы и границы.
>
>18. Имели ли венгерцы какое право на Чермную Россию?
>
>19. Границы Владимирского великого княжения и приращение
>онаго. Князь Даниил Александрович Московский был ли великим
>князем или удельным?
>
>20. Пределы Новагорода Великого, когда сей город был в
>цветущей силе и как убавился?
>
>21. Пределы Тверские, Ярославские, Ростовские,
>Нижегородские.
>
>22. Родословия князей владетельных и удельных.
>
>23. История митрополитов, и когда какая епархия учреждена, а
>бывшие епархии пресеклись.
>
>24. История патриаршества в России.
>
>(Конец "проблем Миллера", но продолжение миллериады
>воспоследует) \

Для сведения: в тексте о селе Деулино речь идет о Деулинском перемирии, имевшем место в 17 в. - к Куликовской битве это отношения не имеет.
И вообще, Миллер не проезжал через места, связанные с Куликовской битвой. Удивляться этому все равно, что удивляться тому, что он не упоминает о Жанне Д'Арк.

Сочинения по истории России. Избранное
Научное издание
Миллер Г. Ф.

год издания - 1996, кол-во страниц - 448 , ISBN - 5-02-009637-7 , тираж - 5000 экз. , язык - русский, тип обложки - твёрд. 7Б , издательство - Наука

серия - Памятники исторической мысли

цена:199.00 руб


Рецензенты:
доктор исторических наук Е. В. Анисимов,
доктор исторических наук В. А. Муравьев
Формат 60x90 1/16. Печать офсетная


Сборник включает труды академика Г.Ф. Миллера (1705—1783) по различным проблемам истории России — летописанию, истории дворянства, географических открытий, событий конца XVII в., русских городов. Большая часть работ не переиздавалась с XVIII в., некоторые публикуются впервые. Все издаваемые сочинения не потеряли своего научного значения и входят в «золотой фонд» отечественной историографии.

Для специалистов по истории России и широких кругов читателей, интересующихся отечественной историей, развитием исторической мысли.
«... Пятой остров Сияскутан, на нем жителей немного, но туда приезжают жители вышепомянутых и нижеупоминаемых островов с товарами, яко на общее торжище.
Икарма, малой нежилой остров, от Сияскутана к западу. Машауч -такой же малой остров от Икармы к юго-западу. Игайту - малой же остров от Сияскутана к юго-востоку. Сии три острова не полагаются в числе островов, кои следуют далее к югу.
От Сияскутана ехать на байдарах с грузом целый день до следующаго шестаго острова Шококи, а от сего до седьмаго острова находится разстояния токмо против прежняго в половину.
Седьмой остров Мотого, осьмой Шашово, девятой Ушишир, десятой Китуй.
Все сии острова малые, о коих не объявлено ничего, кроме что чрез проливы морские между ими, и от Китуя до следующаго острова Шимушир можно перегрести на легких байдарах меньше полудня, а на тяжелых день, иногда же меньше, а иногда больше.
Между сими островами течение бывает весьма быстрое, а паче во время прилива и отлива морскаго, ибо тогда в тамошних странах вода восходит очень высоко, отчего многие утопают, когда в оное время отважатся переезжать с одного острова на другой.
На острове Китуе ростет трава камыш, которая у них употребляется в стрелы.
Одиннатцатой остров Шимушир жилой, от коего переезд до следующаго острова Итурпу несколько шире прежних.
Чурпуй остров в числе не полагается, потому что лежит от пролива морскаго между Шимуширем и Итурпу островами к западу. На нем есть гора высокая.
Двенатцатой остров Итурпу велик и многолюден. Жители сего острова называются на курильском языке прежде упомянутых островов кых-курилами, а по-японски езо. Того же народа люди обитают и на следующих островах. Язык и житие их от жителей прежних островов различен. Они бреют головы и поздравление отдают на коленях. Можно их и в храбрости и военном искусстве другим предпочесть. Там много находится лесов и разных диких зверей, а особливо медведей. В разных местах есть и реки, при устьях которых находятся удобныя места, где большие корабли в гавани от ветру и от погоды могут стоять безопасно. О сем для того упомянуто, что на прежних островах мало лесов, и для пристани больших кораблей никакой способности не находится.
По небольшом проливе следует тринатцатой остров Уруп. Жители на оном таковы же, как и на острове Итурпу. Они ткут холст из кропивы, а бумажные и шелковые товары покупают на острове Кунашире, и ими торгуют на первом и втором островах, откуда привозят бобров, лисиц и орловыя перья.
Уведомленность заподлинно, что они ни у кого не состоят в подданстве, и то еще с большею вероятностию заключить должно о жителях острова Итурпу.
Паки следует небольшой пролив, и за оным четвертой на десять остров Кунашир. Жители сего острова весьма богаты и не разнятся от жителей прежних островов, но вольной ли они народ, или зависят от города Матмая, что на острове Матмае, о том нет известия. Как они часто ездят для купечества на остров Матмай, так и жители острова Матмая к ним часто приезжают. Многие камчадалы и камчадалки содержатся на островах Итурпу, Урупе, Кунашире и Матмае в неволе. Сколь далеко от острова Кунашира до Матмая, о том забвением не справленось.
Пятнатцатой остров Матмай, яко последней в сем порядке, величиною всех прочих превосходит и населен тем же народом езо, или кых-курилами. Японцы построили город на сем острову, Матмай же называемой, которой стоит на южно-западном берегу и населен японцами. Туда ссылают людей в ссылку. Для защищения города содержат гарнизон, которой снабден довольным числом больших и малых пушек и другим оружием и всякими военными потребностями. Сверьх сего на западном и восточном берегах разставлены крепкие караулы для наблюдения всего, что произойти может. Жители островские торгуют с жителями городскими. Привозимые на сей остров товары состоят в рыбе, в китовом жире и в звериных кожах.
Между островом Матмаем и между главным островом Японскаго государства находится небольшой морской пролив, чрез которой езда для многих с обеих сторон выдавшихся каменистых мысов, а особливо во время прилива и отлива морскаго, бывает не без опасности.
Также получены многия известия о самой Японии, но я намерен привесть из оных только знатнейшия...»

Отрывок из книги. стр. 50-51
ОГЛАВЛЕНИЕ
О первом летописателе Российском преподобном Несторе, о его летописи и о
продолжателях оныя 5

Предложение, как исправить погрешности, находящиеся в иностранных писателях,
писавших о Российском государстве 15

Описание морских путешествий по Ледовитому и по Восточному морю, с Российской
стороны учинённых 19
О второй камчатской экспедиции
67

Известии о новейших кораблеплаваниях по Ледовитому и Камчатскому морю с
1742 года, то есть по окончании второй Камчатской экспедиция. Часть из истории
государствования великия императрицы Екатерины Вторыя 127
I. Введение
127
II. Кораблеплавание по Ледовитому морю
133
Июнь
141
Июль
145
Август
150
III. Второе путешествие по Ледовитому морю
155
Июнь
157
Июль
164

Известие о дворянех <Российских> 180
I. Какие есть узаконения на дворянство?
180
II. Какие бывали дворянские службы и какие ныне есть?
188
1. Дети боярские
188
2. Жильцы
191
3. Дворяне
192
4. Стряпчие
194
5. Стольники
195
6. Думные дворяне
197
7. Окольничие
199
8. Бояре
201
***
205
1. Дворецкой
206
2. Конюшей
207
3. Крайчей или кравчей
208
4. Оружничей или оружейничей
209
5. Казначей
210
6. Постельничей
211
7. Стряпчей с ключем
212
8. Ясельничей
212
9. Ловчей и сокольничей
213
10. Дьяки и думные дьяки
214
11. Стрелецкие начальники
217
III. Выбрать доказательства на дворянство
219
1. Родословная книга
219
2. Владение деревень
220
3. Служба предков и собственная
221
4. Дипломы
222

<Описание городов Московской провинции> 226
1. Езда в Коломну
227
Возвратный путь из Коломны в Москву
232
2. Описание Коломны
234
3. Поездка в Троицкий Сергиев монастырь,
в Александрову слободу и Переславль-Залесской 241
4. <Описание Переславля-Залесского>
257
5. Поездка в Можайск, Рузу, Звенигород
267
6. Описание города Можайска
284
7. Описание Звенигорода
293
8. Известие о Савине Сторожевском монастыре
297
9. Поездка в Дмитров
302
========================

Бродников А. А.

Печатный аналог: Бродников А. А. Присоединение к Русскому государству левобережья Среднего Енисея // Вестник НГУ. Серия: История, филология. Т. 1. Вып. 3: История / Новосиб. гос. ун-т. Новосибирск, 2002. C. 5–13.
Публикуется с согласия редакции сборника
Проблема присоединения Сибири к Русскому государству существует в отечественной историографии уже более четырехсот лет<1>. Концепция этого процесса в тот или иной период неоднократно менялась в зависимости от уровня развития методологии исторической науки, социальной принадлежности исследователей и политической конъюнктуры<2>. Тем не менее, за прошедшее время российскими и советскими историками, занимавшимися этой проблемой, введено в научный оборот огромное количество фактического материала, написано значительное число трудов, как обобщающих, охватывающих всю территорию Сибири, так и имеющих региональную направленность.

Одним из наименее изученных в этом плане регионов Сибири до настоящего времени остается Средняя Сибирь, территория нынешнего Красноярского края, и прежде всего — левобережье Среднего Енисея. Пожалуй, самым подробным и объемным описанием истории выхода к Енисею русских служилых людей и присоединения енисейского левобережья к Русскому государству до сих пор остается часть главы в «Истории Сибири» Г. Ф. Миллера, где историк повествует о проникновении на Енисей русских людей<3>. Некоторое внимание уделил этой проблеме коллега и конкурент Миллера И. Э. Фишер<4>.

Последователи Миллера и Фишера, занимаясь проблемой присоединения Сибири к России, интересовались в основном или походом Ермака, или походами служилых людей по территории Восточной Сибири. Средняя Сибирь, прежде всего, левобережье Среднего Енисея, таким образом, практически выпала из сферы интереса исследователей. Даже в тех немногих работах, которые были посвящены различным проблемам истории Средней Сибири XVII в., выходу русских служилых людей к Енисею были уделены весьма скромные по своему объему фрагменты. Так, А. П. Окладников, рассматривая историю русско-бурятских взаимоотношений на Ангаре, упомянул о некоторых моментах, связанных с появлением на Енисее служилых людей Кетского острога<5>. О процессе объясачивания местного населения, свидетельствующем о политическом укреплении Русского государства на Енисее, писал Б. О. Долгих<6>. Однако исследователь фактически не затронул проблемы присоединения этой территории до основания Енисейского острога. В. А. Александров в своем фундаментальном труде по истории формирования русского населения Енисейского края лишь коснулся проблемы включения левого берега Среднего Енисея в сферу влияния сибирской администрации<7>; то же самое сделано и А. Н. Копыловым<8>.

Таким образом, проблема присоединения к Русскому государству левобережной части Среднего Енисея до настоящего времени остается неисследованной, хотя именно эти события в истории Сибири явились не только завершением присоединения Западной Сибири, но и определили характер дальнейшего продвижения отрядов служилых людей на восток, за Енисей и, как следствие этого, интенсивность и направление расширения сферы влияния сибирских воевод в «новых землицах» Восточной Сибири.

Источниковой базой настоящего исследования являются письменные документальные источники по истории Сибири XVII в. Основная часть этих документов хранится в Санкт-Петербургском филиале архива Академии Наук в фонде № 21 Г. Ф. Миллера. Документы относятся к периоду, предшествовавшему закреплению енисейского левобережья за сибирской администрацией, и строительству острога на Енисее. Часть из них непосредственным образом относится к этим событиям, в чем была задействована администрация Кетского острога, следовательно, и находились они в свое время в архиве Кетского острога. в настоящее время это часть дела № 16 названного фонда<9>. Интересующие нас документы из этого дела опубликованы в приложении к «Истории Сибири» Миллера<10>, что никоим образом не уменьшает их значимости, тем более что в фондах других архивов (прежде всего — в фондах Сибирского приказа РГАДА) источники по этой проблеме практически не сохранились — московский пожар 1626 года уничтожил архив Приказа Казанского дворца, а с ним и все «Сибирские дела» за 1613–1626 годы. Таким образом, в основе исследования лежат документы, обнаруженные Г. Ф. Миллером или кем-либо из его соратников в архиве Нарыма в 1740 г.<11>: так как с конца XVII в. управление территорией Кетского уезда осуществляли нарымские воеводы<12>, логично предположить, что и архив фактически упраздненного уезда к тому времени был перемещен в Нарымский острог. Хотя сам историк все же говорит о кетском архиве<13>, но, скорее всего в данном случае подразумевается не месторасположение документов Кетского уезда, а их обособленность среди документации нарымского архива. По своему содержанию это в основном отписки тобольского и кетского воевод, адресованные друг другу. Разумеется, что для полноты картины привлечены и другие доступные нам документы соответствующего содержания.

Первыми, с кем встретились на Левобережье Среднего Енисея отряды русских служилых людей, были кеты (енисейские остяки), представлявшие собой остатки некогда многочисленного народа, о чем свидетельствуют гидронимы обширных районов южной части Западной Сибири<14>. Однако и в начале XVII века собственно кеты и родственные им кетоязычные аринцы и котты (асаны) занимали довольно обширную территорию, вошедшую в состав трех уездов — Мангазейского, Енисейского и Красноярского<15>: от бассейна р. Елогуй на севере по левому берегу Енисея до р. Кача на юге, захватывая часть правого берега у устья Подкаменной Тунгуски, и по рр. Сисим и Туба. Несколько оторванным от основного массива представляется кетоязычное население Енисейско-Ангарского междуречья, рассредоточившееся на значительном расстоянии от р. Кан на западе до р. Уда на востоке и до устья р. Тасеева на севере. Мы не берем в расчет небольшую группу остяков Сымской волости Сургутского уезда, отмеченную Б. О. Долгих как кетскую<16>, из тех соображений, что она и территориально (верховья р. Сым — левого притока Енисея) и этнически тяготела к енисейским остякам: в течение XVII в. эта группа фактически исчезла в результате ухода ее представителей на р. Елогуй и слияния с имбатскими кетами. Часть этих остяков была ассимилирована селькупами р. Тым<17>.

Основной сплошной массив кетоязычного населения по Енисею составлял до 4500 человек и занимал территорию в 250–300 тыс. км2. Уже в начале XVII в. он имел тенденцию к разрыву на две части в районе, примыкавшем к устью Ангары: плотность населения на севере и на юге массива в Мангазейском и Красноярском уездах была гораздо выше, чем в Енисейском.

Оторванный от основного массива, кетоязычный район Енисейско-Ангарского междуречья был вытянут от р. Тасеевой по р. Усолке до Кана, где поворачивал к юго-востоку до р. Уды. Площадь этого кетоязычного «пятна» вряд ли превышала 50–60 тысяч квадратных километров с общим населением не более 2000 человек, причем наибольшая плотность его (до 75 % от указанной численности) наблюдалась в районе «Канской котовской землицы» — в верховьях Усолки и среднего течения Кана.

Кеты (енисейские остяки) проживали в основном по левому берегу Енисея от бассейна р. Елогуй до верховьев р. Кемь. Эта территория в первой четверти XVII в. вошла в состав Мангазейского и Енисейского уездов, граница между которыми в Левобережье прошла по водоразделу рр. Елогуй и Сым и р. Дубчес. Таким образом, большая часть кетов попала под власть мангазейской администрации.

На территории будущего Енисейского уезда аборигенное население левобережья делилось на условные территориальные единицы (если точнее — территориально-родовые) — ясачные волости, зафиксировавшие проживание «иноземцев» в конце второго десятилетия XVII в.

Сымская, самая северная среди остяцких волостей Енисейского уезда, находилась в низовьях р. Сым. Енисейскому острогу формально принадлежал почти весь бассейн Сыма, за исключением его верховьев. Но, как говорилось выше, среднее течение этой реки, скорее всего, являлось угодьями кетов Мангазейского уезда. Подобное «несоблюдение» коренным населением административных границ в условиях Сибири не было исключением.

Касская волость располагалась в бассейне р. Кас. Б. О. Долгих считает, что волость находилась на Енисее у устья Каса<18>, вероятно, основываясь на том, что тунгусы убивали касовских остяков, лишь переправившись через Енисей<19>. Мы не разделяем эту точку зрения, так как сведений о посещении бассейна Каса другими родоплеменными группами нет, сами же касовские остяки просто не могли не использовать богатые охотничьи и рыбные угодья реки.

Кузнецкая волость находилась в районе, где был построен позднее Енисейский острог. Надо полагать, что кузнецкие остяки занимали и низовья р. Кемь. Чуть выше по течению Енисея была еще одна волость — Кипанская (или Кинильская), находившаяся у устья р. Ангары. Две волости располагались по течению р. Кемь: Макутцкая — в среднем течении реки и Кемские вершины — у ее истоков. Население обеих волостей явно тяготело к аринцам Тюлькиной волости и вскоре перешло в Красноярский уезд<20>.

В среднем течении р. Кеть находилась Пумпокольская волость (или Кунгопская), население которой некоторые исследователи считают селькупским<21>, а некоторые — тунгусским<22>. Г. Ф. Миллер же безоговорочно определял население Пумпокольской волости как остяцкое<23>. Отметив при этом, что использование жителей этой волости в качестве переводчиков при общении русских с тунгусами породило представление о родственности их языков, но при изучении самих языков это родство обнаружено не было<24>. Несколькими страницами ранее Г. Ф. Миллер ссылается на сочинение Витсена «Описание Сибири и тамошних первых открытий», где жители упомянутой волости названы самоедами, а их язык считается родственным тунгусскому, с оговоркой, что «разница в языке мешала тому, чтобы общаться с ними так, как того хотелось, чтобы получить от них все нужные сведения». Одновременно историк отмечает, что язык кетских остяков имеет много общего с языком самоедов<25>. Исследователь кетского языка А. П. Дульзон определил язык пумпокольцев как самостоятельный язык кетской группы<26>. Следующая кутоязычная волость, Ямышская, находилась в верховьях Кети, а между Ямышской и Пумпокольской, в районе Маковского острога — Кадская (Натская) волость, имевшая еще название Кадисской Намаковой волости.

Население енисейских остяцких волостей было сравнительно небольшим и, в силу внешних и внутренних причин, имело тенденцию к объединению. Уже к 1630 г. произошло слияние ряда волостей, в результате чего родовые группы енисейских остяков (кетов) объединились в три более крупные группировки — сымско-касскую, кузнецко-кипанскую и натско-(кадско)-пумпокольскую. Позднее, в начале XVIII века, кузнецкие остяки, вытесненные русскими переселенцами на север, слились с сымско-касскими остяками<27>. Поэтому нам нет необходимости рассматривать их численность в отдельности. Отметим только, что до эпидемии оспы 1630 г. в Сымской и Касской волостях было около 100 человек остяков; в Пумпокольской — 150, в Натской — около 100, в Кузнецкой и Кипанской — около 100; в волостях Макутцкой, Ямышской и Кемские вершины до «мора» 1630 г. и последующего переселения на юг проживало не менее 50 человек<28>. Таким образом, на довольно обширной территории девяти остяцких волостей Енисейского уезда в первой четверти XVII в., точнее — на рубеже второго и третьего десятилетий, и до эпидемии оспы 1630–1631 гг. проживало 450–500 человек кетского населения.

В литературе отмечалось, что особенности культуры и быта кетов сложились на основе хозяйственного комплекса пеших охотников, рыболовов и собирателей таежной зоны Южной и Юго-Западной Сибири<29>, что подтверждает изучение топонимики этого региона<30>. Есть попытки отнести их формирование к Карасукской культуре<31>, но пока они бездоказательны, так как не подтверждаются археологическим материалом<32>. Формирование же хозяйственно-культурного типа кетоязычного населения тем самым переносится на более позднее время, возможно — к самому концу I тысячелетия до н. э., к периоду Тагарской культуры<33>. Из перечисленных трех районов «классический» хозяйственно-культурный тип таежных охотников и рыболовов наблюдается у собственно кетов (енисейских остяков), концентрировавшихся в Мангазейском уезде. К ним тяготело и большинство кетского населения Енисейского уезда, за исключением населения самых южных волостей — Ямышской, Макутской и Кемские вершины, переселившихся в 1631 г. в Красноярский уезд и образовавших одну из родовых групп аринцев<34>.

По типологизации культурных периодов человечества Моргана-Энгельса получается, что енисейские остяки должны быть отнесены не выше, чем к высшей ступени дикости<35>: в начале XVII в. у них не только наблюдается отсутствие домашних животных<36>, дающих молоко и мясо, что должно относить их к низшей ступени варварства<37>, но и отмечено отсутствие гончарного производства<38>. Между тем, на территории, населенной ранее кетами, к настоящему времени обнаружена керамика, напоминающая карасукскую и тагарскую<39>.

На этом фоне полной загадкой выглядит факт знакомства кетов с добычей и обработкой железа, пусть даже весьма примитивным способом<40>, что должно бы относить их по крайней мере уже к средней ступени варварства<41>. Таким образом, по схеме Моргана-Энгельса вырисовывается картина регресса хозяйственно-культурного типа енисейских остяков, их «одичания» — возврата от низшей (или даже средней) ступени варварства к высшей ступени дикости.

Проникновение русских в бассейн Енисея началось задолго до его включения в состав Русского государства. Известно, что еще до основания Мангазеи в 1601 г. поморы, занимавшиеся пушным промыслом и торговлей мехами, были хорошо знакомы с районами рек Таза, Турухана и низовьями Енисея<42>. Во всяком случае, в 1616–1617 гг. торговые и промышленные люди, вернувшиеся с промыслов в Мангазею, единогласно утверждали, что они ходят в этот район достаточно давно: «для промыслов своих лет по двадцати и по тридцати и больше». Это же подтверждали и аборигены — «мангазейская и енисейская самоядь»<43>.

Район пушных промыслов русских промышленников охватывал к этому времени нижнее течение Енисея и значительную часть бассейнов Нижней и Подкаменной Тунгусок. Можно предполагать, что во втором десятилетии XVII в. отдельные группы промышленных людей проникали и дальше на юг, к устью Ангары. Основанием для такого предположения является грамота царя Бориса Годунова сургутскому воеводе князю Якову Петровичу Барятинскому, датированная 18 сентября 1601 г., о посылке пятидесяти человек сургутских служилых людей на Енисей ставить острог<44>.

К сожалению, каких-либо сведений, подтверждающих или опровергающих факт строительства этого острога, у нас не имеется. Более того, Кетский уезд, воеводы которого до появления Енисейского острога распространяли свое влияние на левобережье Енисея от р. Сым до устья Ангары, был образован только в середине первого десятилетия XVII в., хотя в исторической литературе принято считать временем основания Кетского острога 1605 г.<45> Но еще Г. Ф. Миллер сетовал на то, что год строительства этого острога ему не удалось установить, так как хранившиеся в Сургуте дела давно сгорели, а кетский архив начинается с того времени, как туда стали отправлять собственных воевод<46>. Но первый документ из Кетского острога — отписка воеводы Постника Бельского — датируется все же 27 сентября 1604 г.<47>

В качестве объяснения упомянутого факта можно выдвинуть версию, что от побывавших на берегах Енисея промышленных людей определенная информация о «новой землице» дошла до чиновников Приказа Казанского дворца, где и в последующее время часто имели довольно искаженное представление о сибирских реальностях. Правительство Бориса Годунова в это время достаточно активно занималось проблемой распространения государственной власти на уже прочно освоенные русскими торговыми и промышленными людьми территории. Как раз в 1601 г. была основана Мангазея посланным годом ранее на реку Таз отрядом тобольских служилых людей в количестве 100 человек во главе с первыми мангазейскими воеводами князем Мироном Шаховским и Дмитрием Хрипуновым<48>.

Таким же образом и распоряжение сургутскому воеводе о строительстве острога на Енисее вполне вписывается в проводимую в то время правительством политику в отдаленной «государевой вотчине». Тем не менее, факт остается фактом: о существовании «государева острога» на Енисее в начале XVII века сохранившиеся до настоящего времени немногочисленные источники молчат. Хотя не исключено, что какое-то зимовье или острожек на Енисее в самом начале столетия все же были построены промышленными людьми — отдаленность от Сургута не давала возможность идущим в этот район на соболиный промысел русским людям вернуться обратно в течение одного сезона и необходимость строительства какого-либо пусть не всегда обитаемого, но укрепленного пункта существовала.

Возможно, что вместо острога на Енисее тогда, в 1602 г., был построен острог в верхнем течении р. Кеть, на территории, впоследствии вошедшей в состав Енисейского уезда. Известно, что только между 1606 и 1610 гг. Кетский острог был перенесен в низовья названной реки<49>. С основанием Кетского острога необходимость в существовании какого-либо укрепленного пункта на Енисее в тот момент времени отпала, так как в результате этого граница Русского государства резко продвинулась на восток, почти к самому Енисею. Кроме того, строительство Кетского острога дало возможность кетским воеводам проявлять активность в приведении «под высокую государеву» руку «новых землиц», на которые ранее не распространялась власть сибирской администрации. Именно тогда из Кетского острога к берегам Енисея начинают выходить небольшие группы сургутских служилых людей, начинают формироваться ясачные волости, вошедшие позднее в состав Енисейского уезда.

Уже в 1609 г., как свидетельствуют документальные источники, сургутские годовальщики, присылаемые в Кетский острог для увеличения численности служилых людей, побывали в районах, где позднее возникли Маковский и Енисейский остроги. Сложно сказать, насколько регулярно посещалось ими левобережье Среднего Енисея, но через несколько лет путь до устья Верхней Тунгуски (Ангары) в Кетском остроге был известен достаточно хорошо. Ясачные сборщики побывали к этому времени даже в Тюлькиной «землице», где через двадцать лет Андрей Дубенский построил Красноярский острог.

В других исторических условиях острог на Енисее (или в низовьях Ангары) мог бы появиться вскоре после строительства Кетского острога, но события «Смутного времени» на некоторое время приостановили дальнейшее расширение Русского государства на восток. По времени это совпало с активизацией нижнеангарских тунгусов, которые, теснимые, в свою очередь, с юго-востока бурятами, к началу XVII в. уже активно ассимилировали проживавших в низовьях р. Бирюса асанов, а в конце первого десятилетия указанного столетия начали совершать регулярные набеги и на кетоязычное население левобережья Среднего Енисея, выступив тем самым в качестве конкурентов кетских ясачных сборщиков<50>.

В 1608 году тунгусский князец Данул «воевал» Кузнецкую волость остяцкого князца Тюметки (окрестности Енисейска), подчиненную в то время Кетскому острогу, и собирался идти на р. Кеть<51>. Как сообщил в Кетском остроге другой остяцкий князец Урнук, тунгусы переправились через Енисей на судах осенью, перед самым ледоставом, и внезапно напали на людей Тюметки, ранив при этом двоих, остальные ясачные остяки разбежались.

В замыслы тунгусов входило, кроме того, перебить русских ясачных сборщиков, оставив одного казака и одного переводчика «для вожевания» (т.е. в качестве проводников). Далее тунгусы предполагали идти к Кетскому острогу с целью подчинения себе местных остяков: «воевать ясачных людей… чтоб оне государю ясаку не давали, а давали ясак им»<52>.

Разумеется, кетский воевода Григорий Федорович Елизаров не мог мириться с подобными действиями тунгусов, попытавшихся выступить в качестве конкурентов «государевых служилых людей». 6 мая следующего 1609 года Г. Елизаров отправил на тунгусов объединенный отряд стрельцов и казаков, находившихся в Кетском остроге промышленников-зырян, остяков с низовьев Кети (селькупов) и остяков князцов Урнука и Намака (кетов). Численность отряда установить сложно, но вряд ли она превышала сто человек, скорее всего, их было не больше пяти-шести десятков. в результате этого похода тунгусы были разбиты. Несколько раненых попали в плен, но вскоре умерли от ран<53>.

Однако полученный урок не остановил воинственного Данула. в декабре 1609 года прибывший в Кетский острог остяк Кагет сообщил, что тунгусский князец сохраняет намерения прошлого года «государевых ясашных остяков воевать»<54>.

Летом 1610 года кетский воевода вновь «посылал войною» служилых людей во главе со стрельцом Иваном Кайдаловым<55>. Результат похода неизвестен, скорее всего, тунгусов на этот раз наказать не удалось, так как в конце декабря 1610 года вновь поступило известие об осеннем нападении тунгусов на остяков Кузнецкой волости. Прибывший в Кетский острог остяк Кадысской волости Енея сообщил, что тунгусы, переправившись через Енисей на судах в количестве до ста человек, убили у остяков шесть мужчин и захватили женщин и детей. Оставшиеся кузнецкие остяки вынуждены были спасаться: «побежали в Тюлькину землю»<56>.

Через год, 9 июля 1611 года, осмелевшие от осеннего успеха тунгусы, на этот раз в количестве пятнадцати человек, вновь переправились на судах через Енисей и напали на касовских остяков, убив при этом, как и годом ранее в Кузнецкой волости, шесть мужчин<57>.

В последующие годы тунгусы не менее активно совершали набеги на левый берег Енисея, держа в постоянном страхе остяков. в 1617 году, по инициативе тобольского воеводы князя И. Куракина, против тунгусов даже готовилась экспедиция: после ледохода из Сургута в Кетский острог предполагалось прислать отряд стрельцов в количестве 30 человек, усилить его промышленными людьми и кетскими остяками<58>.

Состоялся или нет очередной поход против начавших надоедать русской администрации тунгусов, остается загадкой. К тому времени стало очевидным, что противостоять воинственным тунгусам и защищать от них ясачные остяцкие волости можно не совершая периодически карательные экспедиции, а прочно обосновавшись в их землях, тем самым превратив остяцкие волости из приграничных во внутренние. Надо полагать, именно по этой причине тобольский воевода Куракин стал выяснять возможность строительства острога на Верхней Тунгуске<59>.

Таким образом, необходимость защиты ясачных кетоязычных волостей енисейского левобережья от «немирных иноземцев»-тунгусов подтолкнула сибирскую администрацию к активизации своих действий на Среднем Енисее: в 1617 г. в Тобольске вернулись к мысли о строительстве нового острога на восточных рубежах «государевой вотчины». Причем на этот раз речь шла о строительстве острога не на Енисее, а на Верхней Тунгуске<60>. По требованию тобольского воеводы князя Ивана Семеновича Куракина кетский воевода Чеботай Федорович Челищев произвел расспрос о пути «в тунгусы» служилых людей Луки Донскова и Артемия Родюкова, незадолго до того побывавших где-то в районе впадения Ангары в Енисей. Вскоре в Тобольск была отправлена отписка с подробным описанием пути не только до устья Верхней Тунгуски, но и до «Тюлькиной землицы». Как писал Ч. Челищев, Лука Донсков и Артемий Родюков добирались до места основания будущего Маковского острожка две с половиной недели: «шли из Кецково острогу до князца Намака в зырянских каюках налегке пол третьи недели». Далее, со слов упомянутых служилых людей, путь пролегал следующим образом: «противо Намака с Кети реки на волок, до Тыи реки, пешему человеку нести на себе 2 пуда, итить 2 дни, а зимним путем на нартах итить два ж дни, и на Тые делати струги или зырянские каюки страдные, и от тово волоку от Тыи Тыею речкою на большую реку Кемь пол днища, <а рекою Кемью> плыти на Енисею день и, выплыв на Енисею, по Енисею вверх до Тунгуски реки не оплошно итить день ходу»<61>.

Таким образом, еще в 1617 г. строительство нового острога именно на Енисее не входило в планы ни Москвы, ни Тобольска. в этой же отписке, а она может быть датирована не ранее 3 июля 1617 г., Ч. Челищев указал, что в течение навигации 1617 г. до Тунгуски уже не дойти: «И нынешнего 125-го году в Тунгуску не изоспеть и к волоку»<62>.

Надо отметить, что ноша в два пуда была весьма небольшой для того времени, так что в отписке Ч. Челищева речь идет о переходе от Кемского острога до начала волока налегке. Позднее, когда Маковский волок функционировал в полную силу, путь от Кетска до Маковского острога преодолевался гружеными судами за шесть-семь недель и далее, через волок по реке Кемь до Енисейска еще за два дня<63>. Так что расстояние, которое пришлось бы преодолеть будущим строителям Енисейского острога, было весьма приличным.

Видимо, это обстоятельство и привело тобольского воеводу И. Куракина принять решение о строительстве нового острога на Енисее, а не на Верхней Тунгуске, как предполагалось ранее. Было очевидным и то, что новому острогу в будущем предстояло стать базой для продвижения русских служилых людей дальше на восток, поэтому вполне разумным становилось сразу делать его и административным центром прилегающих территорий, с населения которых в 1617 году уже собирался ясак. Тем более что расстояние от Кетского острога до Енисея, как ближайшего русского административного центра, было не близким.

Весной 1618 года началась подготовка экспедиции для строительства нового острога. в марте князь Иван Куракин отправил пелымским воеводам Ивану Вельяминову и Григорию Орлову распоряжение: направить в Тобольск для посылки на «государеву службу в Тунгусы» двух сынов боярских и десять человек стрельцов. И. Вельяминов и Г. Орлов выполнили распоряжение разрядного воеводы: в Тобольск были отправлены вогульский князь Василий Кондинский и сын боярский Петр Албычев с десятком стрельцов. В. Кондинский по какой-то причине не устроил тобольского воеводу, и вогульского князя возвратили в Пелым, заменив тобольским сыном боярским Черкасом Рукиным<64>. Надо полагать, что отписки подобного содержания были разосланы тобольским воеводой и в другие города Западной Сибири, учитывая, что в состав сформированного отряда входили служилые люди не только из Тобольска и Пелыма, но и, по крайней мере, из Березова, Нарыма и Сургута<65>.

Путь от Тобольска до Кетского острога в XVII веке, как указано первым сибирским картографом Семеном Ульяновичем Ремезовым, занимал от шести до восьми недель и примерно столько же от Кетска до волока с р. Кети на р. Кемь, приток Енисея. Продвижение осуществлялось по рекам: от Тобольска надо было спускаться по Иртышу, затем подниматься по Оби и Кети. «А от Тобольска же вниз по Иртышу реке плыть до Демьянского яму 3 дни; а от Демьянского яму до Самаровского 3 дни; а от того места до усть Иртыша реки вверх по Обе реке до Сургута 10 дней. А от Сургута до Нарыма ходу по той же реке по 3 и 4 недели; а от Нарыма до усть Кети реки ходу день. А вверх по Кете реке до Кецкого острогу ходят по 3 и по 8 дней; а от Кецкого до Маковского зимовья, вверх по Кете доходят по 6 и 7 недель»,— свидетельствует С. У. Ремезов<66>. Таким образом, отряд П. Албычева и Ч. Рукина мог преодолеть расстояние от Тобольска до места строительства Маковского острога не менее чем за три месяца, что маловероятно, так как передвижение было затруднено взятыми на год многочисленными хлебными запасами и «судовыми припасами». Отправиться же из Тобольска отряд мог не раньше середины мая и, следовательно, дойти до волока на Енисей — в лучшем случае — в конце августа - начале сентября.

Как уже говорилось, было известно, что от р. Кеть по волоку до р. Кемь и далее до Енисея можно добраться всего за два дня<67>. Но предстояло еще выбрать место под новый острог, что, с учетом его предназначения, было делом серьезным. Возможно, что уже тогда П. Албычев и Ч. Рукин получили известие о намерении тунгусов препятствовать обоснованию русских на Енисее. в этой ситуации перетаскивать все припасы по волоку на пустое место было попросту неразумно и опасно. Прибыв к началу волока, служилые решили перезимовать на Кети: первым шагом к строительству Енисейского острога стало появление Маковского острожка, возникшего как укрепленное место зимовки отряда на территории князца Намака и поэтому первое время называвшегося Намацким<68>. в дальнейшем, на протяжении всего XVII века, Маковский острог выполнял роль хозяйственной базы: предназначенные для восточносибирских городов припасы, прежде всего хлебные и соляные, в период навигации доставлялись в Маковск, где размещались в «государевых амбарах». Затем по зимнему пути на санях перевозились в Енисейск, где складировались в специально для этого построенных хранилищах в подвале Введенской церкви. С наступлением новой навигации из Енисейска их перевозили дальше, к местам назначения — в Красноярск, Якутск, Забайкалье.

Решив отложить строительство острога на Енисее до следующего года, предводители отряда не ошиблись: опасность со стороны тунгусов действительно существовала. в течение зимы и весны 1619 года казаки собирали ясак с близлежащих районов, которые в административном отношении принадлежали еще н

Убрать неряшливое сверхцитирование предыдущего автора и оставить последние два предложения.

По поводу же этих предлагаемых сведений отвечу просто - в рамках ТИ можно найти объяснение любой глупости, и этому удивляться устали. В том числе и тому, что для первого историографа России Куликовская битва столь же далека, как и битва при Креси. Мы же ищем не глупых объяснений, а знания.

>Убрать неряшливое сверхцитирование предыдущего автора и
>оставить последние два предложения.
>
>По поводу же этих предлагаемых сведений отвечу просто - в
>рамках ТИ можно найти объяснение любой глупости, и этому
>удивляться устали. В том числе и тому, что для первого
>историографа России Куликовская битва столь же далека, как и
>битва при Креси. Мы же ищем не глупых объяснений, а знания.

============

Во-первых, я - не автор!
Во-вторых,
именно поэтому и закачал, чисто с информационной целью, Прокуратор!

VicRus

Мой постинг адресовался Аскеру. Разберитесь, наконец, в структуре форума.

>Мой постинг адресовался Аскеру. Разберитесь, наконец, в
>структуре форума.

=========

Sorry!
Разобрался...

Ваш постинг следовало вешать не под хвост Аскеру, а прямо к корню ветки. И тогда он дополнял бы тему, а не висел в качестве комментария к традисторической дури.

Вы же зарег. пользователь и след-но можете править своё сообщение (полчаса) - отчего не делате этого?

Да нет, я паралельно пишу, ну и упустил...

VicRus

"Однако! 6909-5509=1400 по РХ, (по сентябрьскому году), а вовсе не 1390, как показано у Миллера. Что здесь: опечатка издания, самого Миллера? Фальсификация текста Миллера? Неведомо." http://www.polisma.ru/dcforum/DCForumID2/256.html#9

Меня давно беспокоит одно подозрение, а именно, что число 5508(дата рождения Христа), используемое нынешними историками, использовалось не всегда, а только в современности. В самом деле, необходимость пересчета дат возникла после календарной реформы Петра в 1700г.; в те же времена была проведена и реформа церковная, затронувшая даже такие традиции, как необходимость креститься тремя перстами, а не двумя и пр. Не произошло ли тогда же изменение даты рождения Христа в Русской православной церкви? Нынешние публицисты от РПЦ указывают, что таких дат предлагалось много, 5508 нравится тем, что при таком летоисчислении день создания Адама в 1 году от сотворения мира приходится на пятницу. Где гарантия, что во времена Мюллера это число (5508) уже устоялось? Где гарантия, что летописцы типа Нестора и его предшественники также считали, что Христос родился в 5508 году от сотворения мира?

что исток "Византийской эры" может быть отнесён к 17 веку. Где либо, кроме русских романов он употребляется?

http://www.runivers.ru/lib/book8356/473863/

Тихомиров Е. «Куликовская битва. Исторический очерк»,— М.: Тип. Общества распространения полезных книг, 1880, 50 с. скачать

Множество романтических подробностей.