Тимофей Григорьевич Фоменко
У ПОДНОЖИЯ
(воспоминания)

Из спортивных игр я предпочитаю футбол и хоккей с шайбой. Меня нельзя причислить к неуравновешенным и экспансивным болельщикам, но все же эти игры мне нравятся и в какой-то мере трогают мои чувства.
Ведь, когда проигрывает наша футбольная команда «Заря» остается какой-то неприятный осадок, а когда выигрывает, то невольно воодушевляешься.
Футбол и хоккей мне нравятся тем, что у той и другой игры есть ворота, есть вратарь и разумеется, есть со свистом забитые в них мячи и шайбы. Когда, после «кинжального удара» или как его называют футбольные комментаторы «пушечного удара», мяч трепещется в сетке ворот, а расстроенный вратарь беспомощно лежит на земле без мяча и огорчен – это ли не захватывающее зрелище?
Не все могут быть спокойными в этот момент, чтобы бурно не выразить либо своего восхищения и удовольствия, если забила мяч «твоя» команда, либо неудовольствия и уныния, если она пропустила мяч в свои ворота.
Забитый мяч любимой командой на стадионе вздымает зыбь людского моря, потных лиц, горячих глаз и алчущих криков. Но стоит проиграть команде, и нет восторженной лихорадки, глаза утрачивают горение, а выражение лиц принимает болезненный вид.
У меня сложилось впечатление, что подавляющее большинство болельщиков не так интересуется красотой игры, как результатом. Им всегда хочется, чтобы любимая команда любой ценой выигрывала. Иначе все плохо.
Забитый мяч в ворота соперника любыми средствами, даже вопреки правилам, у болельщика вызывает восторг и радость, и тут же - бурное негодование в адрес судьи, если незаконно забитый мяч им не засчитывается.
Такова психология и природа болельщика. Он хочет только удовлетворения своих эгоистических потребностей. Все остальное его не касается.  Если поэтов называют безумцами, а философов – выдумщиками, то болельщикам присуще и то, и другое вместе взятое.
Ведь, если его команда выигрывает и занимает хорошее положение в турнирной таблице, то он, как наивный ребенок, радуется и очень доволен, прежде всего, собой. Он начинает всех убеждать, что именно он, а никто другой, заранее знал, на что способна любимая команда, что только его прогнозы оказались верными. Но самое интересное  не только в том, что они с жаром убеждают других в своей правоте, но, как ни странно, искренне сами верят в это.
Азарт и желание удовлетворить свои эгоистические чувства и себялюбие приводят их к безудержной самоуверенности. Они становятся уморительными и смешными. На стадионе люди не стыдятся быть самими собой и снимают с себя повседневную маску, не пренебрегая мудростью – быть теми, какими они есть.
Много лет подряд, я являюсь обладателем абонемента на одно и тоже место центральной трибуны стадиона «Авангард» нашего города. Место по понятиям самых ярых болельщиков очень хорошее. Рядом со мной столько же лет сидел научный сотрудник нашего института, весьма солидный товарищ, некто Царевский.
Представьте себе человека лет этак 40-45, очень высокого роста, не полного, но ни в коем случае и не худощавого, с довольно правильными чертами лица, высоким открытым лбом, всегда хорошо причесанного, довольно приветливого, улыбающегося – это и будет Царевский.
Он ходит немного вразвалку, но все же, достаточно стройно. Природа одарила его не только хорошей внешностью, но и неплохим умом. Но на стадионе Царевский становится совершенно другим человеком, неузнаваемым. Он и занятен, и смешон, и радостен, и огорчен. Все зависит от игры его любимой команды. Когда «Заря» выигрывает, лицо сияет девственной чистотой и детским восторгом, а губы так расплываются в улыбке, что я не мог сдерживать своего восхищения от его состояния.
Кто посещает футбольные игры, тот не раз видел, как болельщики во время игры автоматически становятся артистами, да еще какими! Вы только присмотритесь, скажем, к тому же Царевскому. Ведь он играет, да так хорошо и  естественно, что ему мог бы позавидовать любой артист.
На сцене артисту надо обладать незаурядным талантом, чтобы так тонко и искусно передать все нюансы состояния болельщика в момент  напряжения и молниеносных смен движений, настроения, выражений лица, жестов, возгласов. На стадионе все это делается просто, естественно, без всякого вживания в роль.
Известно, что природа не так щедра, как бы нам хотелось, на таланты. Она дарила и дарит их только избранным. А вот болельщиков футбола и хоккея она снабдила ими неплохо, причем почти всех. На стадионе все играют, и как играют! Для болельщика, когда он находится на трибуне, ничего не существует. Он занят одним –  переживает, с яркой демонстрацией чувств. Причем такая игра всем удается.
Для меня большой интерес представляло во время игры команды «Заря» наблюдать за Царевским. Он все время находился в состоянии большого напряжения. То вслух что-то говорит, то пытается руководить игроками. Старается подсказать им наиболее выгодный или удачный пас, удар по воротам соперника. Но так как игроки его не слышат, то получается занятное положение.
Царевский часто подсказывает:
- Витя, давай мяч налево!
Ну, а Витя решает эту задачу совсем иначе, и пасует направо и часто прямо в ноги сопернику. Лицо в Царевского в такие минуты выражает какое-то смешанное чувство – досаду, растерянность, и тут же проглядывается надежда на немедленное исправление кем-то из игроков  ошибки, допущенной Витей.
Сотрудники нашего института рассказывали мне, что они как-то незаметно наблюдали за некоторыми болельщиками во время футбольного матча. Оказалось, что одни все время вертятся, вроде нашего Шкловера, слабо разбирающегося в игре, но надсаживающего свой голос от яростного крика, другие вскакивают с мест, жестикулируют руками и что-то кричат. Среди этих крикунов, бывают такие, которые без устали несут всякие несуразицы, вплоть до дружного:
- Судью с поля, и т.д.
Попал в этот объектив и я. По словам наблюдателей, совершенно точно установлено, что я не вскакиваю и не кричу, даже если забит мяч в ворота соперника. Не стынет в моих жилах кровь, когда наша команда проигрывает. Но… оказалось, что я не так уж спокоен, как кажется на первый взгляд. Иногда я разговариваю, но негромко, без возбуждения. Даже осуждаю игроков своей команды, если они неудачно выступают. Но главное, что выдает мое внутреннее состояние, так это при острых моментах у ворот, я машинально рукой поправляю волосы, приглаживаю их, или держусь рукой за подбородок. Когда на поле спокойно, я тоже спокоен. Но вот угроза воротам, правая моя рука машинально приходит в движение и приглаживает волосы или теребит подбородок. По-видимому, невольные движения правой руки, являются успокаивающими жестами. Давно установлено, что когда человек волнуется, то он чем-то это выражает. Каждый  по-своему. Я тоже не исключение, хотя и более сдержан.
Не менее интересная игра в хоккей с шайбой. К сожалению, в нашем городе нет хоккейной команды, да, собственно, пока нет и условий для ее создания. Приходится довольствоваться телевизором. Но я люблю эту игру. Уж больно она динамична и мужественна.
Сборная команда нашей страны - неоднократные чемпионы Европы, мира и Олимпийских игр, - считается самой сильной командой мира. Перед ней спасовали даже канадские профессионалы, «звезды» которых до игры с нашей командой считались непобедимыми. Основная заслуга в создании  команды принадлежит тренеру Тарасову, который, несмотря на свои заслуги, непонятно почему числился вторым, а не первым тренером. Его заслуги перед хоккеем настолько велики, что его портрет помещен в музее звезд Канады. Это первый случай, когда зарубежный специалист попал в этот музей.
И вот, совершенно неожиданно для любителей хоккея, после блестящей очередной победы нашей команды в 1972 году на Олимпийских играх в Саппоро (Япония), всего лишь за один месяц до начала чемпионата мира и Европы в Праге, непонятно почему отстранены от руководства сборной командой Чернышев и Тарасов, а назначены Бобров и Пучков. Как потом выяснилось, это - сведение счетов и удовлетворение самолюбия некоторых руководителей. Как известно, Тарасов будучи крупным специалистом и имея резковатый характер, не всегда склонял голову перед людьми, руководившими хоккеем, но слабо разбиравшимися в игре.
Если в какой-то мере и можно было согласиться с заменой старых тренеров новыми, то только если бы это произошло по окончании сезона. Хотя и это вызвало бы сомнение в правильности  решения. Но смена руководства сделана в самый разгар сезона, да еще такого насыщенного года, как Олимпийский. Как же можно было так непродуманно и нелепо поступить?
Как и следовало ожидать, новые тренеры перекроили команду, уверенно заявили, что чемпионат мира и Европы будет выигран, поехали в Прагу и бесцветно проиграли и первенство Европы и первенство мира. Борьба на ледяном поле с чехами оказалась не по плечу. Причем команду винить не в чем. Боролись тренеры чешской и нашей команды. Чех оказался более дальновидным и выиграл игру. До этого чехи тринадцать лет подряд не могли выиграть у нашей команды, когда руководил Тарасов.
Но с этим можно было еще мириться. В конце концов, это  игра, а в спорте все может быть.  Но простить Боброву его весьма прозрачные намеки в адрес Тарасова и Чернышева, что команда под его руководством стала, дескать, играть лучше, - нельзя, ибо это неверно. Считать, что прежние победы команды объяснялись случайностью, по меньшей мере нечестно и далеко не патриотично. Нельзя свои личные интересы и обиды ставить выше государственных. Как же можно быть таким озлобленным, несправедливым и близоруким, чтобы бросать упреки на страницах наших газет таким прославленным тренерам и игрокам, которые подняли отечественный хоккей на недосягаемую высоту? Как можно думать, что много лет подряд наша команда является бессменным чемпионом чисто случайно?
Так может заявлять только тот, кто необъективен и потерял контроль над своими мыслями. Такой человек не может быть старшим тренером  команды СССР. Это и было подтверждено дальнейшими событиями.
Чемпионат мира и Европы 1972 года со всей очевидностью показал, что основная ошибка, допущенная Бобровым, заключалась в создании из двух ударных троек - одной. Это значительно ослабило команду и облегчило действия чехов. Они построили свою защиту умело, смогли нейтрализовать наше первое звено, а остальные два звена ничего не могли сделать.
Ни Бобров, ни потом Кулагин, – тоже противник школы Тарасова, ничего не могли сделать для сборной. Ее все время лихорадило и вот только в последние годы она заиграла в прежнем стиле, когда во главе ее стал Тихонов.
Мои резкие высказывания в адрес Боброва не есть слепое отношение к проигрышам  команды. Я это делаю потому, что  и в спорте должна существовать какая-то справедливость и не должны преобладать личные интересы, когда речь идет о международных встречах.
Конечно, у вас может сложиться мнение, что я - яростный болельщик и потому так бесцеремонно набросился на когда-то заслуженного и всеми уважаемого хоккеиста Боброва.  Дело не в этом. Я отдаю должное Боброву, как игроку, но не вижу в нем хорошего тренера. Это разные вещи. Как игрок, он действительно проявил незаурядные способности, а вот тренерские его способности оказались недостаточными, чтобы управлять сборной командой страны. Я его обвиняю не столько в том, что он плохой тренер, а в попытке бросить тень на наших прославленных тренеров и команду. В этом его главная вина.
Сейчас наша сборная команда по хоккею находится в хорошей форме и под руководством Тихонова в восемнадцатый раз стала чемпионом мира и в двадцать первый раз чемпионом Европы.

Наконец, издательство «Недра» прислало нам договор на издание книги по водно-шламовому хозяйству углеобогатительных фабрик, объемом 20 печатных листов. Это довольно большой объем – 500 машинописных страниц только текста.
Составление такой рукописи требует огромного труда, но полученный  заказ от издательства  подстегнул меня, рукопись быстро была закончена и отослана в издательство.
Как только я освободился от этой работы, мы с женой решили поехать в Москву, к Толику. Так мы и сделали. Недельки полторы погостили у сына. За это время закончили дооборудование его квартиры и кое-что приобрели на черном рынке из старинных русских монет.
Мы были приятно обрадованы окончанием Толиком докторской диссертации. Она была одобрена, и он представил ее к защите. В качестве официальных оппонентов были назначены уже хорошо вам известные проф. М.М.Постников (бывший его официальный оппонент при защите кандидатской диссертации), проф. В.М.Алексеев и проф. Д.В.Аносов. В качестве «ведущего предприятия» назначен Ленинградский университет (математический факультет).
Судя по решениям семинаров и кафедры, рассматривавших эту работу, она получила весьма высокую оценку. Защита намечалась к концу 1972 или началу 1973 года.
Не менее интересным было наше знакомство с последними картинами Толика, которых мы еще не видели. На нас они произвели большое впечатление.
Если многие картины, которые он нам прислал ранее в виде больших фотографий, связаны с его работами по гомотопической топологии, то здесь уже преобладали свободные темы,  не связанные с выражением математических теорем, ассоциаций. Когда смотришь эти картины, то наряду с захватывающим чувством восторженности и необычности, создается другое чувство – нашей, человеческой беспомощности, нашей незначительности по сравнению с иными мирами, их масштабностью и величием, на фоне которого человек просто незаметен.
Художественные произведения Толика, по моему мнению, являются настоящей живописью, и чтобы ее понять, недостаточно только смотреть. Надо еще уметь глубоко размышлять.
В один из дней нашего пребывания в Москве, квартиру Толика посетил молодой московский писатель в сопровождении какого-то другого лица. Фамилий их я уже не помню. Этот писатель пожелал ознакомиться с картинами Толика. Посещением он остался доволен и был удивлен, когда узнал, что Толик не имеет специального художественного образования. Писатель нам рассказал, что днями в Москве он посетил художника, который начал рисовать в возрасте  68 лет. Картины у него выполнены в современном стиле, но они, по его мнению, несколько наивны. К тому же, при просмотре картин, автор эту церемонию сопровождал игрой на пианино. Он считал, что  игра на пианино создает более благоприятную обстановку для понимания и наслаждения его искусством.
Стиль его заключается в изображении, скажем, женщины, а затем вокруг нее нагромождались какие-то необычные, малопонятные извилины  разной раскраски.
В общем, поездкой в Москву к Толику мы остались очень довольны.
Толик несколько возмужал или вернее повзрослел и несколько поправился. Это придавало ему вид более взрослого человека, с настойчивым выражением лица. Для молодого ученого, это значило многое. Потребность творчества была в нем настолько велика, что он отмежевался от всего остального. Он не любил, когда его отрывали от работы. Идеи все время наводняли  мозг и это держало его всегда в творческом напряжении. Нельзя не поражаться его феноменальной продуктивностью и удивительной живостью мыслей. Он пишет и творит с неутомимым рвением, шел и идет вперед вместе с прогрессом науки.
Когда я был у него, он был занят приемом экзаменов у студентов, а в июле месяце должен принимать экзамены у абитуриентов и только в конце этого месяца обещал прибыть к нам в Ворошиловград на полторы, две недели.
За это время он написал и опубликовал несколько работ по дифференциальной геометрии. Самый большой и интересный его труд – это математическое исследование в области проблемы Плато. Если знаменитый Плато дал блестящее решение для двумерной минимальной пленки, то Толик не менее виртуозно решил эту задачу для многомерных, так называемых спектральных минимальных поверхностей. То, что оказалось не под силу целому ряду известных математиков, блестяще сделал Толик. Эта работа принесла ему известность, как математику.
Толик с ранних лет умел повелевать своим воображением,  сдерживать себя. Он не был привязан к лошади, а был всадником, прекрасно сидящим в седле и заставлявший коня скакать туда, куда он хотел. Он не искал себе товарищей для праздности; в глубине души предпочитал жить в мире книг. Жизнь вовлекла его в сферу выдающихся ученых.
Способность понять и сделать понятным другим – является основой его творческой деятельности. Трудно даже измерить труд его лет, бесконечный и вдохновенный. Написаны книги, статьи по математике, истории, картины и тут же увлечение музыкой.
Коротко о Толике можно сказать так: - Это человек, который оказался способным решить проблему Плато (в классе спектральных поверхностей), несомненно талантлив, заслужил славу и не заслуживает забвения, во всяком случае, хотя бы среди математиков.

Всю жизнь я придерживался того мнения, что честный человек в  обществе всегда должен занимать то место, которого достоин. Во всяком случае, порицать такого человека и тем более вести против него интриги, дело недобросовестное. Но это золотое и весьма человечное правило часто нарушается.
Чтобы не быть голословным, приведу пример. У нас в институте на протяжении многих лет моей работы сменилось немало секретарей партийной организации. Причем, такие кандидатуры, как Федорченко и Погарцев избирались по несколько раз. Оба они больше других соответствовали этой выборной должности.
Федорченко, ныне главный инженер института, очень исполнителен, я бы сказал весьма пунктуален в выполнении обязанностей. В райкоме и горкоме его считают неплохим секретарем первичной организации. Но Федорченко, в силу своей ограниченности и главным образом, боязни перед партийными организациями, никогда не проявлял инициативы и принципиальности. Его деятельность строго определялась чрезмерной осторожностью. В его работе просматривался излишний формализм. На большее он не был способен, а если и делал кое-что, то с оглядкой, боясь оступиться, сделать лишний шаг. Исполнял свои обязанности не творчески, а несколько холодновато, без огонька. Это накладывало на его деятельность однообразие и налет тщательной заботы прежде всего о себе. Он не всегда следовал доводам разума, предпочитал слепо преклоняться перед иерархическим порядком, считая его незыблемым и божественным установлением. Раз так установлено свыше, раз так поступает дирекция, так и должно быть.
Зачем резвиться, если можно прожить более и избежать недовольства со стороны начальства. Он никогда не настаивал на исправлении допущенных дирекцией института ошибок в руководстве коллективом и в выполнении работ тематического плана, даже когда в этом и была крайняя необходимость. Его поведение никак нельзя объяснить мягким его характером и отсутствием настойчивости. Это далеко не так. Когда были задеты его личные интересы, когда Коткин вместе с предрасположенным к аферам Шкловером, сделали заявку на изобретение, в какой-то мере копировавшее разработку Федорченко, тут он проявил незаурядную принципиальность и добился исправления нарушения, хотя бороться с Коткиным и Шкловером было непросто.
Но вот Федорченко стал главным инженером института. Сначала он был осторожен, но потом осмелел и кое-кто почувствовал его руку. Как видите, его услужливое поведение, будучи в низах, помогло ему подняться на более высокую и ответственную должность. Здесь уже можно и показать  характер. Это уже почувствовали директор и его заместитель Коткин. В душе, возможно, они даже жалеют об опрометчивом решении сделать его главным инженером. Он может оказаться опасным конкурентом. Ведь, если Федорченко постепенно заберет власть в свои руки, - а это легко может статься, так как Жовтюк и Коткин институтскими делами вплотную не занимаются, - то их положение может оказаться шатким.
А вот другой партийный руководитель – Погарцев. Вступил он в партию в нашем институте, у нас же вырос до заведующего сектором, защитил кандидатскую диссертацию и стал заведующим лаборатории. Быстро рос, как специалист, и еще быстрее формировалась его политическая зрелость. Коллектив института оценил это по заслугам и неоднократно избирал его секретарем парторганизации.
Вначале он был несколько робок. Видимо, это объяснялось молодостью и отсутствием опыта, но вскоре он освоился, и с большой охотой, с душой и любовью взялся за работу. Особенно проявилось его дарование на этой работе после решений XXIV съезда КПСС. В решениях  съезда сказано об усилении контроля со стороны партийных руководителей за деятельностью дирекций институтов.
Погарцев довольно удачно построил работу нашей партийной организации. Организовал четкий контроль за выполнением исследовательских работ, сделал проверку подсчетам экономического эффекта, которые ежегодно представляют лаборатории. В результате,  оказалось, что лаборатории, ведущие разработки процессов и машин, были в тени, на том основании, что у них меньший экономический эффект, чем у не технологических лабораторий. Например, ежегодное составление сырьевой базы для фабрик не является исследовательской работой, да и внедрение этих работ, как правило, не производилось, так как в большинстве случаев эти вопросы решаются Углесбытом совместно с производственниками без учета этих разработок. Между тем, институт систематически зачислял себе в актив большой экономический эффект, существовавший только на бумаге. Если снять сомнительную эффективность, то лаборатории, действительно занимающиеся исследованиями, разработкой и внедрением новых процессов, машин и схем, по отдаче оказываются передовыми, а не отстающими. Погарцев также настаивал на том, чтобы директор, и особенно заместитель по науке, вплотную занимались работами института. Ведь Жовтюк  все время самоустранялся от работ. Все время вращается в верхах и занимается  коленопреклонством.
Погарцев боролся и с грубиянами в институте, с теми, кто вел себя надменно с подчиненными. На одном из партийных собраний Погарцев поднял этот вопрос. Было много выступлений, в частности в адрес главного бухгалтера Чернышевой, которая иногда злоупотребляла своим положением. Казалось, дирекции надо было реагировать, но ничего подобного не произошло. Чернышева являлась ставленницей Благова и этого было достаточно, чтобы дирекция всю свою деятельность направила не против Чернышевой, а против Погарцева.
После этого собрания, в институт из Москвы от Благова последовал грозный звонок и дирекция приложила немало усилий, чтобы оградить Чернышеву от несправедливых, по ее мнению, нападок.
Дирекция, почувствовав недовольство со стороны Благова, начала более активно оказывать сопротивление Погарцеву.
На работе Погарцев был очень инициативен. Его деятельность не односторонняя, а охватывала многие вопросы. Он, например, организовал цикл встреч, названных им «Твое увлечение». На  вечерах выступали сотрудники со своими рисунками, чеканкой по металлу, читали стихи, играли на музыкальных инструментах и пели. Один из сотрудников выступил с коллекцией газет, в которой демонстрировались даже первые их номера.
Пришлось выступить и мне с докладом о русских монетах и демонстрацией нашей коллекции.
Надо отметить, все эти встречи прошли весьма живо. Сотрудники института проявили большой интерес. Ведь это - нестандартно, а потому и увлекательно. Такое разнообразие вносит что-то свежее в приевшиеся нам  и, в большинстве случаев, формализованные собрания.
Погарцев с первого взгляда не бросается в глаза. Но не так длительное с ним общение - и ты замечаешь его спокойное равновесие и уверенность в себе. Мне кажется, он чувствует себя в жизни так же свободно и устойчиво, как ступает по асфальту своими ботинками.
Лицо у него орлиного склада и не отягощено дряблой пухлостью,  свойственной многим руководителям. Глаза сидят глубоко, но довольно проницательные и выразительные. Для его возраста худоват, но внешне стройный и смотрится хорошо. Находится в расцвете сил. Ему свойственно редкостное сочетание энергии, утонченности, справедливости, терпеливости и упорства.
Мне кажется, таким и должен быть партийный руководитель. Он должен проявлять интерес ко всему, всегда быть, как говорят спортсмены, на острие атаки, направлять наши действия в нормальное русло не только в работе, но, не менее важно, и в часы досуга.
Казалось, таких людей надо поддерживать, ставить их в пример другим, а не иронически ухмыляться и расценивать это, как излишний комсомольский задор.
Конечно, он не лишен недостатков, как и любой из нас. В начале  деятельности иногда наблюдалась чрезмерная горячность, но с возрастом это прошло, и его недостатки, вызываемые молодостью, легко растворялись в больших достоинствах.
Всем известно, партийная работа - не из легких. Ее надо не только любить, но и уметь с воодушевлением выполнять. А ведь не секрет, многие партийные работники не умеют работать, да кое-кто и не способен достойно посвятить себя этому делу. Многие относятся к своим обязанностям формально. Встречаются и такие, которые главной своей заботой считают свое избрание и переизбрание на следующий срок.
Погарцев на партийной работе необычен, своеобразен. Чувствует эту работу так, как следует человеку, посвятившему себя партийной работе. Ему она нравится, и зря наши некоторые руководители были в свое время недовольны им. Эффективная работа института возможна только при таком отношении партийной организации, какой она была при Погарцеве. И если этого не понимают некоторые руководители, из-за узости взглядов и личной необоснованной обиды, то тем хуже для них.
Погарцев настолько все исполнял с рвением и честно, что кое у кого это вызывало раздражение вместо поддержки.
Со временем Погарцев ушел работать в Обком партии. То, чего не смогли разглядеть у Погарцева руководство института, по достоинству оценили в Обкоме.
У меня создалось впечатление, что уход Погарцева из института, можно сравнить с выходом из душных комнат на улицу, где он ощутил свежую прохладу и вдохнул с наслаждением.

В очередной раз посетил наш институт Благов. Приезд его для руководства института является целым событием. Оно заранее готовится как можно лучше встретить очень капризного и весьма требовательного к подчиненным в отношении чинопочитания, начальство. Не дай бог, если кто-либо сделает не тот шаг, скажет не то слово или недостаточно пышно встретит. Быть беде! Это все знают и поэтому все стараются как можно лучше продемонстрировать  угодничество и коленопреклонство, отменное угощение и одаривание.
Так уж повелось, да Благов себе иначе и не представляет  приезда в ту или иную провинцию.
Заранее ему готовится лучший номер в гостинице, причем, не только готовится, но и оплачивается, так как Благов такие подачки принимает с удовольствием.
Правда, на эту тему иногда происходит между ним и заместителем директора по общим вопросам такой разговор:
- За номер сколько с меня причитается?
- Не беспокойтесь, уже все оплачено. Вот квитанция.
- Ну, хорошо, потом рассчитаемся.
У Благова такова манера. Об этом все знают. Если ему что-либо надо, звонит в институт или другое подведомственное ему учреждение, и говорит:
- Слушай, нельзя ли у вас достать то-то и то-то? Я потом заплачу.
Всегда все доставалось, но никогда Благовым не оплачивалось. Потребовать от Благова оплату - выглядело в глазах Благова дерзостью со стороны того, кто вздумал бы так поступить.
Когда он прибывал, то на вокзале его встречало все начальство. Но на сей раз директор был в отпуске и его функции с не меньшим усердием и подхалимством выполнял Коткин.
Прибыв в гостиницу, Благов принял душ, а затем ожидавшая свита увезла его к одному из них на квартиру обедать. Так как обед состоялся в середине дня, то Благов ничего не пил. Он хорошо понимал, что появляться в институте или другом месте в нетрезвом виде нехорошо.
Во второй половине дня Благов появлялся в институте. Немедленно составлялся длинный список сотрудников института, кого он пожелал видеть у себя на приеме. Начались звонки, беготня секретарей и через несколько минут все эти люди сидели в приемной. Как всегда, они были вызваны все сразу. Таков у Благова порядок. Он не терпит, когда в его приемной никого нет. Это всегда и везде им строго соблюдается.
Если внимательно присмотреться к тем, кто вызван в приемную, то сразу можно заметить прелюбопытные вещи. Это все те, которые ему что-то уже сделали или те, которые должны что-то сделать.
Среди них был Печеневский, тот самый, который так удачно угодил Благову, снабдив свадебный стол дочери Благова прекрасными тортами и конфетами производства известной у нас и за рубежом фабрики. Печеневский был удостоен приема Благовым не только в знак благодарности за уже им содеянное, но ему было поручено подготовить все материалы по отгрузке угольными комбинатами крупносредних сортов антрацита. Ведь Печеневский ему обязан своей защитой диссертации. Без помощи Благова вряд ли бы Печеневскому удалось защитить явно слабенькую, не удовлетворявшую минимальным требованиям, кандидатскую диссертацию.
Далее в кабинете оказалась Чернышева – главный бухгалтер, которая как-то ухитрялась всегда оплачивать все подношения, которые дирекция дарила ему и отправляла нарочным в Москву, прямо на  квартиру.
Были приглашены и наши математики. Этой чести они удостоились лишь за оказанную ими помощь по составлению кандидатской диссертации его сыну, младшему Благову. Они доложили старшему Благову ход выполнения его задания и были отпущены с обнадеживающей на будущее улыбкой. Причем, одному из них, еще не кандидату, Благов в знак благодарности, обещал  содействие при защите им диссертации в подведомственном ему институте.
Видите, услуга за услугу. Прием не нов, но действенный. Вся власть его над подчиненными построена на лицемерии, ловком обмане, дипломатии, грязных делишках и, если нужно, то и на мщении.
Возражений от подчиненных он не любит. Привык только к похвалам. Они его так опьяняют, что он уже не способен выслушивать настоящую правду о себе. Этой истины он не хочет признавать. Очень чувствителен к малейшему порицанию, как старая женщина, которую бесит любой намек на ее морщины.
Научных сотрудников, нуждавшихся в деловой помощи, в тот день в приемной не было. К ним Благов оставался глухим.
Выдав всем личные и служебные задания, вечером Благов с женой был отвезен за город, на речушку. Там, на базе отдыха института, состоялся пикник с купанием в речке.
Утром следующего дня Благов с Коткиным посетили один из угольных комбинатов, а во второй половине дня - опять пикник, но уже устроенный дирекцией одной из крупных фабрик Донбасса. И так каждый день.
Затем Благов посетил своих родственников в Донецке, где повторилось то же самое, но уже с другими подчиненными.
Как видите, Благов весьма строг, но  строгость связана с запачканным его поведением, излишним самомнением и неорганизованным желанием повелевать.
Мне кажется, какого бы высокого положения ни достиг человек, но если он заражен пороками, то это останется для него позором. Но человек, в котором воспитано чувство чести и не потерявший совести, если он даже находится на невысокой должности, по положению равен кому угодно.
Наша действительность такова, что большинство людей под влиянием заблуждений, видят вещи такими, какими они на самом деле не бывают. Немногим удается развить себя без всяких искривлений своих взглядов. Дело иногда доходит до трагического комизма. После отъезда Благова, когда все вздохнули свободно и легко, поскольку Благов оказанным ему приемом остался доволен, ко мне в лабораторию зашел хорошо вам известный Якунин. Вроде и начальник небольшой, всего лишь заведующий лабораторией, да и то не основной, но уже с претензиями на особое положение, которым у нас пользуются более крупные начальники.
В присутствии сотрудников, даже не стесняясь, обратился ко мне с просьбой:
- Я прошу вас набросать мне проект отзыва на мою диссертацию, а то я уже устал их писать. У меня они получаются слишком похожими один на другой. Хотелось бы немного их разнообразить.
Такое заявление человека, собирающегося быть ученым, по меньшей мере неумное и, конечно, недопустимое.
Что это - блаженное невежество или нахальство? Откуда это у него? Как это самому писать на свою работу отзывы, а затем выпрашивать подписи у руководителей фабрик, объединений и институтов?
По-моему, это пришло к нему от более высокого начальства. Раз так делают они, то и мне позволительно.

Якунин не думал об улучшении своей диссертации, кстати, очень слабенькой. Она напоминала чахлое растение, погибающее на корню, если у него вообще есть корни. Так и случилось. На первом заседании семинара его работа получила отрицательный отзыв и была возвращена ему для доработки. Безвыходность создавшегося положения устранил Благов, к которому обратился Якунин.
Благов дал указание подведомственному ему институту, и работа Якунина, во избежание неприятностей, была немедленно представлена к защите и утверждена.
Когда человек заблуждается, он сам себя обманывает. Ведь защита диссертации преследует цель повысить свои знания, научиться тому, чего не могут делать и понимать другие. Он же старался добыть любыми средствами документ, а не знания, а это - не одно и тоже. Своим поведением он напоминал удачливого авантюриста.
Я вполне допускаю, что не все диссертации являются глубокими, блещущими открытием или хорошими результатами. Но любая, даже слабенькая диссертация, должна удовлетворять тому минимуму, который предъявляется к кандидатским работам. Если она требованиям не удовлетворяет, ее нельзя представлять к защите, даже с помощью толкачей-покровителей.
У многих из вас может сложиться впечатление, что у нас в стране все так защищают диссертации. Нет, не все. Многие действительно честно трудятся и заслуживают получения заветного документа. Я о них не говорю, поскольку это естественно и не вызывает никаких недоумений.
В нашей специальности такому уродству во многом способствовал Благов. Он взял на себя миссию регулировать - кого продвигать, а кого придержать. Это и породило существующую нелепость. Те, кто еще недостаточно подготовлен к защите, но желает быть в числе ученых, обращаются за покровительством к Благову. Ему это и лестно, и помогает делать этих попрошаек быть у него в долгу. В дальнейшем он довольно часто и ловко в корыстных целях пользуется своим положением и тем, чем ему обязаны эти люди.

Лето 1972 года у нас было очень знойным. Температура достигала 34-37 градусов. В помещении, где я работал, было очень жарко, да и дома тоже не особенно прохладно, хотя наша квартира всегда отличалась умеренной температурой. Но самое неприятное было на улицах. Вроде бы и зеленый город, много деревьев, кустарников, но зелень почти не дает никакой тени.
Деревья в городах, помимо выделения кислорода, должны приносить еще какую-то пользу человеку – если не плоды, то хотя бы тень. У нас же везде или почти везде по улицам растут жиденькие пирамидальные тополя, у которых почти нет кроны. Все ветки у них, как бы прижаты к основному стволу и скорее напоминают обросший листвой ствол, чем крону. Другие деревья, как правило, низкорослые. И полное отсутствие больших развесистых деревьев с огромными кронами.
И вот в такую жару мне ежедневно приходилось преодолевать, особенно в перерыв, расстояние в две тысячи шагов, от института до дома и потом обратно. Я не пользовался никаким транспортом и все время ходил пешком на работу. Это вызвано с одной стороны отсутствием удобного маршрута  (к тому же я пешком добирался быстрее, чем с помощью какого-либо транспорта), с другой, в моем возрасте, по подсчетам японских ученых, требуется ежедневно совершать не менее десяти тысяч интенсивных шагов. У меня это получается легко. Ежедневные четыре конца (утром на работу, в перерыве – домой и обратно, и возвращение с работы) составляет восемь тысяч шагов, а остальные 2-3 тысячи я нахаживаю по утрам перед работой и на работе. Независимо от погоды, я всегда ходил пешком на работу и в перерыв. Это мой единственный вид спорта, которым я систематически пользуюсь.
Впрочем, все это было в прошлом. Сейчас я уже на пенсии и режим несколько другой.
Но вернемся к 1972 году. Сильная жара затрудняла работу, особенно тем, кто занимался творческим трудом. Кондиционеров в то время у нас не было, хотя их и сейчас нет во многих рабочих помещениях научных сотрудников. Они устанавливаются, главным образом, в кабинетах начальства.
Многие сотрудники в такие жаркие дни старались уйти в отпуск. Количество сотрудников в лаборатории, которой я руководил, в то время было всего лишь 18 человек. Из них научных сотрудников - 11. Все они неплохие работники и я ими был доволен. Но все они, разумеется, разные как по знаниям, так и интеллектуальному развитию. Все они заслуживали того, чтобы о них сказать  более подробно.
В структуре лаборатории было два сектора. Одним из них ведал Бутовецкий. У него солидный вид, еще более солидная лысина, довольно длинный нос, а в общем, лицо обыкновенное и ничего особенного не выражает. Он попивает, правда, напивается не допьяна, но до порядочной красноты лица. На первый взгляд, даже может показаться, что в нем вместе с некоторой проницательностью и сдержанностью сочетается некоторая приятность, которая иногда еще бывает присуща людям сорока пяти лет. Однако, очень скоро становишься неприятно поражен, выражением самодовольства, до некоторой степени скрытой заносчивостью и его необъективностью. Чувствуется, что он способен с величайшей аккуратностью принимать похвалы в свой адрес и с не меньшим желанием прихватить себе побольше власти. К тому же он большой охотник до денег. Для него жизнь скорее является пустыней эгоизма, где каждый должен заботиться о себе.
Даже те, кто его знает хорошо, не всегда могут угадать, что скрывается под его любезной улыбкой. Чем ласковее он улыбается, тем сильнее будет вас травить исподтишка, если это будет необходимо. Он часто перед другими злоупотребляет красивыми словами, а между тем зачастую за ними нет ни подлинной искренности, ни требуемого желания это делать самому. На нем всегда какой-то лживый налет поведения.
Несмотря на внешнюю хитрость и лукавство он в науке ограничен. Неглубокий человек.
Свои страсти в моем присутствии и Погарцевой, - а мы сидели втроем в одной комнате, - он тщательно скрывал, вернее пытался их прикрывать от постороннего глаза, но его попытки не всегда достигали цели. Не все ускользало от нас. Нет, нет, да и проскакивали у него довольно недвусмысленные отрицательные стороны поведения.
Ко мне он относился хорошо. Но это объяснялось скорее его подчиненностью, чем благоразумием и благожелательностью. Но все же, было бы неправильным, с моей стороны, жаловаться на него, хотя желание повелевать и быть в почете, у него было всегда заметно. Это уж черта его характера, которая не поддается исправлению, а, наоборот, со временем может только усиливаться. Особенно это было заметно, когда он оставался исполнять обязанности заведующего лаборатории.
Я не ошибусь, если скажу, что будь он более подготовленным, как специалист, и обладай властью, его отрицательные страсти проявились бы еще более ярко.
В институт он пришел по моему приглашению. Мне нужен был свежий человек из производства. Я не ошибся. Он неплохо знал фабрики и в этом превосходил многих других. Но его теоретическая подготовка была слабой.
Вначале он сам это чувствовал и даже частенько об этом осторожно говорил. Но постепенно кое-чему научился. Потом, с большим трудом, и с большой моей помощью и других сотрудников лаборатории, написал диссертацию и успешно ее защитил. Об оказанной ему помощи я не сожалею. Он сам немало трудился, но помощь со стороны ему была крайне нужна. Это не тот случай, который имел место при написании кандидатских диссертаций Благову, Коткину и Жовтюку. Там это делалось другими, здесь – с участием автора диссертации. Работа получилась средненькой, но все же неплохой, вполне диссертабельной.
В последнее время Бутовецкий постепенно уверовал в свои знания и уже расценивал свое положение в науке куда более высоким баллом, чем на самом деле.
В общем, работник он неплохой. Вполне справляется с возложенными обязанностями, но не лишен, как уже отмечалось, недостатков. Выполняет  исследования как бы в темноте. Его результаты не так прозрачны, как  хотелось бы.
Главное его достоинство – это хорошее знание фабрик, главный недостаток – слабая теоретическая подготовленность и излишняя самоуверенность. Его нельзя представить без мелкого тщеславия и жадной привязанности к деньгам.
За все годы своей работы в лаборатории, Бутовецкий не разработал и не внедрил ничего такого, что резко бы улучшило технологию обогащения углей. Он занимался мелкими работами, очень охотно оказывал помощь производственникам в совершенствовании схем и других мелочах, благодаря чему снискал у них к себе благосклонное отношение. Крупных работ  не вел.
Второй заведующий сектором, Кондратенко, противоположен Бутовецкому. Более приятен, прямой и, вследствие своей прямоты, иногда  излишне откровенен и резок. Часто говорит то, что в нашей действительности не всегда разумно выглядит, не всегда правильно воспринимается и вызывает кое у кого даже раздражение. Но это у него не носит укоренившейся системы и выражено не так уж ярко. В коллективе он держит себя вполне достойно и ровно. Имеет  неплохую подготовку и за годы своего пребывания в лаборатории стал хорошим исследователем. Умение поставить эксперимент и его осмыслить – одно из главных качеств любого исследователя. Кондратенко достиг в этой части немало, хотя ему еще не достает опыта в организации внедрения своих разработок.
Наружность у Кондратенко не бросающаяся в глаза, но приятная. Он достаточно стройный, что говорит, скорее, о его ловкости, чем о силе. Подтверждением является его бледность. Пожалуй, в чем его можно слегка упрекнуть, так это в недостаточном умении слушать других.
Умение слушать –  большое искусство. Для этого надо чтобы мозг был в состоянии покоя, когда вы слушаете. У большинства из нас он находится в непрерывной деятельности, что часто препятствует правильному пониманию мыслей, высказываемых другими.
Если верить философам, что мозг - это орудие мысли, и он является хранилищем памяти, накапливаемой со временем и опытом, и если это орудие находится в непрерывном возбуждении, то неизбежны неправильные понимания того или иного явления, мысли, поступка.
Слушать – это не значит слепо одобрять или непрерывно осуждать сказанное другими. Слушать – это исследовать во всей полноте то, что вы услышали. Для этого ваш мозг должен быть спокоен, как бы разгружен, но в то же время оживлен, способен к правильному функционированию, без всякой сентиментальности и эмоциональности.
К сожалению, неумение слушать свойственно не только Кондратенко. В этом отношении повинны многие из нас. Этим искусством владеют только те, кто умеет наблюдать не только внешние события, происходящие во время разговора, но также и то, что происходит у него самого. Ведь большинство людей являются рабами уже известных идей, авторитетов, а надо быть самим собой, то есть не принадлежать ни к чему и ни к кому. Надо самому мыслить и иметь свое мнение. Если человек этого достиг, он может все воспринимать более реально и более творчески.
Чтобы закончить портрет Кондратенко, необходимо положить еще один мазок той же кистью, которой были изображены другие черты его характера. Кондратенко отличается от многих более острой и живой чувствительностью, даже несколько раздражительной, но не доходящей до злобы и последующего мщения. Однако, в случае маленьких трений и неприятностей, которыми так богата наша жизнь, его раздражение проявляется в форме безобидного брюзжания, часто неуместного, иногда забавного и остроумного. Во время этих легких и мелких припадков раздражения Кондратенко причиняет больше мучений себе, чем кому-либо.
Тем не менее, человек он открытый, достаточно благоразумен и благороден. Он готов внять голосу убеждения, что не многим свойственно.
За годы пребывания в этой должности, Кондратенко со своим коллективом решил ряд крупных проблем в области обогащения углей. К ним прежде всего относится такая важная проблема, как обработка отходов флотации и их складирование. Это - большая работа по объему исследования, разработки и внедрения.
Из других мужчин нашей лаборатории, которые работали в разное время, следует упомянуть о Скрипове, Бескровном и Худякове. Все трое находятся в расцвете сил, любознательные, я бы даже назвал их опытными научными сотрудниками. По знаниям и характеру они разные.
Если Скрипов и Худяков - более подготовленные и имеют разностороннее развитие, то Бескровный значительно скромнее их и по знаниям и по общему развитию.
Хорошая подготовленность Скрипова в первые годы его пребывания в нашей лаборатории сыграла с ним злую шутку. Будучи уверен в своих знаниях, Скрипов пренебрегал постановкой экспериментов и пытался решать все наши проблемы одним кончиком пера. В молодые годы с кем такого не бывает. Потом все прошло. Из его начинаний, конечно, ничего не получилось. Он потерял 2-3 года без заметных результатов. Мне пришлось немало приложить усилий, чтобы доказать весьма способному Скрипову  неправильность избранного им пути. Результаты не замедлили сказаться. Если вначале я с большим трудом прививал ему вкус к экспериментам, то потом гордился и радовался его успехам. Он получил хорошие результаты и довольно быстро написал неплохую кандидатскую диссертацию.
Внешне он всегда здоров, систематически занимается физкультурой и весьма успешно. Лицо у него обыкновенное, но в отличие от многих других, украшено необыкновенными бровями. Они у него собраны в кисточки и не лежат на дугах оконечности лобовой кости, а торчат, как у рыси. Это  символизирует его  необычную силу.
Сейчас он возмужал в широком смысле этого слова – в знаниях и возрастном понимании. Из нашего института он ушел, и работает в институте повышения квалификации.
Приятное впечатление оставил у меня Худяков. Под его шевелюрой скрывается широкий и глубокий ум. Очень исполнителен и обязателен в работе, а в жизни  прост и домовит.
Перед моим уходом на пенсию, он покинул лабораторию и перешел на преподавательскую работу в машиностроительный институт, где довольно успешно читает лекции по программированию.
Бескровный, чувствуя свою слабость в специальных знаниях, уделял больше внимания экспериментальной части исследований, в частности, использованию приборов для измерения различных величин. По своей природе он больше предрасположен к чиновнической работе. Здесь он очень аккуратен и пунктуален.
Бескровный - высокий, стройный, с продолговатым в меру лицом. Редко улыбается, иногда раздражается, но ненадолго. Говорит мало, замкнут. Иногда в выражении лица просматривается угрюмость. Манеры у него слишком угловаты – нет легкого обращения с сотрудниками. Всегда напряжен, а если и расслабляется, то все равно разговаривает с ледяной вежливостью.
Диссертацию защитил, но оригинальная часть работы выполнена не им. Вряд ли он сам сумел бы это сделать. После защиты ушел из лаборатории в отдел координации, по существу оторванной от исследований. С моим уходом на пенсию, он опять вернулся в лабораторию, но об этом позже.
Несколько слов о Надеине. Это конструктор, пришел в нашу лабораторию, чтобы защитить диссертацию. Я ему это обещал, так и сталось – защитил. Он не технолог и вряд ли из него когда-нибудь он получится. Очень любит изобретать, причем без всякого эксперимента, на основании собственной логики, не заботясь о возможности частых ошибок. В его деятельности пока так и получается. Не все его изобретения претворяются в жизнь, так как в них часто вложен только туманный домысел. Мои попытки привить ему вкус к технологии и эксперименту ни к чему не привели. Для его возраста это оказалось уже невозможным. Но, если быть справедливым, то следует отметить его неплохую общую подготовку. Она у него  достаточно широкая, но используется не по назначению.
Из женщин лучшими исследователями, безусловно, являлись уже вам известная Погарцева, Харлова, Мельникова и Павлович. Павлович вышла замуж и сейчас живет в Москве.
О Погарцевой я уже говорил немало, теперь хочу кое-что сказать о Мельниковой и Харловой. Они заслуживают особого внимания.
Мельникова – очень вдумчивый исследователь и чрезвычайно исполнительный. Задание на работу принимает всегда с охотой и выполняет с душой, любовью и воодушевлением. Причем, любое задание выполняется ею всегда шире, чем предусмотрено планом. Она не считается ни со временем, ни с затратой сил и старается закончить работу в срок, хотя на ее плечах находятся значительные семейные заботы. Ко всему сказанному, она неплохо разбирается в классической музыке. Больше того, сама даже сочиняет небольшие музыкальные произведения. Характер не всегда уравновешен. Иногда бывает строптивый, но с сотрудниками уживается легко и сносно, даже можно сказать, хорошо. За годы моей работы никаких трений между ею и другими не наблюдалось.
Харлова, как внешностью, так и своим содержанием, - незаурядный человек. Все это к ней пришло не сразу. В переходном возрасте она выглядела нескладно, грубоватой, и вдруг этот подросток с восемнадцати лет превратился в обаятельное создание с чарующей грацией. Она тщательно хранила свою девственную чистоту, ждала настоящей любви, в пылу которой собиралась принести в дар всю себя. Ей это удалось. После замужества она испытала глубокое женское чувство, но несчастье охладило ее, и она вся растворилась в избранной ею научной деятельности. Успешно завершила диссертацию и в недалеком будущем заслужено получит диплом кандидата наук.
После такого краткого описания некоторых сотрудников, вы вправе спросить меня – с кем же я дружу?
Я уже говорил, сотрудники нашей лаборатории являются вполне нормальными людьми, хорошими товарищами, хотя каждый из них и имеет что-то такое, что иногда выходит за пределы допустимого. Но в целом коллектив вполне здоров во всех отношениях, и я ко всем относился, да и сейчас отношусь, хорошо, но конечно, по-разному.
Надо всегда помнить, хорошие отношения между людьми и дружба – это совершенно разные понятия. Войти в тесное общение друг с другом не всегда удается. На этом пути часто встречаются трудности, вызываемые характерами и поведением желающих дружить, а во многих случаях сближение вообще невозможно. Конечно, достичь хорошего словесного контакта относительно легко, когда ваши отношения завершаются только на словесном или служебном уровне. Для более тесного контакта необходимо найти общий язык не только на словесном уровне, но и в интеллектуальном и эмоциональном понимании.
Нужно понять друг друга, но достигается это не словами, а поведением, то есть действиями. Между друзьями могут быть и споры, но они не носят эгоистического характера и не переходят в злобу и вражду.
В этом отношении мне ближе всего были Погарцева и Скрипов. Весьма тесные отношения у меня сложились с Кондратенко, Харловой, Мельниковой. С остальными мои вполне хорошие отношения большей частью ограничиваются товарищескими и служебными контактами.
На протяжении длительной работы в лаборатории, я всегда чувствовал со стороны сотрудников к себе самое хорошее расположение и я к ним относился с не меньшим уважением. Иногда даже трудно различить, кто из них мне ближе, а кто дальше.
Разумеется, я прекрасно представлял себе, что между собой сотрудники обсуждали и мои недостатки, которых я не лишен. Это естественно. Подчиненные всегда любят немножко позлословить о начальстве, но это никогда не переходило во вражду, неприязнь.
Ранее в нашем коллективе были, конечно, и неприятности, вызывавшиеся поведением отдельных сотрудников. Но, к счастью для нас,  удалось своевременно избавиться от них и поддерживать в коллективе умеренный климат и товарищеские, творческие отношения.
Наиболее неприятным возмутителем спокойствия и упрямым человеком  был у нас некто Безверхий. Я не собираюсь описывать его наружность более подробно, чем то, что ему присуще лисье и упрямое выражение лица и настороженная вкрадчивость, выражающаяся в походке, взгляде. Мне частенько приходилось видеть людей с дурацким поведением, но никогда не видел такого глупца, как Безверхий. Я не знаю, кем надо быть, чтобы в результате своего неумного упрямства провалить свою кандидатскую диссертацию, и не заметить этого. Это мог сделать только глупый человек, причем глупый во всех тональностях.
Он недостоин того, чтобы о нем много говорить.

Как-то в 1972 году в институт пожаловало высокое начальство – заместитель Министра угольной промышленности нашей республики Иванов. Он приезжал проверить работу института и его творческий потенциал. Из всех заместителей Министра, Иванов - наиболее приветливый, справедливый и приятный человек. Ранее он был неплохим директором фабрики. Потом, ввиду совпадений взглядов и мнений о нем некоторых руководящих работников, был выдвинут начальником отдела обогащения Укрсовнархоза в Киеве, а затем, в связи с реорганизацией угольной промышленности, был назначен начальником Главного управления по обогащению углей Украинского Министерства угольной промышленности и вот, за усердие был замечен и назначен заместителем Министра.
В отличие от Благова, он ведет себя более достойным образом, благодаря чему среди работников предприятий и аппарата пользуется большим доверием и даже почетом. В нем одинаково высоко развиты знание своей специальности и  нравственность.
Он превосходный человек и достаточно образован. К тому же, если он не мил, то во всяком случае добр со всеми и благожелателен. На редкость скромен, чужд напыщенности, что не всегда можно встретить среди высокопоставленных особ.
Речь обыкновенная, не изящная, простая, безобидная, но с оттенком теплоты. Это вызывает приятное чувство у слушателя и значительно облегчает общение с ним подчиненных.
Проверка происходила так. В кабинет, где восседал Иванов и вся наша дирекция, вызывались все сотрудники лаборатории во главе с заведующим. Заведующий лаборатории докладывал о выполненных работах, об их внедрении, полученном экономическом эффекте и, наконец, о разработках на ближайшее будущее. Иванов выслушивал, - а он, как никто другой, умеет слушать, - затем задавал вопросы, делал замечания или одобрял.
Мой отчет о работе нашей лаборатории в общем прошел удачно. Замечаний не было, но вопросов по фильтрованию шламов и обработке отходов флотации было много. Иванов сам занимался разработкой  вопросов, связанных с этими проблемами и потому проявил особый интерес.
При отчете других лабораторий не обошлось без критики и даже очень резкой. Так, при отчете лаборатории, разрабатывающей методы и средства опробования углей, Иванов высказал недовольство. Эта лаборатория руководимая Скляром, по мнению Иванова, на протяжении полутора десятка лет своего существования еще по существу ничего не сделала. Хотя это осуждение смелое и весьма суровое, но, насколько мне известны работы этой лаборатории, оно оправдано. Хороших результатов лабораторией получено очень мало, к тому же они не так значительны, как этого, по-видимому, хотелось Иванову.
Скляр относится к числу людей, считающих себя настолько умными, что нет никакой нужды пользоваться советами и помощью других. Он не мог одобрять чужое мнение, хотя бы уже потому, что всегда завидовал мыслям других сотрудников и предпочитал свои, хотя и не особенно далекие.
Если в присутствии Скляра кто-либо из сотрудников его лаборатории высказывал здравую мысль, он относился к этому так, как будто репутация этого человека очень низкая и старался создать впечатление, что он, по меньшей мере, неуч или просто круглый дурак. Впрочем, Скляр иногда делает исключения, если это - слишком высокое начальство. Он льстиво и низкопоклонно потворствует каждому нелепому мнению, если оно исходит из уст высокопоставленных особ. Начальственные щелчки и пощечины он легко сносит, и они нисколько его не задевают, но совсем иначе себя ведет с подчиненными. Но Скляр во всех случаях остается самим собой. Замечание начальства он расценивает про себя, как результат зависти к его знаниям.
Будучи еще студентом, - а учился Скляр вместе с Ивановым, - он всегда считал себя намного умнее и образованнее Иванова, да и сейчас он еще придерживается такого мнения. И вдруг, такая ирония судьбы: Иванов – заместитель Министра, а Скляр – только заведующий лаборатории и находится в подчинении Иванова. С характером Скляра смириться с таким положением нелегко. Ведь он принадлежит к той породе людей, которые не поддаются оздоровлению, даже несмотря на очевидность фактов. У него чувство тщеславия берет верх над разумом, чем и объясняются его отклонения от правильного пути.
Это тот самый Скляр, который в 1948 году проходил практику в лаборатории обогащения ДонУГИ, которой в то время руководил я. После окончания практики, мне предложили отобрать из них двух-трех человек для работы в институте. Я это сделал, но Скляра не взял, считая его неуравновешенным человеком, малознающим и себялюбцем. В действительности, все мои прогнозы в дальнейшем подтвердились, но позже, по случайным обстоятельствам, его назначили заведующим лаборатории нашего института.
И вот, спустя 20 лет, однажды в коридоре института, чуть ли не по-родственному, мы беседовали, и вдруг он счел нужным напомнить мне мое отношение к нему в прошлом. Скляр посмотрел на меня со смакующим любопытством, прищурился лукаво и с едва заметным ехидством сказал:
- А ведь вы, тогда, в ДонУГИ, допустили ошибку. Помните?! Доказательством этому является занимаемое мною положение. Я, как видите, стою у руля одной из лабораторий института не случайно.
Про себя я усмехнулся. Такое замечание Скляра меня поразило не своей нетактичностью, а его беспокойством о своей персоне. Значит, у него внутри неспокойно, что-то там происходило, тревожило его. Я человек независимый и требовать от меня изменения своего мнения и думать сегодня не тоже самое, что я думал двадцать лет назад, бессмысленно. Я остался и сегодня того же мнения, а возможно, даже худшего. Скляр остался прежним, и его отношение к Иванову, который безусловно стоит намного выше Скляра, мне понятно.
Зависть – это чувство,  вызываемое благополучием других людей. Ведь зависть - всегда спутница чьей-то удачи. Отрешиться от этого нездорового чувства возможно только тогда, когда человек объявляет беспощадную войну своим порокам, и когда он полностью поглощен полезным трудом.
Скляр же бродит в хаосе заблуждений, плохо осознанных им принципов жизни, идет ощупью, в темноте. Поступки продиктованы тщеславным инстинктом, а не разумом и хорошими примерами. В своей жизни он не раз сходился с разными женщинами, вероятно, не по любви, а по зову животного инстинкта.
У него когда-то, в молодости, возможно, и были четкие и твердые убеждения, но, под влиянием ложного тщеславия и себялюбия, он мало-помалу растерял их. И чем дольше он живет, тем меньше у него здравого поведения, и тем больше он стремится к власти, к удовлетворению своих неоправданных помыслов. Вот уже много лет, как носится с упорным желанием написать докторскую диссертацию, но пока ничего не получается, хотя он ухитрился использовать творческий отпуск.
Скляра в шутку можно характеризовать, как человека полагающего, что мир все-таки создан для него, а не наоборот. Ему нет никакого дела до того, из чего он создан: из ничего, из развалин, из туманностей, иных миров или из хаоса.

> В институте ко мне как-то неожиданно зашел один наш сотрудник. Он только что вернулся из туристической поездки в Египет и привез мне арабскую монету, по-видимому, оставшуюся от его заграничного бюджета. Сам он собирал марки. Я посмотрел десятка два египетских довольно оригинальных марок, которые он там приобрел. Он упомянул, что по просьбе другого нашего сотрудника, очень увлекающегося древним Египтом, привез ему кусочек алебастра, которым была облицована самая большая пирамида - Хеопса. Как известно, она построена могущественным правителем Египта фараоном Хуфу (Хеопсом). Этот кусочек камня пролежал в этом величественном сооружении, как сегодня утверждают историки, около 5 тысяч лет и, наконец, случайно оказался в нашем городе. Я заинтересовался этой древностью и попросил отбить маленький кусочек. Он охотно согласился, а затем отдал камень мне целиком.
Так, этот далекий свидетель египетской древности, добытый в каменоломнях на берегах Нила при фараоне III династии и пролежавший в облицовке Великой пирамиды Хеопса, затем у ее подножья в общей сложности много веков, оказался в нашей коллекции древностей.
Мы с женой были рады приобретению. Поместили реликвию рядом со скифскими наконечниками стрел, на одном планшете. Пусть соседствуют предметы далекого прошлого наших предков и Древнего Царства Египта, эпохи пирамид.
На следующий день, утром, я пришел на работу и занялся составлением рекомендаций по водно-шламовому хозяйству углеобогатительных фабрик. Эти рекомендации мною составлялись уже четвертый раз, вернее, не составлялись, а уточнялись и дополнялись.
Дело в том, что в угольной промышленности, до моего приезда в этот институт, существовали утвержденные технологические нормы, которые проектные организации использовали при разработке новых проектов фабрик. Эти нормы в течение многих лет никем не отменялись и не изменялись, а между тем техника и технология обогащения углей быстро развивалась и нормы, естественно, устаревали.
Сначала я решил уточнить нормы. Но как это сделать? Представить новые нормы на утверждение Министерству, но тогда через несколько лет они устареют и повторится та же картина. К тому же, само утверждение требует много времени и иногда тянется годами.
Наконец, я убедил сначала себя, а затем и сотрудников, работавших со мной, в нерациональности такого подхода к решению вопроса и предложил вместо норм выпускать каждые два-три года рекомендации,  не требующие утверждения никакими официальными организациями. Они не являются обязательными и проектные институты могут ими пользоваться по своему усмотрению. Но главное их достоинство заключается в том, что мы каждые два-три года, по мере накопления новых данных и других материалов, уточняли и дополняли.
В 1966 году я составил первый вариант рекомендаций. Они были выпущены и разосланы всем предприятиям и проектным институтам. Сначала у проектировщиков была некоторая настороженность в отношении их широкого применения, но постепенно мои рекомендации завоевали права гражданства и были всеми признаны, как настольная книга каждого проектировщика, студента и производственника.
В описываемый период моей жизни, я как раз работал над подготовкой рекомендаций к четвертому их переизданию. Активную помощь мне всегда оказывала Погарцева.
Объем рекомендаций хотя и небольшой, всего лишь 6 печатных листов, но материал требует тщательной проработки. Ведь это своего рода тоже нормы, только не утвержденные, и могут быть в случае необходимости уточнены. А это очень удобно, так как на наших предприятиях каждый год внедряются новые машины, аппараты, схемы и режимы. Все это требует и совершенствования норм для проектирования новых предприятий.
По окончании составления рекомендаций, я взялся написать монографию по изучению свойств отходов флотации, использовав для этого, главным образом, исследовательские материалы Кондратенко и Мельниковой, полученные ими при выполнении тематических работ.
Тема очень актуальна, нова и интересна. На будущее я намечал составление энциклопедического словаря по обогащению углей, необходимость в котором, по моему мнению, уже назрела.
Вообще, времени на эти работы я тратил много, но следовало бы еще больше, что позволило бы быстрее продвигаться вперед. Но мои основные обязанности по руководству лабораторией, выполнение различных поручений начальства, частые заседания и совещания, в какой-то мере сдерживали работы над книгами.
Вот один из моих рабочих дней. Он был потрачен мною на заседании в кабинете Коткина. Коткин, как я уже вам говорил, любит заседать и еще больше дискуссировать на различные темы, даже иногда бесполезные. За этот день я ничего не сделал ценного, а работа в лаборатории из-за этого не двигалась. А днем раньше я присутствовал на партийно-хозяйственном активе, устроенном директором института Жовтюком, совместно с работниками трестов, фабрик и комбинатов, с которыми институт имеет общие социалистические обязательства.
Эти обязательства по внедрению новой техники и совершенствованию технологии обогащения углей, уже второй год осуществлялись совместно с производственниками, по инициативе института. Это способствовало более быстрому продвижению в производство наших разработок.
Их полезность оспаривать нельзя. Они сыграли весьма положительную роль в продвижении новой техники. Но не следует забывать, что при этом возможны и недостатки.
Ранее, когда мы внедряли новые машины и технологию, то производственники более критически относились к нашим разработкам, чем сейчас. Это помогало нам более целеустремленно и своевременно устранять выявленные недоработки. Это не могло не сказаться и на проведении экспериментов. На производстве предлагались режимы или машины более продуманные и предварительно проверенные. При общих социалистических обязательствах были случаи, когда внедрению подлежали машины явно недоработанные, не доведенные до совершенства, а работники фабрик уже не так энергично и придирчиво критиковали нас, считая себя тоже ответственными в скорейшем завершении работы в срок. Иногда подписывались акты внедрения на незавершенные работы. Это было ярко продемонстрировано на партийно-хозяйственном активе.
Доклад Жовтюка изобиловал похвалой в адрес работников фабрик и трестов и почти отсутствовали замечания в адрес производственников. Он говорил много, модно, но неискренне.
Выступавшие производственники платили тем же. Все хвалили институт, а работники института хвалили производственников. Видимо, это было удобно и тем, и другим.
Конечно, такой актив мог бы быть более полезным, если бы в докладе директора института были затронуты недостатки как институтских работников, так и работников фабрик, если бы Жовтюк набрался смелости и изложил все так, как оно есть на самом деле. Я думаю, производственники на критику ответили бы своей критикой. Такой актив оказался бы весьма полезным и нам, институтским работникам, и производственникам. Но этого не случилось. Он прошел уж слишком спокойно, сгладил все острые углы, хотя внедрение работ проходит не так блестяще, как того требовала обстановка.
Внедрение научных разработок всегда было самым трудным делом, и казалось, что где как не здесь нужно заострить внимание, а не изображать видимое благополучие.
У нас так часто происходят всякого рода заседания, что многие руководители,  сами их организующие, сетуют и порицают такой порядок, но все же продолжают ему следовать. Все почему-то предпочитают не борьбу с этим, а мирное сосуществование. Считают, что так спокойнее, «видна работа», а то могут еще обвинить в бездеятельности.
Несмотря на все это, мне удавалось заниматься и творческой работой, по возможности выкраивая время.
Как всегда, в нашей стране последнее воскресение августа месяца горняки отмечают «День шахтера». Праздновали и мы. На торжественном собрании были отмечены некоторые сотрудники, вручением грамот и объявлением благодарностей. Директору вручили знак «Шахтерская слава» II степени. Мне кажется, Жовтюк награжден незаслуженно, и вот почему. Он никогда не был связан с шахтой и за всю практическую деятельность ничего для шахт не сделал. Ему дали эту награду только потому, что он - директор. Но ведь этого мало. Надо же, в чем-то отличиться, проявить себя. Нельзя же награждать человека только за низкопоклонство перед начальством.
Я думаю, награждать работников нашего института (и нам подобных работников) «Шахтерской славой», вообще-то, неправильно. Мы  -обогатители, а не шахтеры. Технологией добычи углей не занимаемся, а ведь «Слава» учреждена именно для шахтеров, за тяжелый подземный труд.
В период, когда директором института был Благов, знак «Шахтерской славы» получили многие наши работники. Получил и я. Благов, как никто другой, умел добывать их у высокого начальства. А вот Жовтюк за длительный период пребывания в институте смог заполучить только один знак, да и то для себя. Несколько раньше он был награжден орденом Трудового Красного Знамени и медалью. И все это - за достижения, к которым он не имеет никакого отношения.
Жовтюк похож на того полководца, который стяжал себе славу не за победы, а за поражения, и лишь только потому, что историки иногда охотнее описывают неудачников, чем победителей. Так и здесь получилось, неудачник оказался больше на виду, чем те, кто действительно творчески трудился.
Несмотря на награды и благосклонное отношение к нему начальства, мне его жаль.
Жовтюк, как инженер, не говоря уже – как ученый, не представляет никакой ценности, а как организатор – очень слаб. Единственно, что он хорошо усвоил, так это приемы всеми способами угождать начальству и быть всегда начеку, чтобы не сделать какого-либо неосторожного шага и тем самым навлечь недовольство в свой адрес. И это ему удается. Он обречен на постоянное пресмыкательство и неуверенность в себе.
Нормально воспитанный человек вряд ли может завидовать такому поведению. Что может быть глупее преклонения перед начальством ради должности, снискания благосклонности, званий, степеней и наград.
Конечно, начальство надо уважать, но уважение и подхалимство – разные понятия.

Наконец, я получил известие, что мой доклад, составленный совместно с Борцом, был одобрен Оргкомитетом Международного Конгресса по обогащению углей в Париже, но по предложению Благова был отклонен и перенесен в сообщения, так как Советский Союз представил 4 доклада, а предусматривалось оргкомитетом только три.
Доклад нами был составлен по указанию Министерства, но когда в Оргкомитете в Париже, где состоится Конгресс в 1973 году, окончательно утверждались материалы к Конгрессу, то Благов, как член Оргкомитета от СССР, предложил снять именно наш доклад, так как в остальных докладах участвовали большие начальники, в том числе Благов и Иванов. При таком стечении обстоятельств мы с Борцом оказались самыми малозначащими и весьма подходящими для этой цели кандидатурами.
Надо отметить, мне с Международными Конгрессами явно не везет. В 1969 году подобный конгресс состоялся в Праге. Мною был составлен доклад о флокуляции шлама, с участием Благова. У нас так принято, больших начальников приписывать к чужим докладам. По такому же вопросу был представлен доклад и рудниками. Оргкомитет совместил эти оба доклада. Чехи прислали приглашение всем участникам докладов, в том числе и мне, и весьма ограниченное количество мест для приглашенных. Это было в период, так называемой «Пражской весны», во времена Дубчика.
Мое приглашение, как одному из авторов доклада, мне не досталось. Его использовал Иванов. Ему не прислали приглашения. Правда, Благов счел нужным через Жовтюка принести мне свое извинение. Исключение меня из состава делегации Конгресса обосновывалось крайней необходимостью поездки в Прагу Иванова, в бытность его еще начальником Главка Украинского Министерства.
Вот и в 1972 году создалась неясность с моей поездкой на Конгресс в Париж, который должен был состояться в 1973 году. Французы предложили мне и Борцу наш материал доложить как выступление, но я сомневался, что на этот раз мне удастся попасть на Конгресс.
Вообще, ехать за границу у меня никогда не было сильного желания, особенно после того, как мне были созданы препятствия при желании поехать в Индию. Будучи еще в Магадане, некоторые наши товарищи побывали по туристическим путевкам в Индии. По приезде они много рассказывали необычного и интересного для нас, европейцев. Мы с женой загорелись желанием посетить Индию, отдавая ей предпочтение перед европейскими странами. Культура и нравы индусов более далекие от наших, чем европейские. Это и вызвало у нас интерес.
Решили и тут же объявили свое желание приобрести три путевки – жене, сыну и мне. Нашу заявку  приняли вроде бы доброжелательно, но спустя некоторое время мне объяснили, что могут выдать только две путевки. Как мне удалось выяснить, нужно было кого-то из нас оставить в залог. Такое недоверие у меня вызвало возмущение, и мы с женой отказались на таких условиях ехать в Индию. После этого меня не покидала мысль: как могло случиться, что лапотная Россия всегда побеждала при прадедах, завоевала власть Советов при дедах, а потом власть стать пугливой при внуках?
Иногда я терзался этой мыслью и обостренная событиями боль проникала до самых глубин моего существа. Но такое состояние так же быстро проходило, как и возникало. Размышляя, я чувствовал, что вина за все случившееся лежит на всех, в том числе и на мне. Разбирая причины и исследуя свое собственное положение, я был склонен обвинить и  себя.
И вот на очереди оказался Париж. Я не обольщался надеждами. Я  уже привык и считал такое положение для себя нормальным.
Но, если говорить откровенно, если отказ в поездке в Прагу меня нисколько не огорчил (тем более, что я, возможно, и сам бы отказался), то в Париж у меня зародилось не то, чтобы большое желание, но все же тяга была. Ведь Париж многие считали неофициальной столицей мира. Его красоты и музеи могут тронуть кого угодно. Я не являюсь исключением.
Как и следовало ожидать, мне не разрешили посетить Париж даже одному, хотя французы на мое имя  прислали приглашение прибыть именно с женой.
Все же, спустя много лет, мне удалось присутствовать на Конгрессе,  состоявшемся в 1979 году в нашей стране, в Донбассе, в городе Донецке. Больше того, меня даже попросили выступить на нем, что я и  сделал.

День 29 сентября 1972 года для нашей семьи выдался необычным, счастливым. Утро складывалось, как всегда, обычно. Выпив кофе, я отправился в институт. Там была привычная суета. Одни излишне оживлены, другие флегматично задумчивы, третьи проводили время с ленцой. Но все что-то делали. Одни делают много, другие поменьше, но в целом, в среднем, получается сносно. Результаты видны. И так до конца рабочего дня. Но едва сотрудники покидают работу, помещение, утомленное множеством разговоров и телефонных звонков, погружается в забытье.
Для меня тоже кончился рабочий день и настал вечер. Не успел я дома покушать, как неожиданно зазвонил телефон. Трубку взяла жена. Звонил Толюшка.
- Здравствуй, мама!
- Здравствуй, сыночек!
- Мама! Я сегодня защитил диссертацию.
- Как, какую диссертацию? – недоуменно спросила жена. Она сразу не поняла о чем идет речь. Ведь он уже был кандидатом.
- Докторскую!
Мы с женой настолько не были подготовлены к восприятию такой неожиданной новости, что сначала были приятно смущены, затем удивлены, потом изумлены, поражены, ошеломлены и только спустя некоторое время после телефонного разговора пришли в себя и, наконец, свободно, от души обрадовались. Да и как не радоваться. Ведь после защиты кандидатской диссертации прошло всего лишь один год и девять месяцев, и вдруг такое сообщение. Это было для нас настолько сверхъестественно, что у жены на ресницах появились небольшие слезинки.
Хотя на небе в этот день медленно угасал дневной свет и оставались лишь последние вечерние отблески розовато-лиловой зари, у нас в душе царила золотая осень с остатками щедрого лета. Наши лица дышали счастьем.
Как потом выяснилось, произошло вот что. Защита докторской диссертации ориентировочно назначалась на декабрь месяц. И вдруг, совершенно неожиданно, 10 сентября Толик узнает от члена-корреспондента С.П.Новикова, что он (Новиков) получил автореферат, в котором защита докторской диссертации Фоменко назначена на 29 сентября. Толик сразу же посетил Ученый Совет механико-математического факультета. Оказалось, что срок защиты диссертации передвинут и намечен на первое заседание Совета после каникул.
Толик был не столько удивлен, как обрадован случившимся и начал бурно готовиться к защите. Он сразу же сообщил об этом всем официальным оппонентам, так как они тоже были настроены на более поздний срок и еще не составили свои отзывы. Правда, положение в большой степени облегчалось тем, что все три оппонента (Аносов, Алексеев и Постников) были уже хорошо знакомы с работой. Все они отнеслись положительно к ее достоинствам, но Постников неожиданно уехал в Болгарию на съезд и должен вернуться в Москву только 22 сентября, но отзыв он обещал написать сразу по приезде из Болгарии. Но самым трудным оказалось получить внешний отзыв, то есть отзыв ведущего предприятия. Диссертацию должны были отправить еще 7 июля в Ленинградский университет на кафедру геометрии проф. В.А.Рохлину. 23 сентября Толик позвонил Рохлину и узнал, что он работу не получал и ничего о сроке защиты не знает.
На следующий день в научном отделе Ученого Совета в присутствии Толика довольно быстро выяснилось, что кто-то забыл отослать его диссертацию в Ленинградский университет. Причем, ранее Толику было сказано:
- Да, конечно, отослали.
После такого конфуза, тут же были принесены Толику извинения, но от этого не стало легче. Толик немедленно позвонил в Ленинград В.А.Рохлину, тот был весьма удивлен такой нерасторопностью, однако согласился за оставшиеся дни составить отзыв, поскольку саму математическую работу он хорошо знал.
Для ускорения дела, Толику пришлось самому отвезти текст диссертации Рохлину. Рохлин диссертацию принял, но попросил Толика сделать у него на кафедре еще один доклад на эту тему. Пришлось и это выполнить.
27 сентября Рохлин сообщил, что отзыв готов, и Толик немедленно выехал в Ленинград и буквально впритык завершил все дела с этим отзывом.
Отзыв был весьма положительным. Ленинградские математики, слушавшие доклад Толика, были несколько удивлены возрастом Толика и его необычайным успехом.
И вот настала пятница, 29 сентября 1972 года. В 15 часов началась защита. Народу было много, хотя Толик в такой напряженной спешке и не смог сообщить ни знакомым, ни даже нам. Вот почему для нас все это оказалось неожиданным.
Заседание Ученого Совета вел академик П.С. Александров.
По свидетельству присутствовавших и полученной нами стенограмме, защита проходила исключительно хорошо. Сначала академик Александров зачитал полностью личное дело Толика, а затем предоставил слово соискателю. Диссертация называлась «Многомерная задача Плато на римановых многообразиях». Решение задачи Плато в классе спектральных поверхностей Толик излагал в течение часа. Говорил он хорошо. Все время рисовал на доске иллюстрации, что привлекало внимание аудитории и значительно способствовало пониманию сути решения такой сложной задачи, какой является проблема Плато в классе спектральных поверхностей.
После доклада выступили официальные оппоненты: доктор физ.-мат. наук, проф. В.М. Алексеев, доктор физ.-мат. наук, проф. Д.В. Аносов и доктор физ.-мат. наук, проф. М.М. Постников.
Вот некоторые выдержки из их выступлений.
Постников. – «Задача Плато (о заклейке данного контура минимальной поверхностью) является одной из немногих классических задач, поставленная еще в XIX веке (150 лет тому назад) и несмотря на усилия многих выдающихся математиков, не получила до сих пор удовлетворительного решения.
В рассматриваемой диссертации для этой задачи получено полное и окончательное решение. Успех, достигнутый автором, определился не только тем, что он воспользовался всем обширным аппаратом современной алгебраической топологии, а и тем, что он понял внутренние геометрические причины неуспеха других исследователей.
Автору диссертации удалось открыть новый геометрический факт – вопреки очевидности, что для улавливания некоторых естественных геометрических ситуаций обычных теорий бордизмов недостаточно, и необходимы, так называемые «бордизмы по модулю». Это позволило сформулировать «задачу Плато» для любой экстраординарной (спектральной) теории гомологий и даже (ко)гомологий. Автор решает задачу в этой общей постановке.
Диссертация состоит из введения и трех глав. Первая глава имеет по существу чисто алгебраически-топологический характер. Здесь автор демонстрирует блестящее владение техникой алгебраической топологии.
Центральной главой диссертации остается глава II, в которой доказывается основная теорема существования, непосредственным построением минимизирующей последовательности и доказательством ее сходимости.
Уже эта часть диссертации с избытком удовлетворяет всем мыслимым требованиям, которые можно разумным образом предъявить к докторской диссертации. Поэтому нет необходимости останавливаться на главе III, которая сама по себе является полноценной докторской диссертацией.
При написании диссертации перед автором стояла трудная проблема. Диссертант затратил много труда, чтобы по возможности облегчить труд читателя и в литературном отношении диссертацию сделать весьма качественной.
Рассматриваемая диссертация является выдающимся научным трудом, содержащим принципиально новые результаты в очень трудной классической области, имеющие окончательный характер».
Аносов. – «Предложена обобщенная постановка многомерной задачи Плато. Доказана теорема существования минимального компакта при этой обобщенной постановке задачи и его регулярности всюду. Получена оценка минимальных компактов, реализующих циклы и т.д.
Полученные диссертантом результаты, едва ли нуждаются в особых комментариях, так как они являются новыми и очень сильными при любой, сколько угодно классической оценке задачи.
Диссертация является ценным вкладом в науку и безусловно удовлетворяет самым строгим требованиям».
Алексеев. – «В диссертации решена весьма важная и интересная математическая проблема (классическая многомерная задача Плато в классе «спектральных поверхностей»). Автором предложено обобщение классической задачи Плато, которое естественно увязывает ее с современными разделами топологии. Для этой обобщенной постановки автором получена теорема существования.
Разработанные диссертантом методы и их конструкции позволяют эффективно находить решение задачи минимизации в важном классе конкретных примеров и получать информацию о дифференциально-геометрических и топологических свойствах изучаемых объектов.
Рассматриваемая диссертация удовлетворяет всем требованиям, предъявляемым к диссертациям».
Далее выступил академик П.С. Александров. Он говорил довольно долго, хорошо и с большим подъемом: о математике как науке, о возрасте Толика, о решенной им задаче Плато в классе спектральных поверхностей и о многом другом.
В частности он сказал:
- «Мне кажется, что имеется довольно общеизвестная истина, что основное бедствие, которое испытывает математика и которое влияет на большинство других наук, заключается в чрезвычайном количественном, а не качественном росте разобщенных работ. И в общем это «грандиозное строительство» несколько напоминает строительство Вавилонской башни, результатом которого было то, что строители заговорили на разных языках и потеряли способность понимать друг друга, на чем это строительство, как это написано в Библии, и закончилось.
Я боюсь, что нечто подобное происходит сейчас в математике. Чтобы избежать этого, необходимо усилия наших исследователей направить на решение таких проблем, чтобы поводом для исследования было не желание написать какую-то работу, защитить ее и добиться того, чтобы его процитировали коллеги, а на действительно честную потребность в решении чего-то существенного, обогащающего науку. Эта ответственность особенно увеличивается, когда дело касается теоретических наук.
И я хочу сказать, что рассматриваемая работа, - я даже не хочу называть ее диссертацией потому, что один из оппонентов уже сказал, что эта работа есть совокупность двух докторских диссертаций, а это лучше хорошей докторской диссертации, это важный момент, - демонстрирует здесь по существу сочетание чистого интереса к науке и прекрасного вкуса в этой научной честности.
Широта познания, а также интересы диссертанта сыграли весьма существенную роль в полученных результатах, потому что из того, что здесь говорилось, можно усмотреть, что тут происходит чрезвычайно увлекательная игра между геометрическими и алгебраическими, по существу, теоретико-множественными понятиями.
И я думаю, что без такого владения всеми основными направлениями в современной топологии, в современной геометрии и направлениями современной алгебры, в направлении классической формы, и в направлении теоретико-множественном, - не владей автор работы всеми этими вещами, едва ли он мог бы найти пути, которые ведут к решению поставленной задачи, и едва ли он мог бы поставить эту задачу так, как ее нужно было поставить и как он ее поставил.
И недаром тут было сказано, что эта теория обращена ко всей математике.
Так вот, эту поглощающую все работу, автор проделал в полной мере и с большим увлечением нам доложил ее здесь. Это одна из немногих работ не сводящаяся просто к математике. И я думаю, что из того трагического положения, в котором мы оказались в связи с обилием работ, - выходом будет то, что будет не множество работ, а останутся такие, которые действительно являются научными исследованиями.
И все мы прекрасно понимаем, что работа диссертанта - это большой шаг вперед, сделанный в науке математике, и что автор ее не только достоин степени доктора, но он достоин еще гораздо более высокого звания, звания настоящего математика, настоящего ученого и настоящего представителя своей науки.
Вот то впечатление, которое я вынес от этой защиты и которым я хотел поделиться с вами, членами Ученого Совета».
Согласитесь со мной, что получить такую высокую оценку, какую получил Толик в стенах МГУ, где сконцентрирован весь цвет математиков нашей страны, не так-то просто и не каждому математику это под силу.
Все 32 присутствовавших члена Совета единогласно проголосовали за присуждение Толику ученой степени доктора физико-математических наук.
Вот в такой обстановке протекала защита.
Каким острым наслаждением увлажнялись наши глаза, когда мы с женой не раз все это перечитывали.
Как видите, только в пятом поколении, после четырех потерявших жизненную силу, словно истощившись, вдруг появился на свет Толик, который я думаю будет достойно представлять наш род, своих предков.
Я не ошибусь, если скажу, что жажда знаний у него подобна жажде богатства, растет вместе с ее удовлетворением и добром. Чем больше Толик изучал математику, тем больше она приходилась ему по вкусу, так как его захватывало разыскивание истин, а им ведь нет конца. Ему свойственно редкостное сочетание энергии и утонченной сосредоточенности. В его лице безраздельно господствует выражение творца, математика, художника. В его работах - всегда продуманность мысли и понимание. Из всей его разносторонности и дарований, самым главным является его способность быть человеком, - не человеком в узком понимании, скажем, какой-либо профессии, какой-либо идеи, но человеком в полном смысле этого слова, гармоничном человеке. Его ум стремится охватить многое, но не для того, чтобы стать дилетантом, а для того, чтобы углубить свои знания. С одной стороны, он пылкий, увлекающийся, и в то же время в своем творчестве неумолимо строгий, верный долгу, начитанный и образованный человек.
Толик не пьет, не курит, можно сказать, даже не жил веселенькой жизнью, но у него бойко жил мозг и глаза за толстыми стеклами очков, питавшими его новыми идеями. У него нет большей радости, чем творить. То, что он охватывает за час, иному это не под силу за неделю. Все это позволило Толику в 25 лет стать кандидатом, а спустя всего лишь год и девять месяцев – доктором. Этим он завершил свое полное образование.
При решении самых сложных вопросов люди, как правило, пренебрегают всем тем, что им кажется простым, полагая, что для сложных проблем, должны быть и сложные решения. Толик подходил к вещам с самой неожиданной стороны. Это дает ему возможность находить истину там, где другие ее не ищут и следовательно не видят. Его пути подхода к решению того или иного положения часто лежат в стороне от проторенных дорог. Он каждый раз открывает «новые поверхности и сечения в многообразиях», резко отличающиеся от профилей, видимых другими математиками. Вследствие этого перед ним всегда есть иной предмет и судит он о нем, конечно, иначе.
При решении проблемы Плато в классе спектральных поверхностей Толик смотрел на все не снаружи, как это делали другие математики до него, а познал внутренние качества и достоинства задачи. Он проник в тонкости и, благодаря этому, достиг согласия с истиной и постиг ее сущность. Импровизируя, он преобразил само толкование задачи Плато, извлек из нее такие волнующие мысли и доказательства, которые смогли пленить даже академиков. В руках Толика решение спектральной проблемы Плато приобрело свой особый смысл и превосходство.
Если характеристику всякого большого ученого трудно свести к нескольким кратким фразам, то характеристику Толика особенно трудно. Кто хочет познакомиться с его жизнью и его научным творчеством, тот столкнется с обширным полем его научной деятельности, которое озадачивает не только его друзей, знакомых, но и исследователей.
В науке он чувствует себя как рыба в воде, является примерным и самозабвенным работягой. Он плодовитый автор по математике, искусству (рисованию), древней хронологии и не менее интересен, как музыковед. Человек он с глубоким и тонким пониманием не только в области перечисленных направлений, но и в социальной действительности.
В целом Толик – это богато одаренная натура с аналитическим умом, наблюдательностью, любознательностью, наделенный большой фантазией и художественным вкусом.
Все это вокруг него создало какой-то нимб, ореол необычности.
Относительно защиты диссертаций вообще мне хочется высказать свое мнение по этому вопросу. Оно может быть не так глубоко, как высказывание академика Александрова, но все же суть его мало чем отличается. Особенно это касается защиты докторских диссертаций.
Введенная в нашей стране система оплаты ученых в зависимости от ученой степени и звания, привела к тому, что количество людей, приобретающие заветные дипломы и аттестаты об ученых степенях и званиях, стремительно начало расти. Это, конечно, положительный факт, если бы этот рост происходил только за счет одаренных людей. К сожалению, это далеко не так.
Многие, получившие дипломы ученых, стремились к этому не ради науки, а ради мнимой славы и, главным образом, ради получения повышенной зарплаты. Стремление многих людей, далеких от науки, быть в числе ученых, за последние годы привело к снижению требований к диссертациям и не только к кандидатским, но, что особенно печально, к докторским.
Несколько лет тому назад защитил докторскую диссертацию один мой знакомый, некто Зозуля. Защитил, но она не была утверждена ВАКом. Если оценивать  работу здраво, то это в лучшем случае кандидатская диссертация, но никак не докторская.
Когда, еще до защиты, он привез мне работу, я самым добросовестным образом сделал ему много замечаний, а затем в разговоре в весьма безобидной и мягкой форме сказал:
- Я лишний раз убеждаюсь, что человек, есть человек. Иногда сто случаев сделать добро он упустит, ради одного случая встрять, куда его никто не просит и где могут быть неприятности.
Зозуля насторожился. Разговаривая, мы незаметно пришли к тому, что ему, собственно, и не следовало бы ввязываться в это дело. На что Зозуля мне откровенно ответил:
- Я бы и не пытался защищать, если бы меня не подталкивало начальство института. Им нужен доктор для престижа.
После  разговора у меня осталось какое-то неопределенное чувство. Я никак не мог понять таких людей. Зачем ему это, если он совершенно не подготовлен к осуществлению задуманного. Что это – честолюбие, огромное желание получить известность, или погоня за  материальным обеспечением?
Я говорю об этом так, не без оснований. Дело в том, что перед защитой к нему со стороны некоторых сотрудников одного московского института было предъявлено обвинение в использовании им части их материалов и выдаче их за свои. Но в это дело вмешался, как всегда, Благов и, пользуясь своим положением, заставил жалобщиков замолчать. Защита прошла относительно успешно. Но впереди еще предстояла оценка этой работы в ВАКе, где влияние Благова уже не имело никакого значения. Учитывая весьма невысокий уровень работы, можно было ожидать любых неприятностей. Так и случилось. Работу забраковали. Никакие попытки Зозули отстоять ее, не увенчались успехом.
Сам Зозуля - человек неплохой. Он пользовался в институте, где читал лекции студентам, достаточным авторитетом. И как кандидат наук, доцент, известен своими исследованиями с самой хорошей стороны. Но вот -неверный шаг, и пошла о нем плохая молва. Он плохо оценил уровень своих знаний и оказался в глазах одних невежественным, но тут же подмасленным и подслащенным другими. Он вел себя настолько простодушно, что его просто жалко. Пожертвовал своим авторитетом ради приобретения высокооплачиваемого документа.
Зозуля обладал многими хорошими качествами, но его характеру присуща одна черта, которую иногда можно, а иногда и нельзя, отнести к хорошим. Эта черта называется твердостью, если она проявляется в хорошем смысле, и называется упрямством, если – в дурном. При принятии решения о составлении и защите докторской диссертации ему надо было проявить твердость в хорошем смысле и наотрез отказаться от непосильной ему затеи, если даже дирекция института и оказывала давление.
Все, кто читал его работу, не нашли в ней того рационального зерна, которое могло бы оправдать действия Зозули. Все сокрушались, жалели его, но никто, кроме москвичей, не решился твердо сказать ему свое искреннее мнение. Мой разговор с ним на эту тему не возымел  действия, то ли в силу недостаточной его внятности, то ли, скорее всего, в силу нежелания Зозули согласиться со мной. В связи с этим возникло подозрение, что сам он оценивает себя более высоким баллом, чем того заслуживает его работа.
Если человек желает защищать докторскую диссертацию так, как это сделал Зозуля, то это производит дурное впечатление. И как бы ни были справедливы и чисты его намерения, ему нелегко будет оправдаться перед людьми.
Если человек благоразумный, - каким всегда можно быть без малейшего ущерба для своей совести, - то он, разумеется, должен решаться на такой шаг не ради корыстных целей и достижения славы любыми средствами, а ради того, что ему под силу, как ученому, что действительно нужно для развития и совершенствования науки.
Считается, что людей, которые прямо могут говорить в глаза все то, что они думают о вас, почти нет. Их обычно относят к числу невозможных нахалов.
Если верить тому, что люди друг с другом больше говорят неправды, чем правды, то, казалось бы, надо каждому из нас подумать о себе, чтобы не быть похожим на других.
После того, как длительная борьба Зозули с различного рода экспертами закончилась полным его поражением, и диссертация окончательно была отклонена, я встретился с ним. Это уже был другой человек. Передо мной он сидел молча, с опущенной головой. О его горе говорил опустошенный взгляд, отсутствующее выражение лица и преследуемые неотвязчивые мысли, не позволяющие ему думать ни о чем другом. Все его лицо было слишком помято и исписано небольшими жилками, которые просвечивались сквозь кожу синим цветом. Его трудно было узнать. Он не только душевно страдал, но физически был сломлен и все время болел. Он предпочитал получить свою долю счастья здесь, в нашем мире, но, так и не дождавшись, ушел от нас в потусторонний мир.
Вот, что значит садиться не в свои сани и не понимать этого.
Если быть справедливым и откровенным до конца, то было бы с моей стороны нехорошо не сказать о своей попытке защиты докторской диссертации.
В моей жизни все так складывалось, что  мне всегда что-то мешало. Так было при защите кандидатской диссертации, о чем я уже рассказывал, так случилось и на сей раз. В Магадане по обогащению золотоносных россыпей у меня накопилось много превосходного материала. По оценке некоторых ученых, вполне удовлетворяющего требованиям докторской диссертации. Но все это было, когда шел девятый год моего пребывания на Крайнем Северо-востоке, когда мы с женой решили воспользоваться предоставленной возможностью и уехать. Если же остаться для составления диссертации, это значило оттянуть отъезд на неопределенное время. Верх взяла наша умеренность и осторожность. Мы решили уехать и не рисковать ни временем, ни другими возможными осложнениями. Взять с собой накопленный материал я не смог, так как он относился к закрытой категории.
Но это не все. На этом мои похождения в этом отношении не кончились. Когда я приехал в Донбасс, то Благову понадобилась кандидатская диссертация. Я вам об этом уже рассказывал довольно подробно. Но когда все это было позади, то Благов в глубине души никак не мог расстаться с мыслью защитить еще и докторскую диссертацию. И вот он задумал сначала продвинуть меня, а затем я должен написать и ему работу. Хотя об этом прямо мне не было сказано, но дело шло именно к этому.
От этого предложения я отказался, но под довольно сильным давлением, вынужден был согласиться, тем более, что к тому времени было опубликовано постановление, разрешающее защищать диссертацию по опубликованным работам. Мне не составляло большого труда по своим работам составить обстоятельный доклад и, по рекомендации Благова, представил его в Московский институт ИГИ. Когда я представил доклад в институт, то у меня отпало всякое желание его защищать, подвергать себя в таком возрасте переживаниям. На назначенный семинар в институте, на котором я должен был сделать доклад, я не поехал, и Благов, пользуясь своей властью, заставил председателя Каминского провести семинар без меня. Семинар состоялся, и было вынесено положительное решение по моей работе.
Как у нас часто бывает, нашлись недоброжелатели и на сей раз. Некто Рафалес, человек предрасположенный к клевете, поспешил написать пасквиль на мою работу и разослал его по кафедрам. Но он не имел успеха, так как мои работы многие знали и относились к ним весьма положительно. Но когда моя работа была послана в ВАК для получения разрешения к защите (такой порядок существовал для тех диссертаций, которые защищались по опубликованным работам), то был получен отрицательный ответ. Его написал проф. Кармазин, - враг Благова. Поскольку мою работу толкал Благов, этого было достаточно, чтобы она получила такой отзыв. В отзыве отмечался слишком широкий охват разных работ и предлагалось заострить внимание на одной какой-либо работе, направлении.
Все это я воспринял без особых переживаний и где-то подсознательно даже был немножко рад, что мне больше не придется выступать перед Ученым Советом и ждать с напряжением отзывов и утверждения работы ВАКом.
Конечно, я мог бы доклад переделать, у меня было достаточно материалов, тем более, что двери для вторичного представления работы мне не закрывали, но после всего этого я окончательно потерял к этому интерес и оставил эту надуманную Благовым для меня затею. Я все время находился под тяжестью мысли, что после защиты я должен был садиться и писать докторскую диссертацию Благову. Если бы не эта нелепица со стороны Благова, возможно я бы и продвинул свою работу.