Параллели с платоновским «Критием»
Теперь посмотрим на структуру книги Томаса Мора. Книга состоит из трех частей.
В первой, самой краткой (4 страницы), нам сообщается о четырех участниках беседы об острове Утопия.
Во второй части, которая называется «Первая книга беседы, которую вел выдающийся муж Рафаил Гитлодей о наилучшем состоянии государства, в передаче знаменитого мужа Томаса Мора, гражданина и виконта славного британского города Лондона», (33 страницы) рассказывается собст-
венно об Англии, о достоинствах и недостатках ее политического устройства, ее экономики, указываются социальные язвы общества, ведутся рассуждения о не столь уж совершенной нравственности властителей и народа.
В третьей части, которая называется «Вторая книга беседы, которую вел Рафаил Гитлодей, о наилучшем состоянии государства, в передаче лондонского гражданина и виконта Томаса Мора» (66 страниц), повествуется в жанре монолога собственно об острове Утопия.
Не кажется ли вам, уважаемые читатели, что структура этой книги вполне очевидно воспроизводит структуру диалога «Критий» с его рассказом об Атлантиде?
Там тоже первая часть (преамбула) дает нам представление о том, что перед одним рассказчиком находятся три слушателя. Эта часть самая короткая.
Там тоже сначала повествуется о достоинствах и недостатках (их почти нет) афинян, сограждан беседующих. Это часть заметно больше первой.
Там тоже третья — самая большая часть! — повествует об идеальном государстве, недостижимом для слушателей (оно помещено за пределами ойкумены — в ее временных координатах).
Как мы помним, диалог «Критий» обрывается буквально на полуслове, то есть предполагается, что должно быть его продолжение.
И здесь, у Томаса Мора, мы видим ту же самую концовку в смысловом плане — участники беседы отправляются ужинать, но Томас Мор надеется, что впоследствии сможет продолжить беседу (а если говорить строго, то монолог рассказчика, как и у Платона), чтобы возразить Рафаилу, но мы уже не увидим завершение его рассказа.
Таким образом, мы, опираясь на эти наблюдения, можем утверждать — Томас Мор не упоминал всуе Платона и его Атлантиду, он, воспроизводя структуру диалога «Критий», давал нам знак — он тоже, преодолевая существующий запрет, говорит об идеальном государстве Атлантиде — устами своего якобы болтающего вздор, но очень опытного осведомленного рассказчика — Рафаила Гитлодея.
Отметим еще одну важную параллель. Диалог «Критий» принадлежит перу Платона, не рассказ об Атлантиде ведет не он, а Критий.
В «Утопии» мы сталкиваемся с той же формой. Книга принадлежит перу Томаса Мора, но рассказ вел не он, а Рафаил.
Очень знаменательное совпадение. Не говорит ли это о том, что и Платон в свое время присутствовал при рассказе Крития? Напомним,что исследователи сомневаются в том, что он там был. Но если Томас Мор предложил нам форму, в которой обозначил свое присутствие, не значит ли это то, что его предшественник Платон скрылся за именем кого-то из трех — Тимея, Сократа или Гермократа? Мы этот вопрос не исследовали и надеемся, что те, кто сочтет возможным пересчитать даты жизни этих участников диалога по отношению к средневековому Платону (Гемисту Плетону) и более точно установить время написания диалога, смогут отгадать эту загадку. Вероятно, к моменту беседы кто-то уже был мертв.
Пойдем дальше. Мы обнаружили некоторые внешние формообразующие параллели книги Томаса Мора с диалогом Платона «Критий». Теперь посмотрим по существу текста.
Предлагаем вам перечитать приведенный ранее фрагмент книги Томаса Мора, которым она открывается, и вспомнить (или перечитать в нашем разделе «Конспирология Платона») странности преамбулы диалога «Критий».
Что же мы видим? И здесь налицо очевидные переклички, вполне явные знаки того, что мы, читая об Утопии, должны иметь в виду Атлантиду. Перечислим эти знаки.
С первых же строк Мор подчеркивает, что ему не надо ничего придумывать, он просто передает чужой рассказ.
Но и в «Критий» рассказчик тоже передает нам чужой рассказ (умершего дедушки, который слышал рассказ от Солона, а тот, в свою очередь, от египетских жрецов).
И тут и там авторы (Платон и Мор) заранее стремятся обезопасить себя и возложить ответственность за рассказ на другое лицо — «атлантоло-гам»-цензорам, следящим за соблюдением запрета на всякое упоминание об идеальном государстве, трудно привлечь рассказчика к ответу — рассказчик или умер, или пребывает якобы где-то далеко в неизвестной никому местности.
Здесь также немало внимания автор книги уделяет размышлениям о красноречии — так же как в «Критий» размышлениям о складности, о ладе.
Здесь также автор подчеркивает, что рассказ велся экспромтом, без подготовки — так происходило и в платоновском диалоге.
Здесь также ведется речь о том, как соединить ладность, складность рассказа, изысканность его стиля, — с истинностью. Здесь также автор заявляет о том, что истинность его заботит больше всего и намекает, что для полной правдивости ему не хватает таланта, времени и усердия. Так и платоновский рассказчик Критий все беспокоился о том, сможет ли он правдиво передать тот рассказ, который слышал в детстве от престарелого дедушки, и беспокоился о том, что слушатели могут уличить его в неточностях. Намекал на то, что слушателям кое-что известно, что они могут сравнить его рассказ с чем-то. Вот и Томас Мор сокрушенно пишет Петру Эгидию чуть дальше: «...в этом отношении я чувствую за собой некоторую уверенность и хотел бы даже обладать умом и ученостью в такой степени, в какой владею своей памятью, но все же не настолько полагаюсь на себя, чтобы думать, что я не мог ничего забыть».
Не кажется ли вам, уважаемые читатели, странным то обстоятельство, что и в первых строках книги Томаса Мора содержится столько явных параллелей с преамбулой диалога «Платона»? Мы считаем эти параллели не случайными, а хорошо продуманными указаниями на то, что книга повествует не о каком-то вымышленном острове, а именно об Атлантиде.
Отметим и другие параллели и занятные совпадения.
В обоих произведениях авторы искусно дают понять, что всей полноты информации обеспечить не могут. Они не имеют возможности сказать о существующем запрете — они ссылаются или на неверную память, или на отсутствие времени, усердия и таланта.
Участники беседы об Утопии «забывают» спросить Рафаила, где же, в какой части Нового света она находится, — то есть оставляют себе возможность отступления, если бы к ним пристали «атлантологи»-цензоры: всеми силами намекая на реальность острова, они фактически утверждают, что его нет, он выдуман.
В первых же строках книги, утверждая, что Рафаил «не столь сведущ в латинском, сколько в греческом» — они фактически указывают нам на средневекового Платона (Гемиста Плетона). Он, конечно, был силен в латыни, но в греческом — больше. Не потому ли, что к этому времени заботами европейских историков, творящих на их глазах картину славного прошлого человечества, Гемист Плетон начал уже передвигаться из Флоренции в Афины и выступать под именем античного Платона? Вместе со своим легендарным преданием об Атлантиде? Напомним, что по нашему предположению после смерти средневекового Платона к моменту написания «Утопии» прошло всего пятьдесят лет!
Чуть далее в письме Петру Эгидию мы находим подтверждение наших подозрений. Ведь Томас Мор ясно и недвусмысленно говорит нам о том, что рассказчик Рафаил Гитлодей собирается просить Папу Римского о том, чтобы отправиться к утопийцам в качестве епископа! Как же это могло быть, если претендент был слаб в латыни? И к античному Платону это никак не подходит — он жил во времена язычества, в дохристианскую эпоху, когда никаких пап и епископов не было. А вот средневековый Платон (или его преемник на посту руководителя Академии Госслужбы во Флоренции)вполне мог быть так искушен в латыни и греческом, что мог претендовать на пост епископа в Утопии-Атлантиде. (Здесь надо вспомнить о падении Константинополя и стремлении папы подмять под себя все православные патриаршества.)
Обратим внимание и на название знаменитой книги Томаса Мора. Это —«Золотая книга». Почему же она золотая, если она рассказывает о ка-ких-то неизвестных землях с абсурдным мироустройством? Мы думаем, что связано это с еще одним смысловым указанием. А именно — с указанием на то, что «Золотая книга» связана с золотыми скрижалями, которые хранятся в храме Посейдона в центре империи атлантов.
Теперь остается нам высказать еще одно совершенно безумное с традиционной точки зрения предположение.
Мы уже говорили о том, что Платон принадлежал к роду Посейдона. То есть, в соответствии с нашей гипотезой, был потомком одного из девяти братьев Атланта, получивших свои наделы после смерти основателя империи. Такой империи мы не нашли в традиционной истории (которая и создавалась с целью стереть из памяти человечества ее следы), такую империю мы нашли в альтернативной версии историй, предложенной академиком, А. Т. Фоменко. Он называет ее Монгольской империей или Русью-Ордой. Тогда получается, что потомки Посейдона, осевшие на западноевропейских территориях и образовавшие местную аристократию, бьии потомками Посейдона (по новой хронологии Чингисхана — великого князя Георгия Даниловича). А значит, они могли знать русский язык. Его мог знать Платон. А если упорно продолжающие его конспирологическое дело Мор, Кампанелла и Бэкон также принадлежали к Посейдоновому роду, к царскому роду, то можно предположить, что и они знали русский язык. (Ведь в империи он наверняка стал языком межнационального общения, и смысла переходить на местные речения представителям царского рода не было.) А если это так, то Томас Мор, придумывая свою книгу (заметим, за пределами своей страны, в кружке гуманистов Эразма Роттердамского во Фландрии), вполне мог воспользоваться запрещенным к тому времени языком и употребить уже непонятные для окружающих русские корни. Поэтому и описанный им остров мог получить название Утопия — от слова утопить, утопший, утонувший. Таким образом еще раз отсылая осведомленных современников к чудесному платоновскому (гемист-плетоновскому) острову, утонувшему в морской пучине.