Моя жизнь была соткана из
бесконечных наблюдений и размышлений.
Я тот, кому сейчас 75 лет. Чего я только не видел, не слышал, не перестрадал, не пережил. Было все - хорошее и немало плохого.
Родился я 4 февраля по новому стилю в тревожном 1910 году, в год смерти Л. Н. Толстого и опасного приближения кометы Галлея к Земле, причем так близко, что хвост ее должен был задеть Землю. В газетах и различных журналах много высказывалось опасений, что хвост кометы Галлея состоит из вредных газов и все живое на Земле погибнет. Комета Галлея действительно задела своим хвостом Землю, но ничего опасного не произошло.
Если бы сбылось предположение ученых, я погиб бы в младенческом возрасте. К счастью, ничего не случилось.
И вот, спустя 75 лет, то есть в 1985 году, когда мне исполнилось 75 лет, эта комета опять приблизилась к Земле, но уже не так близко, как в 1910 году.
Как видите, я был свидетелем встречи кометы Галлея с Землей дважды. Следующая встреча этих двух небесных тел состоится через 76 лет, уже без меня.
Я пережил три войны – Империалистическую, Гражданскую и Великую Отечественную, две голодовки, не одну инфляцию, террор. Дважды был в оккупации - в Гражданскую и Отечественную войны. И оба раза на территории, оккупированной немцами. Я видел лагеря, бомбежки. Жил при императоре Николае II, временщике Керенском, руководителях Советского государства - Ленине, Сталине, Маленкове, Хрущеве, Брежневе, Андропове, Черненко и сейчас живу при Горбачеве. Кто из нас кого переживет, не трудно догадаться. Горбачев намного моложе меня. Судьба меня бросала из одного конца нашей страны в другой. Я был на юге, в Крыму и Закавказье, за Полярным кругом и на берегах Баренцева моря, на западе нашей страны и на Дальнем Востоке и Северо-востоке, на берегах Японского и Охотского морей. Где только не бывал. И шутка ли, было таскать свою бренную шкуру все 75 лет в такой обстановке.
Во многих событиях, пронесшихся на моих глазах, если мне и не приходилось прямо или косвенно принимать участия, то все это я видел и хорошо прочувствовал. И все же, все сошло мне с рук, я здравствую и доволен своей жизнью.
У вас может сложиться мнение, что я страстный оптимист, утверждающий, что все хорошо, когда, по моим же словам, было и плохо. Да, я оптимист, точнее – здравый оптимист. Среди плохого я умел замечать и выискивать хорошее. Это меня воодушевляло, и легче было переносить трудности.
Что же можно в семьдесят пять лет, сказать о себе. Семьдесят пять! Вот они исполнились. Плохо ли это, или - только зрелый возраст, когда можно еще не только прозябать и тянуть жалкое старческое существование, но и творить? Оказывается, можно творить и получать удовольствие.
Человек, живущий только воспоминаниями молодости и своего расцвета, впадает в старческое детство. Без увязки прошлого с настоящим и наметками будущего, нельзя творить. А нет творчества, нет и полноценной жизни.
Прошедшие годы помогли мне полностью раскрыться, выработать в себе не смирение, а желание действовать. Смирение я всегда считал жалким прибежищем, а тем более, сейчас, когда мне, как никогда ранее, хочется жить, трудиться и бороться. Не хочу жить только прошлым и скулить о настоящем. Это было бы недостойно моих взглядов. Я еще хочу чувствовать всю силу жизнь.
Чтобы на старости лет не вянуть, не мучиться безнадежно, надо действовать, и тогда старость не будет обременительной. Я так и поступаю, хотя это не так уж легко. Дело в том, что теперь все так быстро течет и меняется, что мне приходится переучиваться из вчера в завтра, чтобы не отстать и встречать новое во всеоружии.
Горжусь не своим возрастом, не тем, что прожил больше других, а тем, что, может, больше других претерпел и понял. Часто вспоминаю свою жизнь, какой она могла быть и какой стала. И не раз убеждался - проказница жизнь вечно находит не только забавные случаи, но и делает крутые повороты. Она безбоязненно ставит рядом выдающееся и ничтожное, и не без ехидства соединяет в одно целое обыденное с исключительным. Когда вспоминаешь, то сколько печали и радостей находишь в глубинах своего прошлого. Видны все просчеты и достижения, радости и печали.
Да, годы идут, как облака проносятся над головой. Но как незаметно все течет! Время меняет меня и окружающий мир. Теперь, когда мне 75, хорошо ощущаешь быстрый его ход и сознаешь, как недолго осталось жить. А жаль, что мир так устроен. В эти годы особенно ясно представляешь, как мы в молодости не умеем ценить время и понапрасну тратим драгоценные часы, дни и годы недлинной нашей жизни. В моем возрасте каждый час дорог. Вот почему я должен видеть и слышать все. Я испытываю опасение, что из-за минуты лености пропустишь какую-либо любопытную черту в жизни одного человека или целого общества. В моем возрасте всякая такая оплошность вряд ли может быть восполнена. Поэтому работаю я много.
Чтобы не стареть быстро и не слишком сильно ощущать старость, необходимо самым серьезным образом вообразить и верить в то, что вы хорошо слышите, прекрасно видите, легки на ногу и совершенно здоровы. Короче, не надо ныть и без конца рассказывать знакомым о своих недугах, методах их лечения, о модных лекарствах, о плохих и хороших врачах. Не надо становиться дилетантом в медицине и без конца давать советы своим приятелям. Жизнь и так коротка. Не способствуйте ее укорачиванию. Жизнь становится длиннее и интереснее, когда человек живет творчеством. Я не искушал свою жизнь, как это делал Дон Кихот, хотя и размышлял о ней немало. Как говорил Санчо Панса, я оставался тем, кем создала меня природа и пользовался тем, чем располагал.
Появившуюся седину я встретил без грусти, радостно, как признак солидности, а не неизбежной печали. Время ласково лишь с теми, кто принимает его с охотой.
Конечно, я стар летами, но не душой, а сердцем чист. Мир вокруг меня молодеет, юность побеждает, а я, чем дальше, тем больше старею, но не сдаюсь. Я стал из чувственного человека, каким был всегда, еще более чувственным. Человеческое горе меня трогает сильнее, чем трагедии Шекспира. Когда имеешь такой возраст, невольно хочется поглубже заглянуть себе в душу, изучить ее более подробно, собрать все вместе, что там накопилось и высказать вслух. Довольно молчать! В моем возрасте уже смело можно кое-что и сказать. Вы вправе возразить: если мы начнем заглядывать в личную жизнь, в себя, то можно ужаснуться от увиденного. Возможно, но вы лучше узнаете себя, и вам легко будет иметь дело с другими.
В наш вихревой век, в век космоса, я не хочу лежать и приятно потягиваться. Я больше получаю удовольствия, когда пишу. Я шел по дороге времени и на прожитые годы не ропщу. Будущее всегда для меня полно надежд.
Как видите, я мечтаю еще как юноша. В мыслях не старею, а молодею. На старости лет увидел, как все мало похожи на то, о чем многие мечтают в молодости. Мне часто жалуются люди моего возраста или даже моложе меня, - как скучна старость. Это неправда. Труд и воспоминания о прожитом – есть лекарство от старости.
Мои размышления, возможно, вызовут у вас сочувствие к моей безнадежной старости, считая меня ипохондрическим дедушкой. Если вы так поняли меня, то ошиблись. Я еще могу поднять свою вязанку, как говорили в старину.
Наша эпоха особая и, может быть, хуже прошедшей. Все изменилось. Причем характерной чертой является то, что теперь почти все недовольны своим положением. Все хотят чего-то лучшего. Но у меня не было времени грезить наяву. Вот почему я не искал чего-то особенного и не помнил своих снов. Хотя мне тоже многое не нравится.
Если на заре человечества природу считали единственной настоящей учительницей жизни, то ныне она человечество ставит в затруднительное положение. По-видимому, полагает, что наша жизнь ничего не стоит. Она открыла свои тайны человеку, и он обрел грозное оружие. Дело дошло до того, что один народ становится жертвой другого. Массовые убийства приобрели законность. Природа научила нас пожирать друг друга и является началом всех наших преступлений и пороков, которые мы пытаемся исправить или облекаем покрывалом приличия. Все говорят - нельзя убивать людей, даже в Священном Писании сказано "не убий". Но нигде не сказано, что мы не должны изготовлять страшное оружие, с помощью которого уничтожаются люди.
Вид у меня теперь, когда я оказался в отставке, напоминает больше мудреца, чем современного кандидата наук. Большую часть своего времени я провожу за книгой. Я являюсь ее рабом, пленником. Книга, как и действительность не выходит из моей головы. Как видите, старость имеет и свое преимущество.
Придет время, и вы тоже почувствуете нечто подобное. Кстати, не думайте, что я - старик, изображающий из себя что-то особенное и считающий, что с его уходом из жизни кончится мир. Я не такой. Весь, хорошо известно, что когда пишут о себе, то в какой-то мере притворяются другим человеком. Но я хотел в этих воспоминаниях быть самим собой, а не играть какую-то другую роль. В то же время, в своих воспоминаниях я стал уже не самим собой, а своеобразным литературным персонажем. Я уже старик, и потому смотрю на себя, на прожитую жизнь, с известного расстояния. Говорю о себе так, словно это делаю не я, а кто-то другой. Это, конечно, попахивает фантазией, но люди, наделенные этим даром, обладают вечной юностью. Всегда старался быть объективным и избегать всякого рода полемик. У меня нет желания спорить с пеной у рта. Когда говорю о своих убеждениях, то хочу только сказать:
- Я так думаю.
А, в общем, в моих воспоминаниях важно не то, о чем я думаю, а то, о чем я рассказал.
Общественное мнение я всегда уважал, ибо оно было выражением взглядов той среды, к которой - по своему образу жизни и мировоззрению -принадлежал я. Вращаясь в этой среде, я с удовольствием наблюдал людей, и не потому, что они представляли нечто из ряда вон выходящее, но в них я видел то зло, то честность, то есть присущее человеку вообще.
Я был со многими знаком, причем из самых разных слоев общества, и в каждом что-то находил интересное. Моим интеллектуальным университетом были книги и люди, люди и книги. Здесь я нашел лучших профессоров, от которых черпал свои знания. Много читал и сейчас читаю книги, где всегда находил и нахожу невидимых, но интересных собеседников – единомышленников. Авторы произведений отдавали мне частицу своего таланта и стали моими друзьями, живущими бок о бок со мною. Это помогло мне стать тем, кем я есть.
Не будучи в числе больших начальников, в своей жизни выполнял всякие работы. Приходилось делать то, что по общечеловеческой табели о рангах, считается черновой работой. И все же я оказался счастлив.
Я наблюдал людей и запоминал, но не ради сплетен, а удовлетворения своей любознательности. Правда, моя память обладает странным свойством – одновременно хорошим и дурным. Она упрямо и с жадностью все легко схватывает и надежно укладывает в глубины, на самое дно, и ничего без особых усилий не возвращает. Чтобы что-то вспомнить, я должен принудить себя, и тогда с силой вытаскиваю нужное событие прошлого, прочитанное, слышанное или виденное. Я многое вспоминаю, но не свободно, а с применением воли или намека, на который стоит мне чуть-чуть натолкнуться, как сразу в мозгу воскрешается истинное событие, его подробности. В общем, моя память любит получать, а вот отдавать - скуповата. Я не обладаю титанической памятью, но она у меня пользуется особым уважением, служила мне хорошо и всегда была на первом месте. Разумеется, я не Наполеон, который обладал феноменальной памятью на лица, но все же кое-что запоминаю.
С подчиненными я не держался, как говорят о некоторых начальниках, по-княжески. Мои отношения с ними были простыми. Если я и не использовал иногда вверенной мне власти, то только из честных и бескорыстных побуждений, а не из желания удовлетворить свое честолюбие и не из стремления к личной наживе. Дружелюбное отношение ко мне сотрудников, где мне приходилось работать, очень ободряло меня.
За свою сознательную жизнь неплохо использовал свой дар – как можно меньше пользоваться своей властью и никогда не повторять поступков начальников-самодуров. Одно из священных моих правил было -больше доверять людям знающим, чем власть имущим. Вообще, я чту власть, но иногда она вызывает недоверие.
Когда я хожу, сижу или лежу, мой медлительный, а возможно, и косный ум старика, все время занят работой. Уловил какую-нибудь мысль, и тут же пытаюсь придать ей зримую форму, чтобы увидеть и ощутить ее умственным взором более четко. Это помогает мне перенести мысленное изображение на бумагу. Я слушал внимательно, все запоминал, продумывал, перекапывал и перелопачивал, хотел лишний раз убедиться в правоте сказанного. Жить - значит взлетать. Все хорошо, что возвышает жизнь. Я был выше предрассудков своей эпохи и в этом моя победа.
Признаюсь вам, любить своих врагов мне не позволял характер, и вовсе не потому, что я их ненавижу и не потому, что слишком добр, а потому, что свою злость всегда преодолевал. Это, конечно, происходило не в силу моей любви к ближнему, как говорится в Библии, а для того, чтобы не причинять себе вреда. У меня не разум находится на службе у чувств, а чувства находятся в услужении разума.
Вас интересует, как я жил? Отвечу: когда был голоден – кушал, если устал – отдыхал, а все остальное время, кроме сна, работал. Я прожил жизнь относительно тихо, больше с самим собой, чем на виду общества. При всем разнообразии развлечений, которые привлекают людей, я не умел ими пользоваться в полной мере, и моя жизнь в этом отношении слишком бедна.
Наблюдая чужие слабости и пороки, я шел по жизни по-своему, своей стезей, ведущей к концу, к смерти.
Насчет моих талантов: пожалуй, нахожусь на среднем общелюдском уровне. А в таких делах, как дегустирование вин, занимаю низкий уровень. Мне неизвестен пылкий жар, вызываемый алкоголем.
Читая мои воспоминания, вы можете подумать, что я только и делал, что придерживался глубокомысленного тона, никогда не шутил, не смеялся и не дурачился. Нет! Было все, но понемногу, и не говорю я об этом только потому, что эти воспоминания составляются мною не в молодом возрасте, а более чем солидном. На старости лет я живу двумя жизнями: "старой" прошедшей и "новой", настоящей. Старая является фоном новой жизни. Эти воспоминания, которые я пишу с большим удовольствием, сделали меня относительно молодым и счастливым - меня, многое пережившего, и еще живущего.
Как утверждают некоторые, судьба потворствует сильным и властным натурам. Я же - не Цезарь, не Александр Македонский, не Наполеон, даже не Топорков. Но счастье иногда, по странной прихоти, бросается в объятия и посредственности, вроде меня. Я случайно стал счастлив, и не в обиде на судьбу. Несмотря на все перипетии, я получил высшее образование и даже ученую степень.
Я слишком часто размышляю. Из головы бьют мысли, как пена из бутылки с шампанским. Они забавляют меня своей искренностью. Я издал не один десяток книг и чувствую удовлетворение от выполненного долга перед обществом. До конца использовал посредственные свои способности, отпущенные мне природой. Мои старания оказались не напрасными. Конечно, я - незаметный человек, можно сказать, рядовой. Войти в историю не так просто. Для этого нужно обладать чем-то особым. Но что-то же я сделал! Пусть оно маленькое и не так значащее, но все же сделано мною. То, что мы делаем, становится законченным не в момент его свершения, а лишь тогда, когда становится достоянием людей. Вот почему я брался за перо и так много писал. Не исключено, что и у меня найдутся читатели. Не будь Гомера, Ахилл был бы ничем. Никто бы не знал о его подвигах. Правда, я подвигов не совершал, но неплохо будет, если люди, хорошо знающие меня при жизни, узнают и мои душевные переживания.
Я сыграл немало ролей на жизненной сцене и сыграл их с неподдельным увлечением.
Я не религиозен, не верю ни во что таинственное, но ничего и не отрицаю. От жизни я никогда не убегал, так как ответственность всегда настигает. Я - не мистик, который полагает, что наша жизнь – наполовину сон, и что трудно распознать, где кончается сон и начинается действительность.
Всегда ли я был уверен в том, что хотел делать? Нет. Часто сомневался в своих силах, но каждый раз внутренний голос нашептывал мне: "Смелее! Вперед!". И я шел вперед и находил нужное. Но были и неудачи, как в творчестве, так и в поведении. После неудачного проступка я вызывал себя на допрос, предъявлял себе обвинение, и мне приходилось держать ответ перед собственным судом, своей совестью.
О, как трудно признавать себя виноватым. Но это необходимо, и я признавал. Благодаря этому домашнему суду, я двигался с одной ступеньки на другую и постепенно опускался в тайники своей души и внимательно рассматривал и познавал свое "я". Как бы прыгал в пропасть, не зная ее глубины, но зато лучше узнавал себя и жизнь вообще.
Что я еще люблю? Одиночество. Хотя это звучит и странно, но оно часто доставляет мне удовольствие. Когда я работаю, когда грущу беспричинно, когда грусть - не следствие какого-либо горя или гнева, тогда мне нравится быть в полном одиночестве. С моим возрастом все изменилось. Теперь я не хожу на работу, она сама приходит ко мне на дом. Люблю и вкусные блюда. Понимаю, что глупо восторгаться подобными вещами, но ведь мы все в какой-то степени этим страдаем. Вот я и решил - зачем скрывать, если это есть в действительности.
На старости лет я стал замечать простые мелочи, прежде ускользавшие от моего взора. Сами по себе они малы, чтобы что-то значить, но каждая трогает меня. Теперь, когда я больше живу взаперти, чем разгуливаю, как это было ранее, принимаюсь странствовать по равнинам мечтаний и в дебрях воспоминаний. Я из числа тех людей, кто всю жизнь оставался в тени, не умел обращать на себя внимание других, ни привлекать к себе симпатии.
Моей страстью всегда было познавать и, по возможности, самому испытать. Этим я занимаюсь планомерно и целеустремленно. Заглядывая исподтишка в чужие души, мозг, я не порицал то, что видел, не одобрял, а только наблюдал и осмысливал. Благодаря этому, я хорошо познаю тех, чей ум с годами рос, и тех, чей ум с годами притуплялся.
О своем здоровье я уже не раз говорил. К врачам пока не обращался, но прибегал иногда к самовнушению и давал возможность организму восстанавливаться. Мне это помогало. Я считаю так - если самообман помогает, то это уже не жалкая ложь, а отличное лекарство. Я оказался неспособным проникнуться верой и уважением к любым лекарствам, рекомендуемым медициной. И все же пришлось и мне ощутить свойственный моему возрасту недуг – ослабление зрения. Пришлось надеть очки «для дали». Но это нисколько не отразилось на моей деятельности и расположении духа. Я не прибегал к услугам врачей, и потому не знаю названий многих, особенно модных, болезней, названий лекарств. Итак, ничего этого не зная, чувствую себя относительно неплохо. За прожитые годы я имел не только крылья, чтобы мысленно летать, но и хорошие ноги, чтобы смело и бодро ходить.
Никогда не придавался праздным излишествам. Мои излишества, если они и были, заключались в труде. Труд – это борьба, а борьба – это удовольствие.
Многие пожилые люди сетуют на то, что в наше время все плохо. Мне кажется, что в прошлом люди были не лучше нынешних, но, вероятно, они были не столь подлы. Тогда тоже убивали, воровали, совершали злодеяния, но если те преступления положить на одну чашу весов, а на другую - нынешние, то легко заметить, как мы низко пали. Мир во все времена, по-своему был груб. Его жестокая действительность мстит тому, кто его презирает, кто о нем ничего не хочет знать. У меня же всегда была одна цель – взволнованно трудиться. Мое величие в этом и заключается. Я трудился и никогда в своей жизни не искал положения и славы.
Человеку иногда хочется излить накопленное внутри себя. Это естественное желание. Все, что я испытал в жизни, заслуживает признательности, благодарности и нежных воспоминаний. В этих воспоминаниях я говорил и буду говорить о себе, не надевая маски.
В своей жизни не раз получал оплеухи. Да, да! Конечно, не физически. Меня никто не хлестал по щекам, но были «оплеухи», которые хуже физических. Они били по душе, по чувствам и, главное, незаслуженно. А таких оплеух я получал немало. От кого? От подлецов – интриганов и от, так называемых, критиков – прислужников высокого начальства.
В глубокой древности, как повествуют историки, каждый человек занимался своим делом: одни землепашеством, другие – скотоводством, иные посвящали себя религии, искусству, военному делу, строительству городов. Но со временем стали появляться люди, которые не хотели ничего делать – лодыри. Вот их и начали презирать, а они - в свое оправдание - стали критиковать результаты труда тех, кто что-то создавал. Это и послужило толчком к появлению на свет божий племени «критиков».
Они , разумеется, бывают разные – плохие, нечестные, карьеристы и реже хорошие, знающие свое дело. Мне попадались, к моему несчастью, мерзавцы.
Были ли у меня пороки? Безусловно, да. Были и есть. Но, в отличие от некоторых других лиц, я с годами постепенно их теряю, и может статься, что если доживу до ста лет, то растеряю их все и из меня выйдет поистине чистое чудо. Своим знакомым я не устраивал никаких пакостей, и не требовал от них многого. Мне доставляло удовольствие бывать с ними и даже оказывать услуги. Никогда не наслаждался лестью друзей слишком долго, так как лесть подобна розам, с которых лепестки быстро осыпаются, и ничего не остается.
Я никогда не «занимался бизнесом», то есть тем, что часто является обкрадыванием государства или частных лиц.
Творчество у меня в разные периоды времени было различной интенсивности. Обычно, после особо творческого периода наступал спад. А затем я снова «воскресал». Я лишен художественного дара, не искушен в литературе, и если я пишу свои опусы, то только для себя. Всю жизнь только и делал, что писал, сначала технические, а затем и литературно-художественные произведения. Это давало и пока еще дает мне духовное, а не материальное удовлетворение. На склоне лет мое общение с художественной литературой «вспахало мои мозги», и я стал другим человеком. Проза своим ритмом оказала на меня чарующее действие. Проза – это особый вид искусства. Когда язык какого-либо произведения - складный и упорядоченный, меня это располагает и возбуждает. Да, проза – это посредница между чувственной и духовной жизнью человека.
Свои повести и воспоминания я писал и пока еще пишу охотно, даже со страстью, но хорошо помню, что достоинства любого блюда определяются не тем, с какой страстью готовил их повар, а их вкусом. Не знаю, понравится ли вам мое блюдо, об этом судить не мне.
Я люблю творить, хотя и плохо, но люблю. По этому поводу можно только добавить, что Господь Бог творил всего лишь шесть дней и сотворил целый мир, то я всю жизнь интенсивно пишу, и ничего существенного не сотворил. Из-под моего пера вышло только несколько десятков книг по обогащению углей и вот эти воспоминания и повести. Я много писал о женщинах вообще, о любви, и у вас может сложиться мнение, что все это мною испытано. Это далеко не так. В своей жизни я только наблюдал за женщинами. И вот теперь я делюсь с вами не своим опытом, а только своим пониманием. Мои же любовные похождения настолько скудны, что не случайно в моих воспоминаниях они отмечены только белым пятном.
Как бы ни были плохи мои повести, но они читаются. Больше того, мою повесть «Чувства и суровая действительность» кое-кто считает чуть ли не безнравственной, но читают взахлеб. Как это понимать?
Я не претендую на звание писателя. Это выглядело бы, по меньшей мере, смешно. Художественное произведение тогда хорошо, когда действующие лица действуют, а не разглагольствуют о своих чувствах и поступках. Таким требованиям мои сочинения не удовлетворяют. Но вы не огорчитесь, если прочтете мои произведения. Ведь все, что я написал, это не просто «писанина», а моя жизнь, которая теперь стала, если не рухлядью, то вот-вот будет ею. Мои рукописи – это следы не только моей жизни, но и творчества.
Мои воспоминания «У подножья» - это дневник моего душевного состояния, моей жизни. Моя пора детства, молодости, возмужалости и, наконец, старости. Здесь изложено все, что сохранилось, все, что на старости лет как бы оттаяло и раскрыло душу. Моя жизнь для меня теперь уже стала прочитанной книгой. В своих воспоминаниях я не раздваивался, как некогда молодой Гете между Фаустом и Мефистофелем. Я такой, как здесь представлен, изображен.
Эти воспоминания предназначаются для сына Толика и его жены Тани. Охотно предоставляю им случай посмеяться над старым Фоменко. Пришла пора дать им возможность узнать, наконец, кем я был и что из себя представляю. В моем возрасте можно и оглянуться, подвести итоги своей жизни. Правда, свою писанину не смог украсить сверкающими, переливчатыми самоцветами редкостных слов, затейливыми и чеканными сочетаниями, но ценность заключается в правдивости.
Если вы заметите много погрешностей в моей писанине, то это объясняется, прежде всего, спешкой. Меня все время подгоняло время. Когда я пишу, то чувствую его. Оно словно нож, приставленный к моему горлу. Поэтому я спешил жить, и жил за десятерых, но в этой жадности не пожирал бездумно самого себя. Я изнашивался естественным путем, нормально.
За все прожитые годы я никогда не был столь вдохновенным и чувственным человеком, как сейчас, когда пишу эти строки. Но, если быть откровенным, я чувствую и другое – завершение моей жизни. Это слово у меня вырвалось как-то неожиданно, но с ним нельзя не считаться. Не исключено, что этот выпуск воспоминаний будет действительно последним.
Если вы думаете, что я слишком ценю себя, то вы ошибаетесь.
Если вам покажется, что я не все рассказал о себе, то объясняется это либо моей забывчивостью, либо, что, пожалуй, более справедливо, умышленным умолчанием. Опущенное мною либо мне слишком дорого, либо может показаться вам слишком наивно мелочным, нелепым или даже смешным.
Конечно, говорить о себе – не так уж остроумно, но что поделаешь, если все это произведение большей частью посвящено мне, чем кому-то другому.
Надеюсь, у вас хватит мужества прочесть все это и поверить мне, что я сказал о себе правду.
Вам, наверное, хотелось бы знать, что говорят обо мне другие, те, которым трудно бывает угодить и те, которые не имеют своего мнения и легко соглашаются со всем?
Наше современное общество настолько разнообразно в своих суждениях, что в мой адрес можно услышать все, что угодно, вплоть до такой противоречивой оценки меня, как: тщеславен, наивный, непоследователен, ленив, ограничен, бестолков и т.д. И тут же можно слышать: деловой, скромен и даже даровит. И, пожалуй, все это в какой-то мере верно. Всем не угодишь. Поэтому этому противоречию не следует удивляться. Видимо, и те и другие немного преувеличивают. Ведь, когда вас характеризуют различные люди – друзья и недруги, толковые и бестолковые, то вы являетесь инструментом в их руках, и каждый им пользуется по-своему, как ему выгодно и удобно.
Ко всему сказанному следует добавить еще вот что. Когда меня рожали, разумеется, меня никто не спрашивал, желательно ли мне это или нет? Никто не осведомился - желаю ли я жить?
Мои родители не ошиблись, решив все эти вопросы за меня. Я жил и продолжаю жить с удовольствием и не потому, что «раз появился на божий свет, куда же деваться». Мол, хочешь или нет – живи. Я живу по своей охоте, а не по прихоти родителей. Не знаю, нужен был я миру или нет, но он мне оказался больше чем по вкусу, и этим я доволен. Но ведь я мог и не родиться. Боже мой! Какой ужас! Что тогда было бы? Мне трудно даже представить. При одной мысли об этом у меня мороз по коже пробегает. Эта вселенная, жизнь, общество, техника, литература, искусство и т.п. и вдруг - без меня. Какое горе было бы для меня, не видеть этого, не слышать ничего. Но к счастью, я родился, существую, безгранично рад и бесконечно благодарен своим родителям. Не знаю как кому, а мне мои родители угодили.
Итак, я довольно основательно перелопатил и пережевал свою жизнь. На этом, пожалуй, можно было бы и закончить, наконец, свои воспоминания, если бы не семья.
У нас с женой есть сын, который заслуживает значительно большего внимания, чем я, чтобы еще раз сказать и о нем.
Когда мы с женой создавали своего сына Толика, то вольно или невольно расщедрились, заложив в него немало чистой и добротной первоначальной субстанции, что потом помогло ему стать тем, кем он есть сейчас. Я думаю, он доволен своим появлением на свет не меньше, чем мы с женой.
Как только родился сын, жена Валя, по специальности филолог, оставила работу и безропотно отдала себя мужу и сыну. Мне - свою чистоту и каждодневный труд, а сыну – заботы по воспитанию, свои чувства, знания и материнскую любовь. Она ничего не оставила себе, все вложила в сына. В ее жертвенности был смысл жизни и наивысшее признание в материнстве. Воспитывая сына, жена не прививала ему чувства копить деньги, обрести солидное положение, власть. Она не ограничивала его свободы, не ходила за ним по пятам, не была назойливой, чересчур заботливой, что могло парализовать его желание к послушанию и приобретению знаний.
Моя жена - сильная натура, и в воспитании сына твердо проводила свою разумную линию и добилась блестящих результатов. Сумела подчинить себе сына, слиться с ним в единое целое и они стали доверчивыми единомышленниками. Природа наделила жену сильной волей, твердым и разумным умом. Она была всегда сдержанна и справедлива. Я был антипод своей жене. Был более суетлив и более бесцеремонен. Я всецело был захвачен исследованиями и написанием книг по специальности. Жена разделяла мои вкусы и интересы, и сама была недурной рисовальщицей, о чем можно судить по выполненному ею и сохранившемуся портрету сына, когда он окончил среднюю школу. Кроме забот по воспитанию сына, она обучила его рисованию. Он получил от нее прекрасное воспитание. Толик блестяще окончил механико-математический факультет МГУ. С большим успехом защитил сначала кандидатскую диссертацию, а затем, очень быстро, в молодом возрасте, и докторскую. Несколько позже ему было присвоено звание профессора.
С юных лет Толик познакомился с художественной литературой, астрономией, с другими науками. В нашей семье господствовала здоровая атмосфера, напряженных умственных интересов, что, по-видимому, оказало на него благоприятное влияние. Еще в те ранние времена проявилась в нем редкостная трудоспособность и неиссякаемая жажда новых знаний. В науке он был на поле боя, но не в качестве чистильщика оружия, а самостоятельно уже стрелял из него сам.
Может быть, о сыне говорить лестно и не совсем удобно, но ведь то, что я сказал, и еще скажу, является правдой. Так почему же я должен молчать? Итак, продолжаю.
Толик обладает широтой, ясностью и проницательностью ума, простой и выразительной, крайне своеобразной речью. Нет ни одной черты, говорящей о суровости или надменности. Выражение лица у него быстро меняется. Иногда даже трудно определить его, и на сей счет были разные мнения. Одни говорили, что лицо у него открытое, располагающее к себе, другие – что оно выражает некоторую надменность и недовольство. Но последнее суждение высказывалось, по-видимому, людьми посредственными и недостаточно проницательными. Дело в том, что Толику с ними было просто скучно. А скрывать свои чувства, вызываемые скукой, он не всегда умеет. Он приветлив и разговорчив с теми, кто ему нравился как собеседник, и молчалив и замкнут с теми, кто внушал ему неприязнь.
Его обширные познания оживляются индивидуальностью, полной страстности и объективности, соответствующей духу времени, которая добросовестно стремится все узнать и вслед за этим он проводит свои изыскания и строит гипотезы. Гипотезы ученого – это сам он. В них концентрируется сущность его энергии, наблюдательности, и сила воображения. Толик обладает непоколебимой силой убеждения и уверенности. Работает с одержимостью фанатика, с упорством крестьянина и страстью игрока.
Когда Толик рисует, то полет мысли, фантазии, настойчивости и мастерства свойственны ему не меньше, чем его творческие возможности в математике. А, как известно, в математике они немалые.
В двадцать пять лет он стал кандидатом наук, в двадцать шесть – доктором наук и известным математиком. Блестяще решил проблему Плато в классе спектральных поверхностей.
Толик как человек, как математик, как художник, полностью сформировался к этому времени. Критику он воспринимает умеренно. Она иногда помогает ему удалять сорную траву на ниве своего творчества. Его мощь не только в его необычайных способностях, но в упорстве и непреклонности. Все, что сразу не поддается познанию и осмысливанию, заключает в себе загадку, неодолимо волнует его, притягивают, и он не успокаивается до тех пор, пока не удается проникнуть в эту тайну.
Внутренний облик Толика определяется двумя началами: повышенной эмоциональностью, тонкостью ощущений и восприятия, - с одной стороны, и острым умом аналитического склада, - с другой. Он оказался человеком несокрушимого духа и вполне мог бы перед кем угодно засвидетельствовать, что кроме законного самолюбия, которое должен иметь каждый, у него нет никакой глупой гордости. Все, кто с ним хорошо знаком, могут подтвердить это.
Всюду, где он прошел, везде творил, оставлял след.
Как человек, он столь же знающий, сколь – любезный. Непринужденность его манер, с которыми он держится с другими, и уровень его научных достижений, явно свидетельствуют о том, что он немало подышал воздухом МГУ. Не случайно, один из посетителей выставки картин Толика в Киеве, написал в книге отзывов: «Сразу виден класс МГУ».
Он работает с такой страстной стремительностью, что его мысли обгоняют его, и чтобы не отставать, он усиливает свою быстроту.
Толик универсален и многогранен. Если он менял характер работы, занимался то математикой, то рисованием, музыкой или хронологией древней истории, то это объясняется не желанием блеснуть, а потребностью его мышления, неутомимой энергией. У него одна страсть сменяется другой, но они никогда не покидали его навсегда. Хотя его творчество в разных областях и независимо друг от друга, все объединено колоссальной энергией, которую он с одинаковой страстью вкладывает во все свои работы.
Превосходная память, склонность наблюдать, сравнивать и анализировать помогли ему сделать быстрые успехи в науке, рисовании, хронологии древней истории.
В своей живописи он то почти не пользовался интенсивными цветами, отдавал предпочтение черно-белым. В своем искусстве Толик стремится не к завершению, а к тому, чтобы зритель своим воображением сам придавал произведению завершение. То, чего автор не досказал, пусть доскажет воображение зрителя. Это заставляет зрителя не только восхищаться рисунком, но и задумываться. Когда смотришь его рисунки, они переносят тебя в мир иной, мир далекой древности и мир будущего.
В нашей семье так сложилось, что Толика не обучали музыке. Как потом оказалось, он не особенно в этом и нуждался. Он вполне справедливо полагал, что между математикой и музыкой существует родство. Математика и музыка – это две прелестные сестры, гармонические дочери Числа и Воображения. Музыка дает нам чистое выражение души, тайн внутренней жизни человека, а математика – знания и точность. Когда Толик слушает музыку, он кажется неподвижным, погрузившимся в сильное удовольствие. Обычно он сидит, сложив руки, полузакрыв глаза и сдерживая дыхание.
Другая отрасль науки, где Толик явился радикальным новатором – это хронология древней истории. Он и здесь достиг немалых успехов.
История, как наука, прекрасна, но ее красота по капризам судьбы всегда покрыта тенями, тайнами, неизвестностью. Ей, по-видимому, нравятся эти тайны, и она не любит сбрасывать с себя темное покрывало. Она стыдится посторонних глаз и любопытства. Поэтому, любая история содержит в себе массу противоречивых фактов, и это не случайно. В ней так часто перемешана правда с ложью, что историкам удается обосновывать любую точку зрения. Это получается потому, что до сих пор в истории нет научных основ и соответствующих методик. Вследствие этого в ее содержание всегда вторгается политическое пристрастие или национальный патриотизм. Вносимые умышленные и патриотические изменения искажают фактическое положение и история принимает нереальный характер. В любой истории многое подсвечено или затенено государственным или партийным пристрастием. Поэтому история – это «наука», наиболее пристрастная из всех известных наук. Когда появляется новый правитель, все остальное, даже великое и, казалось бы, незыблемое, но произошедшее до него, часто превращается в ничто и искажается. Переоценку такой «легкомысленной истории» приходится делать спустя многие годы, даже столетия, но и в этом случае многое остается неисправленным, покрыто тайнами.
До исследований Толика в области критики древней хронологии и версии истории были известны только работы Н.А. Морозова, которые очень объемны, но, к сожалению, в них было много спорных, бездоказательных утверждений. Его труд «Христос» носил, скорее всего, постановочный характер, да и то в весьма ограниченном смысле. Когда Толик в 1973 году занялся анализом хронологии, он обратил внимание на исследования Морозова и попросил профессора математики М.М.Постникова, у которого были книги Морозова, рассказать об этом. Сам Постников пропагандировал идеи Морозова, не внося в них по существу никаких изменений, дополнений и доказательств. В дальнейшем разработкой этой проблемы в широких масштабах стал заниматься только Толик. Через некоторое время к нему примкнуло несколько математиков, но главным его помощником, начиная с 1981 года, стал молодой математик Г.В.Носовский.
Когда Толик подробно ознакомился с ортодоксальной древней историей и ее хронологией, то пришел в ужас от неразберихи, нелепостей, которые там царили. Живо заинтересовался и, как это ему свойственно, быстро приобрел вкус к хронологии. У него появилось желание внести коррективы в хронологию древней истории и, тем самым, хотя бы частично восстановить истину. Он придумал новые математические методы датирования, смело пошел вразрез с традиционной хронологией и с поразительной настойчивостью и правдивостью воспроизвел то, что было утрачено хронистами в свое время. Он изложил свои исследования предельно просто и вместе с тем необычно для истории – правдиво и убедительно.
Из-за отсутствия надежных исторических сведений и объективных методов, археологические и источниковедческие изыскания часто обречены на неудачу, но зато здесь открывается простор воображению. Возникает немало догадок, более или менее остроумных, но редко основанных на точных наблюдениях, подтвержденных какими-либо данными, фактами. Часто бывает так, что полученные данные подгоняют к уже сложившимся «традиционным фактам». В результате, история извращается.
В общем, в хронологии много дат, происхождение которых весьма темное и загадочное, научно не подкреплено. Историки в результате многочисленных и отнюдь не всегда доказанных гипотез, сошлись на этих датировках и договорились считать их незыблемыми.
Хотя некоторые факты в ортодоксальной древней истории скорее выглядят легендарными, чем похожи на исторические данные, но Толик не пренебрегал ими. Он вскрывал их подлинный, забытый смысл, и с помощью разработанных им математических и статистических методик, находил им то место в истории, где они и должны быть.
Так родились новые взгляды и даты в древней истории. История впервые стала наукой.
Созданная Толиком, совершено новая, отличная от традиционной, хронология древней истории, вызвала противоречивые чувства у историков и вообще у ученых. Некоторые – за, но есть и много противников. Но если открытие разжигает в ученых кругах страсти – это уже какой-то залог успеха. Пока его теорию никому не удалось опровергнуть, даже ярым противникам. Мировоззрение Толика опирается на передовые воззрения современной науки и естественно, не все сразу разделяют его учение. Оно многих задевает своей новизной. Историки, долгие годы отдавшие традиционной хронологии, конечно, не могут легко и быстро проникнуться новыми идеями. Однако, Толик настолько тщательно создавал и проверял свои методики, доказывающие справедливость его результатов, что нельзя не проникнуться уважением к полученным им результатам, да и к самому автору. В общем, тот, кто хотел согнуть Толика, помог ему выпрямиться во весь рост своих возможностей и знаний.
Но вот Толик становится популярным человеком (как в математике, так и в области истории). К нему идут письма, приглашения из-за границы прочесть несколько лекций о его работах, звонят и посещают знакомые и незнакомые ученые, художники, корреспонденты, все новые и новые люди появляются в его доме. О нем много пишут, говорят, показывают по телевидению, рассказывают по радио. Он дважды был участником Международных конгрессов по математике, где выступал с большими докладами.
Эта популярность не завладела его душой, не вскружила голову. Он по-прежнему старается уединиться, и, как и раньше, работает в полную силу.
И хотя он отнюдь не равнодушен к славе, но не обольщается насчет известности, доставшейся ему. При его простых вкусах и презрении ко всем радостям тщеславия, он спокоен и ведет достойную жизнь ученого.
В нашей семье мы мало веселились, а если и смеялись, то «за собственный счет».
В свете изложенных похвал в адрес сына, я думаю, вам не следует ни удивляться, ни порицать меня и жену. Нас можно понять. Ведь мы - родители и этим все сказано. Неудивительно, что мы слегка купаемся в отраженных лучах известности сына.
Если обратиться к фактам, то легко можно убедиться, что я здесь о сыне сказал правду. Ничего не приврал. Например, за один только 1983 год он издал две монографии по математике на русском языке, объемом 24 и 13,5 п.л., два тома «Современная геометрия» (с соавторами) на французском языке, общим объемом 52 п.л. и несколько математических статей. И 1984 год был не менее щедрым. Была издана III часть «Современной геометрии», объемом 22 пл.л., два тома на английском языке, объемом 52 п.л. и математическая монография, объемом 14 пл.л.
Согласитесь, такая активность, да еще в математике, не каждому ученому по плечу.
Заканчивая свои воспоминания, я не жду от вас никаких наград, хотя ваше внимательное чтение их (а может быть, вам даже кое-что понравится) - это и будет самое дорогое поощрение. Недаром Цицерон говорил: «Почести питают искусство».
Хорошо или плохо выполнил я свой долг, - не знаю, ибо мой глаз, который хорошо видел вокруг, возможно, плохо видел самого себя.
Я старался быть объективным. Безусловно, все те, кто в моих воспоминаниях окрашены в темные цвета, будут меня поносить, но им не удастся ни оправдаться, ни, тем более, научить меня ненависти. Я только сказал то, что считал справедливым. Понравится им это или нет, меня не трогает. Я уверен, рассказанное мною само проложит себе дорогу.
На этом рассказ можно было бы и закончить, но хочется немного заглянуть в свое будущее. Оно, хотя и не радужное, но неизбежное.
Если в старину многие считали, что каждый ваш шаг сокращает расстояние до вашей могилы, то теперь наука и медицина по радио, телевидению и в печати, вовсю твердят, что каждый лишний шаг, да еще трусцой, отдаляет вас от вашей могилы.
Я мало верю тому и другому, и в силу своего неверия, к своей могиле избрал самый длинный путь – путь творчества. Оно у меня небольшое, но творчество. Человек должен жить, а творчество придает силы и желания.
Я еще дерево, хотя и без листьев. Вид у меня еще не мумиеобразный. Но если со мной, не дай Бог, неожиданно случится крайность, то прошу Вас не оставляйте меня неоплаканным и непогребенным по русскому обычаю. Это - моя последняя воля.
Прошу прощения за мрачное напоминание. В душе я думаю иначе. Я уверен, что мне, на мое счастье, выпадет великая удача – природа обязательно продлит мое существование И это уже будет не удача, а просто чудо.
