Стр.35.
Но на этом пути они скоро встретились с людьми, заставившими их занять совершенно иную позицию. Еще в 1649 году боярин Ртищев пригласил в устроенный им в Москве Андреевский монастырь несколько ученых иноков из Киева во главе которых стоял Епифаний Савинецкий, “в философии и богословии изящный дидаскали искуснейший в эллиногреческом и славенском диалектах”. Приехавши в Москву, киевские монахи немедленно открыли здесь школу при Андреевском монастыре, в которую стараниями того же Ртищева собраны были ученики. Уже самое существование этой школы шло вразрез с установившимися московскими преданиями: в ней преподавали “эллинскую мудрость ” – греческий язык, латынь, риторику, все науки, незнакомые в Москве, чуждые ее педагогическому обиходу. Перед ними совершенно стушевалась и бледнела доморощенная мудрость московских протопопов, еще недавно столь гордых своим авторитетом. Преподаванием новых наук не ограничилась к тому же деятельность приезжих ученых. Приглядевшись к московским церковным порядкам, они стали указывать в них множество неправильностей и ошибок , объясняя их невежеством великорусского духовенства и противопоставляя ему духовность малорусских и греческих, причем последние равным образом поддерживали их доказательства. Сами киевские старцы, действительно, держались не тех обычаев, что москвичи: крестились они тремя пальцами, многие молитвы читали и пели иначе, русские церковные книги называли исполненными ошибок и во всем этом ссылались на авторитет церкви греческой и малорусской, из которых последняя для многих москвичей представлялась равносильной польской, на греческие и латинские книги. От приезжих иноков все громче слышались речи об отступлении русской церкви от православных обрядов, от чистой веры, и эти речи заставляли призадумываться всех тех, до чьих ушей они доходили.
Стр. 36.
Прежде всего, конечно, это влияние новых учителей должно было коснуться тех молодых людей, которые были поручены им в науку и посещали их школу. Действие, произведенное на них взглядами и преподаванием их наставников, было далеко не одинаково. Одни увлеклись новыми знаниями, открывшимися перед ними, и, решительно отвернувшись от доморощенных авторитетов, стали со слов своих преподавателей повторять, что протопопы Вонифатьев и Неронов “враки вракают, слушать у них нечего, учат просто, сами ничего не знают, чему учат”. Но так взглянула на дело только часть молодежи. Другие, напротив, говорили, что киевские монахи “старцы недобрые и доброго ученья у них нет”; в учении киевлян эти недовольные видели только опасную ересь, погибель для души: “кто по латыни научился, тот с правого пути совратился ” говорили между собой и тайком извещали протопопов, что только неволя заставляет их учиться у киевских старцев, а на деле они этого учения знать не хотят. Таким образом, уже с самого начала своей деятельности в Москве малорусские монахи встали в резкий антагонизм с кружком великоименитых протопопов и обе стороны взглянули друг на друга, как на врагов. Такое отношение двух кружков, их которых каждый думал заботиться о преобразовании церковных порядков в смысле возвращения их к старине, не заключало в себе никакого недоразумения; оно совершенно естественно и неизбежно вытекало из различия основных принципов их деятельности. Все дело было в том, что в этих кружках речь шла о совершенно различной старине. Тогда как ученые малороссы ставили идеалом старину вселенскую и с ней сравнивали современную московскую действительность, протопопы говорили о старине московской , которую они отождествляли со вселенской, находя ее к тому же, за отсутствием больших исторических сведений , в очень недалеком прошлом, а современную им практику всех других православных церквей заподозривали в еретичестве.
Продолжение следует.