Но на стороне крепостников было все самое богатое, самое знатное, самое влиятельное. Граф Закревский почти правил Москвою, Адлерберг был любимый министр, Орлов был богат, влиятелен и знатен, Пален, Меньшиков, по всей России губернаторы и предводители дворянства. У этих людей для крайнего случая было в распоряжении испытанное средство - “запугиванье”. И они не преминули обратиться к нему. Раздались голоса, что с освобождением крестьян в России наступит голод, потому что никто не захочет работать; что Россия станет второстепенной державой, потому что опора трона – дворянство – будет разорено и потеряет значение. Эти страхи были глупы и никого не пугали. Тогда поднялись, действительно, угрожающие голоса, которые поколебали даже решимость царя. Народ – зверь, не знающий свободы. Что будет в России, если вдруг этого дикого зверя выпустят на свободу и откроют простор его дикости? Он бросится на убийство помещиков, на истребление всей культуры, Россия захлебнется в крови, на фонарях закачаются в первую очередь сами либеральные реформаторы. Эти разговоры, казалось, имели реальное основание. Несмотря на них, по всей России собирались дворянские комитеты, вырабатывая в каждой губернии свои положения, а в это время Высочайше утвержденный комитет под председательством государя исключительно был занят вопросом, как надо относиться к крестьянам и смотреть на них: как на дикого зверя или на людей; какие меры надо принять для предупреждения возможной поголовной резни. В этот период к особе государя особенно приблизился Я.И. Ростовцев, делаясь его близким доверенным лицом в работе по освобождению. Тот самый Ростовцев, который в 1825 году раскрыл перед Николаем заговор декабристов (хотя и не назвал лиц). Сделанный после этого адъютантом, он быстро стал повышаться по службе и к концу царствования был в генеральском чине и заведовал всеми военными учебными заведениями. Призванный участвовать в комитете, он вначале был совершенно равнодушным к вопросу освобождения, так как, с одной стороны, не был злым от природы, а с другой - не имел за собой больших имений. Но мало-по-малу стал склоняться на сторону либералов. Страхи, внушаемые крепостниками, Ростовцев разделял с ними и составил проект об учреждении генерал-губернаторств с расширением их прав до полноты власти. Проект этот понравился государю настолько, что И.И. Ланской едва не впал в опалу за записку, в которой подверг критике этот проект. А в то время как обсуждался этот вопрос о страхах и мерах предупреждений, народ во всей многомиллионной массе поражал всякого величием своего поведения. Словно по безмолвному соглашению всюду прекратились волнения, убийства и поджоги, и народ с сознанием, что приходит срок его долгих страданий, с величавым снисхождением переносил последние вспышки барского произвола. Люди, знающие народ, понимали, что он все простит. И вот к этим людям, верующим в народ, вдруг присоединился Ростовцев, обратившийся сразу в самого энергичного поборника реформы. Этот переворот произошел с ним в конце 1858 года. Есть предание, что во время заграничной поездки Ростовцева сын его в Дрездене, находясь при смерти, взял с отца слово, что он загладит свое прошлое бескорыстным служением русскому народу. И Ростовцев послужил ему. В ту же поездку он виделся с Гакстгаузеном и, раньше поверхностно знакомый, теперь глубоко вник в крестьянский вопрос. Словно пелена спала с его глаз, и он сразу понял русского мужика. Все страхи сразу оставили его и он уже из-за границы писал государю, что спасти Россию от потрясений можно только скорейшим и радикальнейшего разроешения вопроса, т.е. освобождением крестьян непременно с землею. Вернувшись в Россию, он сразу стал в ряды самых энергичных борцов, сразу приобрел себе массу врагов среди крепостников, для которых он стал ненавистен. Бескорыстно и пламенно отдался он делу освобождения, думая оставить о себе почетную память. В одно время с ним либеральная партия увеличила свои силы неутомимым Милютиным, который был сделан товарищем министра внутренних дел на смену Левшина, побоявшегося продолжать свое участие в реформе. Дворянские комитеты, хотя и против воли, делали свое дело, и в Петербург со всех концов России начали поступать результаты дворянских совещаний. Дело освобождения быстро продвигалось вперед. Для рассмотрения всех поступивших проектов и выработки окончательного проекта государь повелел образовать редакционную комиссию под председательством Я.И. Ростовцева, которая и была создана 4-го марта 1859 года. Когда князь А.Ф. Орлов привез Ростовцеву это назначение с оговоркою: “если он согласится принять эту обязанность на себя”, растроганный Ростовцев сказал: “Принимаю на себя не с согласием, но с молитвою, с благоговением, со страхом и чувством долга. С молитвою – к Богу, чтобы Он сподобил меня оправдать доверенность государя. С благоговением – к государю, удостоившему меня такого святого призвания. Со страхом – перед Россией и перед потомством. С чувством долга – перед своею совестью”. И он оправдал свои слова. Более энергичного исполнителя воли государя, более верного человека трудно было найти. По совету Д.А. Милютина, Ростовцев пригласил в комиссию таких знатоков, как Ю.Ф. Самарин, В.А. Черкасский, Я. А. Соловьев, и с ними составил сплоченное ядро комиссии, с которым трудна была борьба для крепостников. Задачей комиссии Ростовцев поставил освобождение крестьян непременно с усадебной землею и душевым наделом в наивозможно кратчайший срок. В комиссию входили члены из разных ведомств, общим числом 38; из них большинство стремилось тормозить великое дело, но Ростовцев и его помощники, не зная устали, совершали гигантскую работу пересмотра всех проектов, критики их, извлечения полезного и составления окончательной редакции. В то же время Ростовцев не переставал поддерживать решимость в государе, почерпая сам энергию от неутомимого Милютина. Ненависть крепостников к этому “выскочке” не знала пределов. Они нападали на него, клеветали на него, пользовались всякой его оплошностью. Ростовцев знал, на что идет, принимая пост председателя. Он говорил, что идет “на крестную смерть”, что готов “сложить голову на плаху”. Чуткий, восприимчивый, самолюбивый, с тяжелым прошлым, точащим его душу, он под конец не выдержал нападок и заболел желчной лихорадкой, которая свела его в могилу. Но и больным он не переставал работать. Заседания комиссии происходили у его постели. Государь посещал его и подолгу с ним беседовал. Не закончив “святого дела”, Ростовцев умер на руках Александра II 20-го февраля 1860 года, и последними его словами были: “Не бойтесь, государь!” Сделанная работа Ростовцевым была огромна, но судьба не дала ему увидеть плоды своих трудов – светлый день освобождения. Со смертью этого человека редакционная комиссия как бы потеряла своего вдохновителя, надежды крепостников снова воскресли. Государь утратил друга, который один умел поддерживать в нем решимость. Словно в угоду крепостникам, на место Ростовцева был назначен граф В.Н. Панин. Это было неожиданностью даже для крепостнической партии. Великая княгиня Елена Павловна не без удивления попеняла государю за такой выбор. – Не беспокойтесь, - ответил ей государь: - убеждения Панина, это точное исполнение моих приказаний. Но удивиться и обеспокоиться было чему, если знать, что такое Панин. Барин-богач в самом отвратительном смысле, он презирал людей, стоящих чуть ниже его. И не считал вовсе за людей людей низших сословий. Бывший министр юстиции законник-буквоед в самом узком смысле, он привык к бессмысленному послушанию своих подчиненных и к раболепному их трепету перед собой. Рядом со всем этим он был раболепен и готов был идти на всякую сделку со своей совестью. Несмотря на то, что он считался убежденным крепостником, он, не колеблясь, принял на себя обязанности председателя комиссии и обязательство вести работы в данном ей Ростовцевым направлении. По этому поводу он цинично сказал Константину Николаевичу: “Если я каким-либо путем, прямо или косвенно, удостоверюсь, что государь смотрит на дело иначе, чем я, я долгом считаю отступить от своих убеждений и действовать даже совершенно наперекор им…”. Убежденный крепостник, поддерживаемый большинством влиятельных крепостников, он мог причинить делу много зла и не мало об этом постарался. Он постарался бы еще больше, если бы в комиссии не оставалась сплоченная группа либералов, состоящая из Соловьева, Самарина, Черкасского и Милютина, этого неутомимого труженика, “кузнеца-гражданина”. Панин сначала был поражен. Привыкший к раболепству своих чиновников, он встретил резкий отпор в комиссии и часто выслушивал горячие отповеди. Он сначала направил свою деятельность к тому, чтобы совершенно изменить проект, начертанный Ростовцевым. Затем, испытав неудачу, он стал стремиться к выгодам помещиков в частных случаях в ущерб крестьянам, но и здесь встретил горячий отпор. В своем самомнении он отважился даже сообразно своим видам изменить протоколы, но был громко обличен в этом Милютиным, что вызвало совершенный скандал. Под конец, являясь в комиссию, Панин перестал подавать руку всем лучшим людям, но ничем не мог изменить намеченного плана работ. В злобном отчаянии Панин решился на последнее, чисто чиновничье средство – волокиту. Он уносил протоколы заседаний и неделями держал их дома, назначал заседания в дни и часы, совершенно неудобные для большинства членов, затягивал прения, останавливал внимание на пустых ненужностях, - но скоро и эту систему пришлось оставить, в виду прямого предписания государя закончить редакционные работы к октябрю 1860 года. Пришлось исполнять Высочайшую волю, но все-таки Панин успел сделать немало гадкого. Он успел провести в редакции сиротский или, иначе, гагаринский надел и успел наговорить государю про всех своих оппонентов столько дурного, что государь едва согласился дать аудиенцию членам комиссии после ее закрытия. На закрытие комиссии Панин даже не приехал. Государь, принявший членов по просьбе Ланского, встретил всех сухо и ни для кого не нашел даже ласкового слова. Так закрылась редакционная комиссия, сделавшая почти всю громадную работу для освобождения крестьян. Панин успел отравить минуты светлой радости в сознании свято выполненного долга. Последним актом деятельности комиссии было составление проекта манифеста 19-го февраля, которое выполнили Ю.Ф. Самарин и Д.А. Милютин. Панин и тут сумел внести свое недоброжелательство. Он забраковал проект и в докладе государю указал на московского митрополита Филарета, которому и была послана работа Самарина и Милютина для исправления. Филарет был противником освобождения крестьян. Он был уверен, что вслед за освобождением начнутся неурядицы и волнения, и отказался от такого поручения. Но воля государя была непреклонна. В Москву командировали чиновника, для увещания; со своей стороны приложил старания духовник митрополита, и Филарет сдался. 5-го февраля 1861 года Филарет переслал Панину исправленный манифест. Собственно он был только сокращен. Замечательна одна сторона в истории освобождения крепостных. Словно волею судьбы, захотевшей пошутить в этом великом акте, то косвенное, то прямое участие в деле освобождения принимали завзятые крепостники. Благодаря крепостнику Закревскому, была сказана знаменитая речь государя московскому дворянству; крепостник Орлов открыл заседание комитета; крепостник Панин закончил работы редакционной комиссии; сторонник крепостников Филарет редактировал манифест с объявлением воли. Все, что происходило по делу освобождения крестьян от 10-го октября 1860 года до знаменитого дня 5-го марта 1861 года, т.е. от дня закрытия редакционной комиссии до дня объявления воли. Было покрыто такою глубокою тайною, что о движении дела не знали даже члены бывшей комиссии. Панин торжествовал, потому что “тайну ведения дел” считал непременным условием всего серьезного. За это время проект освобождения должен был пройти через комитет, затем через государственный совет, должен был вместе с манифестом быть подписан государем, отпечатан и только тогда всенародно объявлен. За это время опять поднялся, обострился и возбудил тревогу вопрос о том, как будет принята народом весть о свободе. Слухи о беспорядках настойчиво распространялись в городе. Князь Долгоруков и Муравьев усиленно сеяли тревогу. Даже граф Блудов сказал государю: - Трудное дело затеяли ваше величество. Знаете ли, что за ним последует? – А что? – спросил государь. Блудов замялся… Друзья народа замирали в смутной тревоге. Великая княгиня Елена Павловна писала Милютину, что она извещена о готовящихся беспорядках, если 19-го февраля ничего не последует. А народ в ожидании великого дня вел себя торжественно спокойно. Государь лично и нетерпеливо направлял последние движения работ по реформе. В главном комитете благодаря личной энергии его председателя, Константина Николаевича, проект положения прошел быстро и без существенных изменений. На эту работу комитет затратил 40 заседаний, длившееся каждое свыше шести часов. Оставалось провести проект через государственный совет, почти сплошь состоящий из крепостников, и государь решился лично присутствовать при первых заседаниях. 26-го января было соединенное заседание совета министров и главного комитета. Государь горячо благодарил членов комитета, защищавших проект положения, и несколько раз целовал великого князя. Здесь же на заседании он высказал твердую волю, чтобы рассмотрение проекта было закончено к 15-му февраля. 28-го января происходило первое историческое заседание государственного совета под председательством государя. На этом заседании государь сказал замечательную речь, в которой твердо заявил, что в обсуждении проекта могут быть допущены только второстепенные изменения, основы же должны остаться неприкосновенными. В своей речи он, между прочим, сказал: “Дело об освобождении крестьян, по важности своей, я считаю жизненным для России вопросом, от которого будет зависеть развитие её силы и могущества. Я уверен, что вы все, господа, столько же убеждены, как и я, в пользе и необходимости этой меры… Моя непременная воля – чтобы дело это теперь же было кончено. Вот уже четыре года, как оно длится и возбуждает различные опасения и ожидания, как в помещиках, так и в крестьянах. Всякое дальнейшее промедление может быть пагубно для государства. Я не могу не удивляться и не радоваться и уверен, что и вы все также радуетесь тому доверию и спокойствию, какое выказал наш добрый народ в этом деле. Хотя опасения дворянства до некоторой степени понятны, потому что они касаются до самых близких и материальных интересов каждого, при всем том я не забываю и не забуду, что приступ к делу был сделан по вызову самого дворянства, и я счастлив, что мне суждено свидетельствовать об этом перед потомством… Я не скрывал моего образа мыслей и взгляда на занимающий всех нас вопрос и говорил везде, что это преобразование не может совершиться без некоторых пожертвований и что все старание мое заключается в том, чтобы пожертвования эти были сколь возможно менее обременительны и злостны для дворянства… Приступая к этому важному делу, я не скрывал от себя всех тех затруднений, которые нас ожидали, и не скрываю их и теперь; но, твердо уповая на милость Божию и уверенный в святости этого дела, я надеюсь, что Бог нас не оставит и благословит нас кончить его для будущего благоденствия любезного нам отечества”. Это была вдохновенная речь. Министры говорили, что они никогда не видели государя с таким решительным выражением в лице и тоне речи. “Вы должны помнить, - закончил он свою речь, - что в России издает законы самодержавная власть”. Заседания начались. Крепостник Муравьев, с целью затормозить дело, заявил о необходимости собрать дополнительные сведения о наделах. Тогда государь вторично приказал закончить пересмотр к 15-му февраля и назначил на каждый день урок, не закончив который совет не мог разойтись. Большинство членов совета относилось неблагоприятно к проекту комиссии. Государь соглашался всегда с меньшинством, но в совете успели все-таки пропустить возмутительный гагаринский надел (сиротский), по которому помещик, уступивший даром одну четверть нормального надела, освобождался от своих обязанностей по наделению землей. 16-го февраля все рассмотрение проекта было закончено. 19-го февраля государственный секретарь В.П. Бутков отвез в Зимний дворец проекты указа сенату и манифеста. Государь пожелал остаться один. Несомненно, он пережил великую, торжественную минуту. Один росчерк пера – и совершенно изменяется история России. Что ждет ее? Наступят ли светлые дни, озаренные солнцем свободы, или поднимется волнение, возникнут смуты, чем грозят почти все окружающие его? Великая минута!.. Историческим гусиным пером Царь – Освободитель подписал манифест. 23 миллиона рабов стали свободными людьми. Великий акт совершился!.. Царь вышел из кабинета с просветленным лицом. Манифест был подписан, но этот великий акт еще хранился в глубокой тайне. Раньше, нежели обнародовать его, необходимо было напечатать огромное количество экземпляров и манифеста, и положения. Набор спешно производился в громадной типографии второго отделения канцелярии Е.И.В. Следом за этим началось печатание в четырех типографиях, и в девять дней вся работа была окончена. А народ уже начинал терять терпение по мере приближения дня 19-го февраля. День прошел без объявления воли, и поползли слухи, что народ обманывают. Наконец распространился слух, что воля будет объявлена в столице 5-го марта. И великий незабвенный день настал. Это был последний день масленицы, прощенный день, день широкого разгула. Напряжение в высших слоях достигло высшей степени. Генерал-губернатор Игнатьев приказал всем полкам гвардии быть в боевой готовности и не отлучаться из казарм, ожидая вызова. Сам же весь день 5-го марта провел в Зимнем дворце. День был светлый и теплый, один из ранних весенних дней Петербурга. И все тревоги оказались напрасны. С амвонов церквей был прочитан манифест, на углах улиц он был расклеен для прочтения. Народ в иных местах кричал “ура”, которыми он приветствовал своего Освободителя. Так было у Михайловского манежа, где государь сам прочел манифест; так было у Царицына луга и на площади Зимнего дворца. В Москве этот день прошел почти хмуро. Полиция наполняла все улицы, во всех направлениях разъезжали конные патрули и не было в Москве государя, перед которым народ не мог сдерживать своих восторгов. Самый текст манифеста, за исключением одной только фразы был длинен и не производил должного впечатления. Интеллигенция в Москве справила этот день торжественнее, нежели в Петербурге. Нельзя не отметить, что в этот день, несмотря на то, что это был последний день масленицы, и в Петербурге, и в Москве не было совсем пьяных – и откупщики, заготовившие на этот случай увеличенный запас водки, были совершенно разочарованы. Не было выручено даже суммы, обычной по прежним годам для масленицы. Того же 5-го марта полетела радостная весть и во все концы России. Посланные заранее на помощь губернаторам генерал-адъютанты и полковники, объезжали деревни и села и оставляли два пакета: один - помещику, другой – крестьянскому сходу. В городах тотчас по получение эстафеты с амвона читался манифест, и затем раздавались с паперти экземпляры манифеста и положения. В иных городах по этому случаю делалась иллюминация. С весенним солнцем разнеслась радостная весть и везде была встречена торжественно и чинно. Великий русский народ простил все вчерашние обиды и вдыхал широкой грудью дыхание свободы и новой жизни. Так совершилось избавление Руси от рабства, от “отвратительного недуга”. Россия пережила много тяжелых годин, экономическое положение крестьян, бесспорно, ухудшилось, но этого никак нельзя приписать уничтожению крепостной зависимости. Великий акт 19-го февраля сохраняет во всей силе свое громадное нравственное значение: 23 миллиона рабов стали свободными людьми. Государственный совет в своем адресе Александру II отметил это великое деяние следующими словами: “Великое, светлое дело совершилось. Ни кому не знать и не счесть, сколько крестных знамений положено за государя миллионами освобожденных людей, сколько теплых молитв вознесено к Богу, сколько горячих радостных слез оросило русскую землю. Наименование Освободителя, в благодарной памяти народной связанное с именем Александра II, будет навсегда красноречиво простым свидетельством того, что прочувствовано русскими сердцами…”
Журнал “Новое слово” №2 за 1911 год. Стр. 4 – 35.