7.
До Отечественной войны научные сотрудники за успешное выполнение работ премировались дирекцией относительно небольшими суммами денег. Надо сказать, такое поощрение производилось в конце каждого года и у сотрудников не вызывало никаких алчных побуждений. Все было просто и вполне нормально. Во всяком случае, премированный никакой инициативы не проявлял для получения премии, да и не мог этого делать. Все делалось руководством, то есть лицами незаинтересованными в получении этой премии. Короче, все было более справедливо, чем когда-либо.
Но вот после войны постепенно начали совершенствовать систему премирования. В результате, с одной стороны, она сильно усложнилась, а с другой, позволяет проворным соискателям получать большие премии даже за те работы, которые никогда не были использованы предприятиями, либо использовались временно, с недостаточным экономическим эффектом. Были случаи, когда некоторые работы внедрялись в производство только ради получения премии, хотя они и не были конкурентоспособными с существующими на фабриках машинами, методами. После получения премии, такие работы, по истечению какого-то срока, снимались с производства и постепенно забывались.
В нашем институте довольно часто к такому способу получения премии прибегал Шкловер, с помощью начальства.
Чтобы представить сложность существующей системы премирования и ее бюрократичность, достаточно привести такие факты.
Для расчета экономической эффективности разработаны специальные инструкции, часто противоречащие друг другу, пользование которыми приводит к многочисленным переделкам, исправлениям и все это заканчивается составлением материалов объемом около 40 страниц машинописного текста и таблиц цифрового материала. Но главная трудность заключается в сборе двадцати семи виз ответственных работников института, фабрики, треста, объединения, отделов и управлений Министерства и, наконец, должна быть и подпись первого заместителя Министра или самого Министра. Причем, каждый, кто ставит подпись, обычно делает замечание и требует перепечатывать материал после исправлений. Такое сложно-бюрократическое прохождение материала обычно занимает в лучшем случае несколько месяцев, в худшем – год и даже полтора года. А сколько это отнимает времени у ответственных работников и так называемых «соискателей» злополучных премий.
Несмотря на такую не оправдавшуюся и сложную систему, часто бывают случаи, когда премии выплачиваются за работы, вообще недостойные, а хорошие работы остаются неотмеченными.
И это легко объяснить. При существующей системе, в получении премии заинтересованы не только авторы, сотрудники институтов, но и работники фабрик и объединений. То есть те, кто должен подписывать материалы, представленные на премирование. Не заинтересованы только работники Министерства, так как им запрещено получать такие премии. У них свой порядок. Они только проверяют, причем весьма формально. Проверке подлежит методика подсчета экономического эффекта, которая должна строго соответствовать существующему положению, а также правильность ссылок на приказы и инструкции. А за что выплачивается премия - их не интересует. Правда, они часто материал возвращают, но не по существу, а по соображениям чисто финансовым. Они всегда ищут повод отказать в премии. Несмотря на это, существующий порядок позволяет нечестным и пробивным сотрудникам завышать премии, а иногда даже составлять фиктивные акты на работы, которые вообще не были внедрены на производстве или были внедрены, но оказались не экономичными и через некоторое время, - а точнее после получения премии, - снимались с производства.
Если при старой системе премирования у научных сотрудников не было никакой возможности устанавливать размер премии и вообще возбуждать ходатайство о премировании себя, - так как это делалось другими, не участниками, - то сейчас любой сотрудник, после внедрения работы в соответствии с действующей инструкцией и положением, сам оформляет материал, устанавливает размер премии и собирает подписи. Это настолько заразительно и настолько разжигает алчные страсти, что каждый надеется на получение премии, проталкивая иногда даже недостойные работы.
Если внимательнее присмотреться к отмеченным премиями работам, то можно легко заметить даже определенную закономерность. Те сотрудники, которые очень любят деньги, обладают достаточной настойчивостью и пробивной способностью, получают премии значительно чаще, даже за менее ценные работы, чем более скромные сотрудники за свои более глубокие и более полезные научные разработки.
Все это приняло такой размах и нехороший оттенок, что правительство вынуждено было дать указание органам Государственного Контроля повсеместно проверить выплаты премий за научные разработки различными Министерствами. В системе, например, Министерства черной металлургии обнаружились большие нарушения.
В частности, работники кафедры обогащения Днепропетровского горного института, во главе с заведующим кафедрой проф. Кармазиным, получили высокие премии якобы за внедрение своих разработок на обогатительных горнорудных комбинатах Кривого Рога. В действительности, при проверке, оказалось, что эти работы вообще не внедрялись, а для получения премии были представлены фиктивные акты, подписанные предприятиями и институтом.
За эти нарушения ректор института проф. Потураев и заведующий кафедрой проф. Кармазин со своих должностей освобождены, а всем получившим премии предложено возвратить ее государству. Проф. Кармазин вернул государству 3000 рублей, проф. Серго – 1600 рублей и т.д.
Больше того, руководители этих комбинатов заключили договоры с кафедрой обогащения на выполнение научно-исследовательских работ, якобы, крайне необходимых для предприятий. В действительности, за эти деньги работники кафедры разрабатывали руководству комбинатов кандидатские диссертации, которые тут же, в этом институте, и защищались. За нечестные поступки эти руководители были лишены ученой степени.
Мне кажется, новая система премирования сложна, и, по своей объективности, значительно уступает ранее существовавшей, ибо теперь все находится в руках претендентов. Ведь инициатива составления материалов, подсчет экономического эффекта и установление премии принадлежит соискателю и заинтересованным покровителям, которые вносят в это дело субъективизм и элементы личной выгоды.
Конечно, вы можете не только возмутиться, но задать вопрос:
- А где же совесть у этих людей?
Совесть? Она у всех людей находится на почетном месте. О ней много говорят, почитают, особенно те, кто ею часто пренебрегают. Природа, создавая человека, предназначала нашу совесть на самую высокую должность – нашего судьи. Но, в силу стечения обстоятельств и помех всякого рода, она так плохо замечает происходящее и так нерадиво выполняет свои обязанности, что многие махнули на нее рукой и действуют по своему усмотрению, под впечатлением субъективных желаний, направленных на удовлетворения личных интересов в ущерб общественным.
По мнению этих людей, они якобы не теряют своего достоинства, рассчитывая на рассеянность и невнимательность остальных. А если кто и заметит, то ведь цель оправдывает средства! Тем самым, они руководствуются не здравым смыслом, а страстью к деньгам, к наживе.
Такой метод выбивания премий в последние годы получил массовый характер. Этому способствует не только сама система поощрений, но, в гораздо в большей степени, заразительный пример, который подчиненные заимствуют у начальства. Некоторые начальники в этом деле довольно изворотливы, что является развращающим фактором для меньших начальников и подчиненных вообще.
Пожаловала комиссия по проверке правильности выплаты премий и к нам, в институт. Правда, это была не комиссия Госконтроля, а нашего Министерства. Наш Министр Худосовцев решил перед приездом работников Народного Контроля предварительно самому проверить состояние дел по премиям. Он разослал всех своих сотрудников по комбинатам, трестам, объединениям и институтам с заданием - выявить нарушения, чтобы быть готовым к приему контролеров от более высоких инстанций.
Я не знаю, чем кончилась проверка у нас, в институте, но наше начальство всячески стремилось навести порядок в документации и готовилось к хорошему приему комиссии. Дело в том, что наше руководство систематически получало значительные премии, особенно это относилось к Коткину. Возможно, в оформлении этих премий и не было грубых нарушений, но внешне они были несколько встревожены.
Меня всегда неприятно поражало то, что среди ученых находятся люди, которые будучи обеспеченными, занимаются недостойными делами. Я осуждал их и не мог понять, что заставляет так поступать. Ведь это значит легко идти на преступление ради денег, а не жажды славы, хотя часто бывает, что преступление осуществлялось ради того и другого. Между тем, между этими понятиями нет знака равенства. Если жажда славы может увлечь человека, его ум, так, что иногда приводит к открытиям, к созданию для потомства многочисленных наук, к геройству, то жажда денег является, скорее, низменным чувством. Оно ведет либо к скупости, либо к разврату.
Ведь нельзя же думать, способность пользоваться деньгами есть отличительный признак разумного существа. Ведь совсем не значит, что кто больше добыл денег, тот - самый умный. Ум и деятельность ученого, да и любого человека, измерять деньгами нельзя. То, что ученые получают большую заработную плату, чем неученые, еще не значит, что если вы добываете деньги нечестным путем, то становитесь умным.
Наконец, состоялось заседание Коллегии Министерства. Кое-какие руководители за нарушение финансовой дисциплины, главным образом, за выплату незаконных премий, были сняты с работы. Многие получили взыскания.
Руководство нашего института не подверглось никакому наказанию. Комиссия не нашла серьезных нарушений, кроме незаконной выплаты премии начальнику Главка Министерства Ковалю. Министр Худосовцев предложил Ковалю немедленно вернуть 400 рублей, которые он получил, не имея на это никакого основания.
По нашему институту были замечания, но они не носили принципиального характера и потому на Коллегии Министерства не обсуждались.
13 марта 1973 года Толику исполнилось 28 лет. И, так как он не смог приехать к нам из-за лекций в университете, - а он в том году имел приличную нагрузку, - то жена поехала к нему, в Москву. Для моей жены это из ряда вон выходящее событие. Видеть Толика, говорить с ним, смотреть на него, не отрывая глаз, и любоваться им, все это для нее составляло неотъемлемую часть их отношений. Она хотела как можно лучше отметить именины Толика. Для этого приготовила Наполеон, различные другие пироги и продукты. Все это надо было упаковать и доставить в Москву в полной сохранности. Толик с большим удовольствием кушал домашние мамины изделия, и она хотела в день его рождения порадовать его.
Я проводил ее на вокзал, усадил в мягкий вагон, и она уехала. На следующий день жена позвонила мне из Москвы. Прибыла она благополучно. Толик ее встретил на Павелецком вокзале и все свертки и чемодан были доставлены в полной сохранности.
Впервые мама будет присутствовать на именинах Толика в его квартире в Москве. Он всегда отмечает день своего рождения в небольшой компании наиболее близких знакомых. Обычно ко дню рождения мы отправляли ему посылку, а в этот раз жена изъявила желание побыть у него несколько дней, и помочь организовать прием гостей в этот радостный день.
Из телефонного разговора я узнал, что жена с Толиком в Москве все время находятся в движении и закупают продукты, ведь до 13 числа оставалось менее двух дней.
Дома я остался один. Это со мной случается редко. Жена редко меня покидает, а если это и случается, то не более, чем на недельку. Но был один случай, когда я оставался один двенадцать дней. Она тогда тоже гостила у Толика в Москве.
Дело не в том, что я оставался один (хотя я и не привык к этому и сильно скучал), а в том, что жена считает меня совершенно неприспособленным, или, если точнее выразиться, непутевым человеком в самостоятельной каждодневной домашней жизни. Она считает, я в житейских вопросах ни себе, ни своим близким, не могу быть ничем полезным, так как я не искушен в самых обыкновенных будничных делах. У меня, по ее мнению, полный разлад с домашней действительностью и житейской мудростью. И в этом она права.
В самом деле, если вспомнить нашу совместную жизнь, то вырисовывается интересная картина. С самого начала жена все домашние заботы о семье взяла в свои руки. Больше того, мои попытки, - правда, не так уж настойчивые, - помочь ей, не всегда ею воспринимались положительно, поскольку я либо не так делаю, как требуется, либо, чаще всего, она не хотела загружать меня домашними заботами, считая, что я устаю на работе. В результате, я постепенно привык, сжился с таким порядком, хотя и понимал, что жене часто одной было тяжело, и ей нужна помощь.
Кое-кто, услышав мое признание, может подумать, что я - порядочный лентяй или неисправимый эгоист, и что в своей жизни успешно освоил самый простой процесс (многими легко осваиваемый) – бить баклуши.
И все же, это не так. Я не такой хороший, каким надлежало быть, но не так уж и безнадежен. Я просто не проявил вначале достаточной настойчивости. Вот и все. Я не только это понимаю, но мог бы это легко изменить, ибо мне не пришлось бы тратить много сил на преодоление лености или эгоизма. Ведь я не поражен ни тем, ни другим. У меня ничего этого практически нет.
Все объясняется довольно просто. Я всегда стремился дома, после работы, чем-то заниматься, главным образом, что-то писать. Меня всегда влекло к этому не так уж веселому занятию. Жена прекрасно меня понимала и старалась создать мне и сыну необходимые условия для плодотворной работы. Искренне старалась, как можно меньше отвлекать меня от занятий. А в наше время, согласитесь, это не такое частое явление в семьях.
Я ей был и всегда буду благодарен не только за создание мне работоспособной обстановки, но и за понимание и положительную оценку моих стремлений. Да иначе и быть не могло. Ведь она сама вот уже много лет пишет сборники «Что-нибудь обо всем» и свои воспоминания. Быть неблагодарным такой жене, это значило бы быть недостойным мужем и непорядочным человеком вообще.
Всегда, когда уезжает моя жена, она старалась как можно больше приготовить мне пищи. Но я, когда остаюсь один, делаюсь другим. У меня появляется новое чувство большей сосредоточенности и ответственности за все: за квартиру, за порядок в ней, за свое питание. Ведь я – один, и автоматически начинаю кое-что делать сам и не безуспешно.
Как видите, я не такой уж безнадежный бездельник.
Вот прошло несколько дней, как я один. Все пока хорошо. В кухне не было ни одной грязной или разбитой тарелки. Все чисто.
Я старался поддерживать образцовый порядок в квартире. Правда, получалось не так хорошо, как у жены, то все же получалось.
Выходит, если необходимо, то я не опускаю свои непутевые руки, а пускаю их в ход. И, знаете, получается. Но, если быть откровенным, с женой куда лучше живется, чем в ее отсутствие.
Как только она появляется в квартире, я становлюсь другим. Сразу все автоматически переходит к ней, моей любимой жене. Ее мастерство ведения домашнего хозяйства настолько превосходит мое, что я просто незаметен на ее фоне.
Чем я занимаюсь в отсутствие жены?
Извольте. Утром готовлю себе завтрак, с аппетитом съедаю, потом делаю свои традиционные 2,5 тысячи шагов и вполне работоспособным являюсь в институт. В перерыве иду домой. Это - второй мой завтрак. По окончании работы, обедаю, просматриваю газеты и начинаю писать, читать.
В дни, когда Валя отсутствовала, появлялись другие обязанности. Не успеешь помыть посуду, как вспоминаешь о какой-либо мелочи – оторванной, например, пуговице. Пришил, хотя и наколол палец. Сразу не сообразил воспользоваться наперстком. Но, как говорят, беда научит. Теперь я уже имею опыт.
Сплю ли я спокойно? Пожалуй, да! Вижу сны, но не всегда. Снам я никакого значения не придаю и не верю в них. Сон – это лишь вымысел, порожденный мозгом, обремененным дневными заботами и неприятностями.
Сны бывают разные – тревожные, спокойные, яркие и чрезвычайно схожие с действительностью, чудовищно страшные, несуразные, с быстрой сменой событий.
Мне снятся сны тревожные и спокойные, но всегда отрывочные, не цельные. Многое, что снится, я тут же, как только просыпаюсь, забываю. А если что-либо и остается в памяти, то это - отдельные эпизоды, часто совершенно не связанные. Но, что я хорошо помню, - так это мои полеты по воздуху, и бег по земле. Почти все мои сны, которые помнятся с самого детства и до шестидесятилетнего и даже шестидесятипятилетнего возраста, связаны с бегом и полетами. Причем, если полеты мне всегда удавались, то бег был затруднен. Когда мне нужно было быстро бежать, - а во сне мне почему-то только так требовалось бежать, - я бежал медленно, и сколько бы ни прилагал усилий, бег получается тяжелым, невыносимо трудным. Зато полеты были легки и свободны.
В народе говорят: когда человек летает во сне, то он еще молод. Если это так, то меня можно считать молодым вплоть до шестидесятипятилетнего возраста.
Перед сном обычно читаю газеты, журналы. Наша семья всегда выписывала их достаточно много. Все подряд прочесть невозможно, да и не нужно, ибо политические новости во всех газетах сообщаются одни и те же, а остальные материалы либо малоинтересные, либо слишком банальны.
Хотя газеты нельзя критиковать (они предпочитают сами кого-либо критиковать, а не быть жертвой критики), все же мне хочется кое-что сказать не в их пользу.
С одной стороны, газеты я уважаю. Без них в наш цивилизованный век нельзя обходиться. Но, с другой стороны, газеты – это сборники ежедневных легкомысленных, часто неправдивых материалов, которыми они нас обильно снабжают. Газеты с их взбалмошной манерой обо всем с важным видом судить, безапелляционно утверждать, настойчиво вталкивать нам в мозги легковесные и часто необоснованные мнения, вызывает у нас недоверие и скуку. Тем более, что газетные факты не подлежат проверке, и мы строим выводы на основе зыбких, не всегда проверенных, сообщений. Ну, а коль у нас нет к газетам должного доверия, то естественно, нет и их влияния.
Газеты неутомимо раздувают человеческую суетливость и тщеславие. Тщеславие всегда существовало, но оно еще никогда не стояло так высоко, как в наш просвещенный ХХ век.
Можно заметить, что в нашем цивилизованном обществе все исходит от тщеславия. Если и не все, то большинство из нас стремится занять завидное положение, услышать похвалу в свой адрес в газете, по радио, телевидению, получить награду. Ради этого многие теряют стыд, нарушают законы, изощряются в несуразностях.
Несмотря на это, газеты приходится читать. Без них, без ежедневного потока обрушиваемой информации, цивилизация во многом бы проиграла. Представьте, что завтра не будет газет. Что тогда? Наверное, мир сошел бы с ума. Это была бы катастрофа для человечества.
По вечерам я читаю мировых классиков, произведения которых собраны в двухсоттомнике мировой литературы. Прочел уже многих писателей, в том числе и Эрнеста Хемингуэя. Его короткие рассказы мне не очень понравились. Они, в своем большинстве, являются фрагментами фрагментов. Лучше получился роман «Прощай оружие».
Предвижу многих несогласие с моим суждением о Хемингуэе. Попытаюсь объяснить.
Хемингуэй среди особо талантливых писателей, и особенно классиков, является, скорее, журналистом, чем писателем высокого класса. А среди журналистов он, безусловно, писатель. Его язык своеобразен, но проза не так художественна и богата, как свойственно большим талантам, классикам.
Хемингуэй обладает даже излишней подвижностью мыслей и избытком зрительных образов. Недостаточно силен в обработке им добытого обширного материала, в легкости и плавности изложения.
Произведения Хемингуэя подкупают не художественностью или глубиной мыслей, нет. Богатой насыщенностью фактами и событиями, взятыми из реальной жизни. У него нет ничего выдуманного. Это и является главным достоинством его произведений.
Разумеется, большинство авторов, включенных в «Двухсоттомник», являются гениальными, их произведения доставляют искреннее удовольствие читателю.
Что же до современных писателей, то у меня - особое мнение.
Многие в наше время не только увлекаются современной литературой, но (что особенно побуждает меня высказаться), сами начинают писать. Авось, получится и, как ни странно, часто получается. Печатают. Причем, количество пишущих так велико, а желающих писать - еще больше, что рядовому читателю уже не под силу все это прочесть и осмыслить. Ведь у нас только членов Союза писателей насчитывается десятки тысяч человек, а хороших произведений за последние годы появилось ничтожно мало, раз-два и обчелся. Единицы, даже не десятки. Причем, Союз писателей с каждым годом стремительно пополняется новыми писателями, а число достойных произведений, наоборот, вроде бы уменьшается.
Когда говорят: наконец, появилась хорошая книга, то одно это уже предполагает наличие множества плохих книг.
Получается так: чем больше наши писатели пишут книги, тем больше ими будет сказано различных несуразиц, и тем с большим желанием мы ждем хороших произведений.
Большинство наших современных писателей не умеют мыслить самостоятельно и пишут книги под влиянием и на основании других книг. Но тот, кто не имеет своего стиля, самостоятельности, тот не должен рассчитывать на увековечивание своего имени.
Произведение, написанное талантливо, как сказал один критик, все равно, что строганные доски для пола, хорошо уложенные на прочной основе, пригнанные в пазах и к тому же приглаженные. Все доски, плотно пригнанные друг другу, составляют единое целое, монолит.
Совсем иначе дело обстоит у подавляющего большинства наших современных писателей. Их произведения – плохо сколоченный пол, в котором не только зияют щели, но каждая доска при нагрузке прогибается и скрипит, совершенно не связана с другими досками.
Чтобы сообщить своим мыслям индивидуальность, писателю надо их вынашивать глубоко и объемно, и до тех пор, пока она не станет им хорошо осознана. Талантливые писатели могут одновременно стремиться передать одно и то же чувство, работать над одним и тем же сюжетом, совершенно не опасаясь повторить друг друга.
Те же, кто лишен индивидуальности, всегда будут находиться под чьим-то влиянием и будут подражать.
Писатели, сочиняющие хладнокровно и преднамеренно, не находят в процессе ни любви, ни творческого вдохновения.
Тому, кто постиг святость литературы, вдохновение может открыться во всем своем величии, красоте, но тому, кто пропитан поиском мнимой славы, а не идеала, вдохновение не приходит. Вот почему вдохновение знакомо лишь немногим.
Правда, есть писатели, которым удается написать одно неплохое произведение, но они этим самым исчерпывают весь отпущенный им скудный запас дарований, поскольку вкладывают в это произведение все свои переживания и чувства. Последующие произведения получаются посредственными, не яркими.
Чтобы и далее создавать оригинальное, привлекательное, необходимо полностью обновить внутреннюю жизнь писателя, дабы вновь загореться и вдохновиться. Но это не всегда происходит. А писатель уже уверовал в свои силы и продолжает писать. Но он уже не творит, а просто насилует свой ум, и производит на свет слабые и маложизненные творения, которые так же быстро уходят со сцены, как и появляются.
Если в прошлом, в таких всемирно известных произведениях как Себастиана Бранта, Эразма Роттердамского и других, воздана похвала дурачеству и глупости, то наши современные писатели никак не могут так ярко, красочно и глубоко воспеть добродетели и человеческий разум нашей эпохи.
Можно, конечно, процесс роста писателей рассматривать по-разному. Скажем, все многочисленные члены Союза писателей, если и не дали нам гениальных произведений, но сами намного выросли, повысили свои знания, свой интеллект. Это то, к чему человечество стремится. Но ведь можно так этим увлечься, что мы все скоро станем писать и, тем самым, снизим требования к качеству произведений. А это повлечет за собой упадок в этом виде искусства.
Меня очень беспокоит появление множества слабенькой литературы, что может убить у нас вкус к настоящим шедеврам.
Может получиться странная вещь. Допустим, что все учатся, все пишут, выпускают в свет огромное количество низкопробной литературы, особенно это относится к поэзии, к которой многие имеют пристрастие. Все это может вызвать потерю вкуса у читателя. Я боюсь, за болтливой и пустословной банальностью мы упустим из виду высокое предназначение этого вида искусства. И вместо того, чтобы поднять народ к высотам литературы, мы опустим его до уровня заурядности.
Все говорят, что книги обогащают человеческую жизнь. Но не следует забывать, - они иногда и обкрадывают нашу жизнь, беднят ее. Ведь художественное произведение – это передача своего видения и чувств. Это не только простой пересказ задуманного содержания, а вкладывание в него художественности, то есть того, что и составляет его притягательную силу. А это может сделать только настоящий художник, мастер слова.
В писателе патриот и художник должны быть соединены. Только тогда можно достичь филигранной отделки героя. Когда писатель пишет, он должен забыть себя, забыть того, кто всегда с ним, и заменить себя «героем».
В художественном произведении недопустимо многословие об одном и том же, ибо это уже будет празднословие. Нужно сказать раз и навсегда сильно, реально и характерно.
Читатель всегда ищет правды и отвергает всякое лукавство, шарлатанство и пустозвонство.
Читая книги – можно возвыситься, но можно и опустошиться, заплатить своим драгоценным временем, которое мы отдаем чтению. Когда внимательно вникаешь в современные многочисленные произведения, то убеждаешься, что подавляющее большинство из них, а вернее их героев, являются мертвыми, застывшими, не способными вторгаться в вашу жизнь. Вместо того, чтобы самобытно творить самому, наши писатели хотят мигом сделаться мастерами слова и часто мелочно подражают кому-либо. Тем самым, выставляют себя в столь же смешном виде, как и те, кто желают уподобиться великому человеку, стараясь кашлять, как он, ходить, сутулясь, и копировать манеру говорить.
А сколько из этих бедняг считают свои заурядные произведения большим достижением?
В художественном произведении можно изображать что угодно, но никогда не надо забывать про человечность. Там, где есть мысль – необходима сердечность.
Нельзя только глумиться над человечеством, надо видеть и его хорошие стороны. Надо любить не только самого себя, но и других, тогда вас будут читать все.
Многие произведения сотканы по одному и тому же образцу – в начале есть герои, представленные мерзавцами и распутниками, а в конце – вдруг они становятся благороднейшими людьми. Это чудовищное превращение и несообразность противоречит действительности, часто искусственно, но авторам, по-видимому, на это наплевать. Не заметить этого или, что еще хуже, - знать и сознательно нагромождать конфликты, возможно только, когда пишущий - не талант.
Для того, чтобы появились гениальные произведения, нам, читателям, надо быть значительно требовательнее, чем мы есть на самом деле. О современной литературе мы судим по большинству, а оно является посредственностью. Этим мы притупляем свой вкус и не отвергаем это большинство, а наоборот, поощряем его, обкрадываем при этом нашу литературу и самих себя.
Иногда невольно задумываешься над тем, что же нам нужно? К чему надо стремиться в жизни?
Ответ напрашивается легко. Нам нужно, прежде всего, почувствовать, что круг наших знаний все время расширяется, и что в нашей жизни, что-то происходит важное, что нас учат чему-то хорошему. Этому должны способствовать художественные произведения и особенно труд. Труд – это основной закон нашего бытия. Пусть иногда он изнурительный, пусть несправедливо распределяются его блага между людьми, но не ему ли суждено даровать нам знания и счастье!
Разумеется, я хорошо себе представляю, что чем больше мы познаем, тем больше видим непознанного. Но как бы там ни было, всегда надо стремиться к знаниям.
Вот в таких суждениях и размышлениях я и провожу время, находясь в одиночестве. Я должен сказать, это нисколько не скучное занятие. Такие размышления приводят к возбуждению любознательности, жажде чего-то необычного, исключительного.
Наконец, вернулась из Москвы жена. Я встретил ее на вокзале с большой радостью и волнением. Теперь я не один. Ее присутствие делает мою жизнь более полной и содержательной. Все стало на свои места, и я вошел в прежнюю колею.
В последние годы по распределению домашних обязанностей между мужем и женой много напечатано различных статей. В одних утверждалось, что домашнюю работу надо делить поровну между женой и мужем, другие считали, что домашняя работа все же более свойственна женщинам, чем мужчинам.
Нельзя в этом деле искать общего решения.
Надо всегда понимать, что женщина в доме не только хозяйка, но и мать. Для детей слово «мама» звучит совсем иначе, чем слово «папа». В минуты страха не только дети, но и взрослые произносят слово «мама», а не «папа». И это не случайно. Дети этим словом выражают радость, боль, наслаждение, восторг, страх и отчаяние, самые разнообразные оттенки ощущений и страстей. Чего стоит слово «папа», если оно не может так выразительно, как слово «мама», передать любые переживания ребенка.
Тем, чем является для ребенка мать, не может быть самый хороший отец. Особое, иногда мало уловимое чувство, постоянная тяга детей к матери – это их природное стремление и его переделывать и подменять отцовским чувством невозможно. У ребенка матери и отцу отведено разное место и разные отношения, которые на первый взгляд не всегда заметны.
Вот почему в семье есть такие женские обязанности в отношении детей (да есть и другие), которые с успехом, особой любовью и тщательностью могут выполнять только женщины.
Конечно, все это могут выполнять и мужчины, но у них недостает природного качества, материнства, каким одарены женщины. Женщинам надо помогать, но не подменять их там, где только они способны быть на месте.
Разумеется, я не отрицаю роли отца в воспитании детей. Она очень большая, но отец только дополняет материнское обхождение с ребенком, а не подменяет его. Чтобы получился полноценный и хорошо воспитанный ребенок, нужно заботиться и матери, и отцу, но каждый должен выполнять свою роль, не противореча друг другу.
То, что у детей много эгоистических проявлений, - виноваты, прежде всего, родители. Родителям всегда хочется, чтобы их ребенок жил лучше, и невольно прививают привычку только брать, требовать. И совершенно лишают их чувства ожидать, отдавать, отказаться, терпеть.
Ученые психологи утверждают, что ребенок, как личность, формируется в возрасте от двух до пяти лет, то есть как раз в то время, когда родители больше всего его балуют, больше всего уступают, потакают, полагая, что он еще слишком маленький, не смышленый и ему еще рано в чем-либо отказывать.
Такое поведение родителей ошибочно. Именно в этом возрасте надо ребенку прививать сдержанность, торможение своего «я», своего «хочу», воспитывать в нем рефлексы щедрости, уступчивости, понимания запросов других и т.д.
Но вернемся к распределению обязанностей. В доме всегда полно забот, причем все, что делается, разнообразно, специфично. Есть такие работы, которые более свойственны женскому полу, а другие – мужскому. Все это нельзя смешивать и валить в один общий котел.
Но самое главное при распределении обязанностей по дому – это единодушное согласие между женой и мужем, уважение друг друга, понимание и поддержка стремлений каждого из них. При таком хорошем отношении друг к другу и делить-то нечего. Все само собой будет спориться без всяких упреков, ибо каждая сторона в этом случае будет стараться предупредить желание другой стороны, и не будет не только трений, но и разговоров о распределении домашних работ и забот о детях.
Тогда вы не будете находиться на грани развода.
Нельзя допускать, чтобы ржавчина ваших ссор и раздоров разъедала все, связывающее вас и являлась дурным примером для детей.
Ведь личный пример родителей является куда более сильным и восприимчивым приемом для детей, чем любые ваши поучения. Особенно тогда они малоэффективны, когда вы сами их не соблюдаете. Требовать от ребенка то, чем вы сами пренебрегаете, всегда звучит в ваших устах фальшиво и скрыть это чрезвычайно трудно. Дети видят многое, а если и не видят, то хорошо чувствуют.
Дети имеют огромные ресурсы своих способностей, но они с возрастом утрачиваются. В этом повинна не природа, а наше собственное небрежное отношение к воспитанию детей. Мудрая природа знает, что делает. Хотя у нее все основано на инстинкте, но она всегда стремится к полезному и находит верный путь, а мы это часто искажаем и воспитываем бездельников. Обычно мы стремимся создать для своих детей обеспеченное состояние. Да разве дело только в куске хлеба. Какая несуразица так думать и полагать, что человечество обретет полное счастье, если будет вдоволь есть. Для счастья этого мало. Есть еще духовная жизнь. Сегодня человечество просит хлеба, но стоит его накормить и оно тут же потребует большего. И это естественно. Человек ведь мыслящее существо и его физические и духовные потребности не ограничены только куском хлеба.
Возможно, я в чем-то и ошибаюсь. Вполне допускаю. Но прожитые мною годы кое-чему меня научили и прежде всего, трезво смотреть на вещи. Ведь со старостью меняются не только внешний вид, но и взгляды. То, что мне, например, казалось в молодые годы сносным, сейчас кажется нетерпимым. И это происходит не потому, что мы, старики, становимся мудрее (хотя и в этом есть доля правды), а потому, что становимся осторожнее в своих суждениях.
Мы со временем устареваем. Это верно. Все время непрерывно возникает что-то новое, передовое, за которым мы уже не можем угнаться. Но, несмотря на это мы, как старые скрипки, сохраняем себе цену, чего часто не достает молодежи. Современная молодежь часто жадная до удовольствий и очень нетерпеливая.
Разумеется, человеческую жизнь можно представить в виде огромного котла-ковчега, где все бурлит, происходят могучие процессы пороков, эгоизма, наслаждений, но, несмотря на это, человечество неуклонно двигается вперед. Откуда-то постоянно поднимаются новые силы – неисчерпаемые человеческие резервы. На общем положительном фоне, какое значение имеют: разврат, моральная испорченность, изнеженность, разнузданность, продажность, ошибки некоторой части людей, если все расцветает, стремиться вперед, унося с собой все народы к лучшему будущему, а отбросы общества, ничего не добившись, оседают на дно этого гигантского чана, и, в конце концов, добро торжествует над злом.
В предъюбилейные дни института я почувствовал сильное переутомление. Нет, не от работы, а от нудного безделья. В этом году, в марте месяце исполнилось нашему институту пятнадцать лет с момента его организации. Перед этой датой Коткин был в Москве и присутствовал на годичной сессии института Твердого топлива.
В этом институте, занимающемся тоже обогащением углей, порядок рассмотрения и утверждения научно-исследовательских работ несколько отличается от принятого у нас. Там в течение года законченные работы рассматриваются и утверждаются не на Ученом Совете, как у нас, а на более узких семинарах. Но в конце года устраивается большой Совет института, называемый годичной сессией, где заслушиваются наиболее важные и актуальные работы. Вот на такой годичной сессии и присутствовал наш Коткин.
Ему настолько понравилось это заседание, настолько он воодушевился, что решил по приезде домой устроить у нас нечто подобное, приурочив к пятнадцатилетию института.
Коткин так был увлечен этой затеей, что решил послушать 29 докладов, то есть по существу все отчеты, которые подробно рассматривались на этом же Ученом Совете и утверждены им. Для нас, членов Ученого Совета все это было излишним, так как мы достаточно полно были знакомы с этими работами. Такое подробное рассмотрение работ можно было бы оправдать только присутствием новых слушателей, желательно производственников.
С этой целью разослали многим специалистам приглашения, но приехало очень мало гостей, да и те уехали в первый же день, после перерыва.
А случилось вот что. Так как подобное мероприятие не было согласовано с Благовым, то он позвонил первому заместителю Министра Украинского Министерства Саракитянцу и сообщил ему об этом незаконном юбилее института с приглашением многих работников, включая и начальника главка Коваля. Благов рассматривал такое заседание нарушением установленного порядка.
Такой разговор состоялся в десять часов утра, то есть в тот момент, когда началось заседание нашей сессии.
После этого немедленно последовал звонок Саракитянца к нам, в институт, и было предложено Ковалю немедленно покинуть эту самодеятельную сессию.
Как только уехал Коваль, его примеру сразу последовали немногочисленные гости и даже наш директор Жовтюк покинул зал заседаний, на всякий случай. Остались мы, все свои, во главе с Коткиным. И вот нам пришлось в течение двух дней слушать уже достаточно нам хорошо известный материал. Создалось неловкое положение – и закрыть Ученый Совет неудобно и продолжать нет никакого смысла. Так мы, с растерянным видом у Коткина и возмущенными лицами у нас, просидели в этой скучной, душной и никому не нужной обстановке целых два дня. Немудрено, что все были измучены и расстроены.
Как только закончились все доклады, - которые к концу уже сжимались и укорачивались, - сразу Совет без всяких выступлений и принятия решений, был закрыт.
В начале заседания Коткин старался держать себя с мальчишеской развязностью, прикидываясь, что у него в душе все хорошо. Затем он кисло посмеивался просто ради смеха, потом начал дергать докладчиков со злорадством. Постепенно голос у него начал дрожать, а воспаленные глаза подернулись яростью. И когда кончились все доклады, Коткиным овладел какой-то отсутствующий и растерянный вид, как у человека, утратившего власть над собой и не знающего - куда идти и что делать. Он был настолько расстроен и удручен, что когда к нему обращались, он отвечал невпопад, словно был где-то далеко-далеко.
Собственно, такое обилие докладов и не сулило ничего хорошего, если бы даже и были приглашенные. Для производственников достаточно было заслушать только те работы, которые дают что-то новое в нашей области, могут сразу быть использованы на производстве.
В общем, Коткин откусил кусок больше того, чем мог проглотить. Вся затея оказалась скучной и уж слишком пресной, ни у кого не вызвала аппетита. С ним это часто случается, так как он - плохой организатор и совсем недальновидный дипломат. Лишен той тонкости, которая так необходима каждому руководителю в наше время.
Никогда нельзя подменять деловитость и знания болтовней, то есть тем, в чем так успешно упражняется Коткин.
С возрастом, - а Коткину в то время было около шестидесяти лет (сейчас уже 67), - он стал менее сдержан и готов в любую минуту, даже за свои промахи, бить кого угодно, но только не себя. Ему кажется, что он непогрешим и много знает, а между тем все время вращается вокруг собственной оси, часто вокруг нездоровых своих страстей и совершенно не движется вперед. Пустые разговоры, тщеславие, жажда власти, привели его к утрате той ясности ума, того равновесия мысли, которые помогают наблюдать окружающее и быть тем, кто ты на самом деле.
О диссертациях, их подготовке и защитах я уже не раз упоминал. Сейчас хочу рассказать кое-что о некоторых неофициальных правилах и порядках, которые в отдельных институтах постепенно входят в моду, при приеме диссертаций от соискателей.
Жена хорошо вам уже известного Кондратенко, инженер-экономист, подготовила кандидатскую диссертацию, которую представила для защиты в Харьковский институт экономики.
После рассмотрения диссертации на одной из кафедр и принятия ее к защите, ученый секретарь института предложил соискателю отпечатать автореферат за свой счет, хотя это является обязанностью института, который принял работу к защите. Кондратенко пришлось самой искать издателя. Ей удалось это сделать, но, помимо оплаты издания автореферата, она вынуждена была сверх того «поставить» еще печатникам. Без этого, оказывается, нельзя отпечатать в срок.
Но это - не такое уж большое отклонение от общепринятых правил и норм. Самое интересное было впереди. Чем меньше оставалось времени до защиты, тем сложнее и накаленнее становилась обстановка вокруг соискателя.
Прежде всего, приезжему официальному оппоненту, профессору-экономисту из одного Киевского института нужно было забронировать в гостинице комфортабельный номер «люкс», оплатить за свой счет бронь и стоимость самого номера за все дни его пребывания. Но этого тоже мало. Надо на вокзале его встретить, и на такси, за свой счет, доставить в гостиницу.
Когда все было сделано, ученый секретарь Совета института сказал соискателю:
- Знаете, - он остановился, потеребил свои взъерошенные волосы, и с отеческим видом продолжал, - у нас члены Ученого Совета солидные люди, а защиты диссертации требует значительного времени и может так случиться, что кто-либо из них захочет выпить стакан минеральной воды. Но… - он опять остановился, - лучше боржоми или, в крайнем случае, нарзан.
Соискательница мило улыбнулась и не успела сказать «хорошо», как он непринужденно засмеялся, взмахнул правой рукой и, звонко щелкнув пальцами, добавил:
- Да, кстати, нужны ведь и стаканы, этак штук двадцать. Только стаканы должны быть из гладкого стекла, прозрачные. Граненые, сами понимаете, ставить на стол неудобно.
Кондратенко ничего не оставалось делать, как мотаться по городу Харькову в поисках боржоми и стаканов из хорошего стекла.
Наконец, с трудом и это было сделано. Теперь оставалось доставить официальных оппонентов в институт и начать саму защиту. Но оказалось, это еще не все. Тот же ученый секретарь предостерегающе, скорее развязно, чем приветливо, сказал:
- Вам не следует докладывать свою работу так, как вы поступили при предварительном рассмотрении вашей диссертации. Вы выступали слишком живо, уверенно, даже с большим увлечением, так, как выступают люди с положением. Этого делать нельзя. Может сложиться мнение, что вы на многое претендуете. Ученые этого не прощают. Лучше будьте менее заметной, ибо в противном случае вы можете вызвать у членов Ученого Совета отрицательную реакцию, а это может повлиять на результаты голосования.
Озадаченная таким предупреждением, Кондратенко перед самой защитой приняла успокаивающие таблетки, и их действие не замедлило сказаться. Она докладывала работу медленно, вяло, с небольшими паузами. Создавалось впечатление, что соискатель кое-что знает, весьма скромен, ни на что не претендует и вполне заслуживает присвоения ему ученой степени кандидата экономических наук.
Так как никто из членов Ученого совета не был задет, то результаты голосования были отличными. Маститые ученые проголосовали единогласно.
После защиты, как это водится, соискатель должен устраивать банкет. И, несмотря на запрещение со стороны ВАКа устраивать подобные увеселения, все же они устраиваются, и участники охотно принимают приглашения. Не нарушили традицию и на сей раз.
Но, пожалуй, вершиной всего было поведение официального оппонента из Киева. После того, как немного выпили, он тихонько вновь испеченному кандидату наук своим жиденьким голоском сказал:
- Я прошу вас побеспокоиться о моем билете на самолет, - и он захихикал захмелевшим голосом с откровенным бесстыдством. Затем сделал неопределенный жест рукой, наклонился к Кондратенко, и добавил:
- Я хочу завтра же улететь в Киев, ну… он немного замялся, - и припасите мне кое-чего в дорогу из съестного и немного выпить.
Кондратенко сначала посмотрела на него с немым изумлением, но потом наклоном головы изъявила свое согласие.
Кондратенко купила за свой счет ему билет до Киева и упаковала две бутылки коньяку и закуску. Все это было принято с благодарностью.
Ко всему этому при выезде из гостиницы он не забыл взять у Кондратенко квитанцию об оплате номера. Она, так же, как и билет, вероятно, будет приложена к отчету для оплаты.
Вы, наверное, удивлены и готовы задать мне вопрос, а где же была у него совесть?
Я думаю, она была либо в отлучке, либо у него ее вообще нет. Скорее, последнее. Тлетворный яд стяжательства пронзил его существо довольно глубоко, а чистота помыслов, которая так необходима людям и тем более профессору, давно его покинула навсегда.
Вследствие этого у него уже давно угасли те превосходные душевные качества, которые ему при рождении даровала природа.
Конечно, не во всех институтах такие слишком вольные порядки и, разумеется, не все официальные и неофициальные оппоненты являются такими стяжательными натурами, но, как видите, они встречаются и не так уж редко.
