2. ОБОЗРЕНИЕ МНЕНИЙ
О степенях защиты античных текстов
Мы исходим из того, что автором диалогов «Критий» и «Тимей», содержащих основной и самый ранний массив информации об Атлантиде, был человек по имени Платон. Может быть, по ходу наших размышлений этот всеми признанный факт придется поставить под сомнение. Но пока до этого не дошло, будем считать автором вышеуказанных диалогов авторитетного античного философа.
Рассмотрим метод изложения информации Платоном. На первый взгляд, автор постфактум записал очень интересные сведения, сообщенные ему и его коллегам в устной беседе. То есть через некоторое время после беседы, по памяти. Мы будем считать, что Платон запомнил все сказанное Критием слово в слово. Это пересказ.
Но. Рассказ Крития в точном смысле слова является так же пересказом. То есть извлеченным из его далекой детской памяти устным рассказом престарелого деда, которого тоже звали Критий.
Но. И дед Критий, на рассказ которого ссылается внук в обществе Платона, тоже пользовался устным пересказом того, что когда-то, еще раньше, ему поведал Солон.

Но уж Солон-то, вероятно, был истинным рассказчиком! Не тут-то было! Все то, что поведал деду Крития Солон, тоже было пересказом — услышанного Солоном рассказа египетского жреца.
Вообще-то, первое наблюдение, которое возникает при знакомстве с диалогами «Тимей» и «Критий», связано с необычностью всей обстановки беседы. Предыдущие платоновские диалоги были очень строги по форме, касались серьезных актуальных проблем, следовали строгой логике и содержали большой массив аргументации.
Эти же два диалога обращают на себя внимание тем, что их участники, профессиональные философы, мыслители, предварив шутливыми репликами рассказ Крития, далее совершено безмолвно и безропотно выслушивают совершенно фантастическое повествование. Они не задают ни одного вопроса рассказчику и никак не участвуют в беседе. Более того, они кажутся совершенно удовлетворенными обоснованием истинности рассказа. Их логическая нетребовательность и вялость заходят слишком далеко.
Философы, слушающие басню об Атлантиде, демонстрируют полное доверие рассказчику. Исследователи текстов в связи с этим замечают два обстоятельства. Равнодушие слушателей, якобы увлеченных Критиевой басней. И необъяснимость интереса к ней Платона. В самом деле — почему именно эту баснословную историю он решил изложить в письменном виде? Были, вероятно, беседы и поважнее, которые так и остались неизвестными современникам и потомкам, ибо записаны не были. Можно было бы предположить, что огромная сумма противоречий в диалогах «Критий» и «Тимей» вызвана именно незавершенностью произведений, их недоделанностью, черновым характером записи. Однако в известных нам работах специалисты-исследователи такого мнения не высказывают.
Мы же хотим обратить внимание читателей еще на одну особенность диалогов «Тимей» и «Критий». Эта особенность заключается в том, что Платон, обеспечивая сохранность информации и обосновывая ее продвижение от одного к другому, все же надежно защищает эту информацию от слишком любознательного читателя.
В самом деле, представим себе на минуту первых читателей платоновских диалогов. Если они захотят побольше узнать об Атлантиде, к Платону обращаться бесполезно — он ничего не знает. Он ведь только записал услышанное от Крития. Если любознательные читатели бросятся с расспросами к Критию, то и он разведет руки — все, что рассказал мне дедушка, записано Платоном. Я больше ничего не знаю — таков будет его ответ. Ну а уж дедушка Крития, тоже Критий, и вообще недосягаем — он уже давно умер. Дедушку не спросишь — увы, но где еще можно было бы что-то разузнать об Атлантиде? Ведь и Солон, от которого дедушка услышал историю о древнем острове Атланта, тоже, как назло, все собирался написать поэму о нем, да так и сошел в могилу, ничего не написав. Остаются только древние египетские жрецы — один из них ведь и рассказал об Атлантиде Солону! Но, подумают любознательные читатели платоновских времен, тот самый жрец тоже умер, а нынешние, вероятно, утратили знание. Иначе всем бы давно уже было известно об мой странице истории человечества. Хочешь не хочешь, а придется довольствоваться только диалогами Платона. Таков будет вывод первых античных «атлантологов».
Эта интересная гипотетическая ретро-ситуация позволяет сделать предположение, что Платон намеренно предусмотрел способы защиты информации об Атлантиде. Ныне мы бы назвали этот прием «степенями защиты». Отдадим должное автору — он хорошо защитил от любопытствующих спои источники, добраться до них невозможно. Проверить их никому не удалось. Две с половиной тысячи лет.
Итак, первое предположение. Платон умышленно оснастил текст диалогов «Критий» и «Тимей» несколькими степенями защиты. Цель этой акции мы пока оставим в стороне. Обратимся к другим античным источникам, упоминающим об атлантах.
Вот, например, греческий писатель Элиан, второй век нашей эры. Он является автором многотомного труда «Historia varia». В третьей книге он рассказывает о Феопомпе, географе IV века до н. э. Якобы этот самый Феопомп, считавший островами Европу, Азию и Африку, упоминал еще и о том, что вне их есть еще один остров — там живут атланты, имеющие 10-миллионное войско. Атланты хотели напасть на Грецию, но, дойдя до страны гипербореев, сочли ее жителей такими несчастными, что отказались от захватнических планов. Очень странные атланты. Но подробностей о них, об их государственном устройстве, обычаях и культуре вам найти не удастся — все труды Феопомпа,к несчастью, не сохранились. Так с горечью сообщает Элиан.
Вывод. Информация об атлантах, содержащаяся в виде пересказа в труде Элиана, также недоступна для проверки. Она обладает хотя и менее громоздкой, но не менее надежной системой защиты от любопытства «атлантологов» второго века.
Теперь рассмотрим сообщение автора пятого века Прокла. Он ссылается на труды какого-то Марцелла — увы, никому неизвестного. Но согласно утверждению Прокла, Марцелл пересказывал рассказ человека по имени Крантор, безвестного античного путешественника. Этот самый Крантор, живший якобы через 300 лет после Солона, побывал в храме богини Нейт в Саисе и видел там на стенах иероглифы, повествующие об Атлантиде.
Итак, Прокл откуда-то переписал фрагмент марцелловского текста. Более переписанного он не знает. У Марцелла также узнать ничего невозможно — он умер так давно, что даже не известен современникам автора. Труды Марцелла безвозвратно утрачены и забыты. Кто такой Крантор — тоже неизвестно. У кого бы получить более развернутую информацию о стране атлантов? Не у кого. Можно, конечно, поехать в Египет, в Саис и долго разглядывать непонятные иероглифы на стенах. Их много, тысячи и десятки тысяч. Но как понять, какие из них рассказывают об Атлантиде? Ведь иероглифическая письменность давно вышла из употребления! Бедные «атлантологи» пятого века!
Вывод. Прокл, сообщающий современникам древнюю платоновскую басню, — прошло чуть ли не тысячелетие! — упорно оперирует непроверяемыми источниками. Но другими!

Случайны ли эти закономерности? Традиция, сложенная автором диалогов «Тимей» и «Критий», находит своих последователей в течение столетий! Как будто все делается специально для гого, чтобы нельзя было сделать ни одного шага по направлению к дополнительной информации. Если допустить, что такой подход — и именно к теме Атлантиды — был сознательным, го надо бы поразмышлять и о возможных причинах этой установки. Но сейчас пока для этого мало материала.
Упомянем еще имя Диодора Сицилийского, жившего в первом веке до нашей эры. Он жил в Египте. Сохранились сведения о том, что он написал фундаментальный труд в 40 томах под названием «Историческая библиотека». Уж в этом-то фундаментальном труде должны найтись сведения об Атлантиде! Увы, античное сокровище безвозвратно утрачено. Остались жалкие фрагменты. Из них можно только уяснить, что амазонки воевали с атлантами, а потом заключили союз и разбили горгонов. Упоминаются племена, жившие у горы Атлас. Острова атлантов, однако, якобы находились за Гибралтаром, и плыть до них надо было несколько дней. Описание их несколько напоминает платоновское. Но как-то плохо верится, что в первом веке до нашей эры греки совершали плавания чуть ли не до американского континента*.
\\\Хотя полностью исключать такую возможность нельзя, о чем говорят, в частности, экспедиции Тура Хейердала. Но на наш взгляд, применительно к античным временам эта возможность является скорее теоретической, ибо в противном случае античные документы сохранили бы упоминания о континенте, открытом европейцами лишь в 1492 году. Кроме того, как справедливо указывает 3. Кукал, мы «не принимаем в расчет психологию древних мореходов. Мы забываем о естественном страхе античных мореплавателей перед богами и открытым океаном... Они полагали, что у океана нет конца, только где-то далеко за горизонтом находятся Блаженные острова или сады Гесперид, откуда уже никто не может вернуться. Сегодня можно плыть... совсем с другим чувством, зная, каково расстояние до берега... Но каково же должно было быть ощущение древних мореходов, когда шторм гнал их на запад в пустынный океан, где, по их представлениям, кончался свет и не было никаких надежд на спасение?»\\\
Да и неясным остается, как и где сражались атланты с афинянами...
В более поздней римской литературе атланты упоминаются только в связи с племенами, живущими у горы Атлас в Африке. Однако и сама гора (или горный массив) Атлас, по мнению различных античных авторов, локализовалась в разных местах.
Из всего вышесказанного можно сделать следующие выводы.
Авторы, считающие необходимым сообщить современникам об Атлантиде, ссылались на непроверяемые источники.
Источники, в которых содержалась развернутая информация об острове, безвозвратно исчезли.
Источники, в которых сообщалось о стране Атлантов, а их было немало, по какой-то мистической закономерности истлели. Или были уничтожены.
Эти выводы носят предварительный характер и могут быть в дальнейшем или подтверждены или опровергнуты. Мы еще не рассмотрели два авторитетных мнения по проблеме «атлантологии». Это мнения Аристотеля и Плиния Старшего.

Партизанское молчание Аристотеля и злобная клевета Плиния
Диалоги «Тимей» и «Критий» традиционно считаются едва ли не последними произведениями Платона. Вскоре после их завершения философ умер. Поэтому нет ничего удивительного в том, что первые «атлантологи», заинтригованные рассказом о чудесном острове, бросились к ученикам Платона. И в том числе — к любимому его ученику Аристотелю. Они начали «пытать» философа и, вероятно, были убеждены, что уж он-то знает точно — выдумал Платон Атлантиду или не выдумал. Была ли она на самом деле или не была? Очевидно, любознательность их была настолько нелика, что Аристотель никак не мог промолчать. И он начал отвечать на вопросы. Что же именно он сказал?
Он заявил, что остров Атлантида Платон использовал для размышлений о проблеме идеального государства.
Само по себе это утверждение не отвечает на вопрос — была ли Атлантида, или учитель ее выдумал? Почему же Аристотель избирает такую уклончивую форму ответа? Ведь она явно не могла удовлетворить любопытство спрашивающих. Мы пока называем их первыми «атлантологами». Ясно ведь, что расспросы должны быть продолжены. И они, судя по всему, не прекратились.
Аристотель вынужден был яснее высказаться на лу тему. И он высказался таким образом: «Тот, кто выдумал Атлантиду, тот и отправил ее на морское дно». Странная, очень странная конструкция. Если хорошенько вдуматься, она тоже не отвечает однозначно на поставленный вопрос. Она допускает множество трактовок. Вот лишь одна из них:
А тот, кто Атлантиду не выдумал, на морское дно ее и не отправлял.
Или более верное с точки зрения формальной логики другое утверждение:
Кто не отправлял Атлантиду на морское дно, тот ее не выдумывал.
Исследователи считают, что этой замысловатой фразой неблагодарный ученик Аристотель «опозорил» Платона, подтвердив его склонность к безответственному сочинительству. Нам же кажется, что приведенная выше цитата не столь однозначна, в ней явно просматривается какое-то «второе дно». Но какое?
Есть основания думать, что первые «атлантологи» (или кто-то еще) вместо того, чтобы обрадоваться тому, что платоновский рассказ — чистейшей воды выдумка, и искать его в истории или на местности нет смысла, вместо того, чтобы забыть о неудачной басне, все-таки упрекали Аристотеля в том, что он был несправедлив к учителю. Вероятно, они осыпали его упреками за то, что он дискредитировал в глазах общественного мнения авторитетного философа. Можно с большой вероятностью предположить, что большинство любопытствующих были крепко уверены (или точно знали): Платон не мог сочинить небылицу. Не мог ее тем более записать. Он всегда излагал только достоверные факты. Разве об этой репутации учителя не знал его ученик? Знал. Расспросы первых «атлантологов», упорные и настойчивые, свидетельствуют о том, что они стремились добиться от Аристотеля признания в том, что Атлантида существовала. Но не добились его.
И еще одно замечание. Мы не имеем ни одного свидетельства, в котором Аристотель высказывался бы ясно и определенно. Если бы он сказал «диалог „Критий" — выдумка» или «диалог „Критий" — басня, то есть миф», мы бы не останавливались здесь ни на минуту. Но именно этих слов от Аристотеля спрашивающие-допрашивающие его и не дождались. Единственное, что им удалось вырвать из его уст, это туманную и неопределенную фразу:
«Тот, кто Атлантиду выдумал, тот и отправил ее на морское дно».
Если к подозрительной этой — видимо, хорошо продуманной — конструкции добавить еще одно высказывание Аристотеля, то возникает очень странная коллизия.
«Платон мне друг, но истина дороже» — крылатая фраза Аристотеля пережила века и тысячелетия. Задумаемся над ней.
Она явно является ответом на какой-то упрек, на обвинение.
Как ты можешь говорить такое про своего учителя? Ведь всем известна его честность и добросовестность? Как ты можешь предать своего учителя и друга?
Аристотель отвечает: «Платон мне друг, но истина дороже».
Он противопоставляет истину и Платона. Он явно отвечает не тем, кто убежден в правдивости рассказа Платона, а тем, кто подозревает, что за
лой фантастичностью что-то скрыто, если они считают свою позицию истинной и требуют от Аристотеля «предательства» своего учителя. Иначе зачем они пытают его вопросами? И почему звучат закамуфлированные обвинения в предательстве друга и учителя? Может быть, потому, что именно Аристотель был тем, кто мог подтвердить правдивость рассказа об Атлантиде? Если это так, то в этом могла быть какая-то опасность, заставляющая философа упорствовать и всячески уклоняться от определенного ответа. Он не предал своего учителя.
Аристотель молчал, как партизан.
Аристотель правдивость сведений о чудесном острове прямо не подтвердил. Но не удалось добиться от него и конкретной фразы: «Диалог „Критий" — басня».
Вместо всего этого он, видимо, повторял одну и ту же заранее заготовленную туманную фразу, которая и дошла до наших дней:
«Тот, кто Атлантиду выдумал, тот и отправил ее на морское дно».
Странная сдержанность. Более чем странная уклончивость. Они еще ждут своего объяснения.
Вероятно, на протяжении длительного времени фантастичность сообщенных Платоном сведений об Атлантиде считалась истиной. Никто особенно и не интересовался этой темой. Зачем интересоваться баснями?
Античные философы вплоть до VI века нашей эры, в том числе и неоплатоники, не исследовали проблемы Атлантиды, но сдержанно и лапидарно о ней высказывались. Не сохранилось достоверных сведений о том, что кто-то совершил поездку в Египет, чтобы разыскать жрецов, обладающих конкретным знанием о чудесном острове. Почему?
Редко-редко мелькали где-нибудь скудные упоминания об атлантах, как бы продолжающих существовать, но где-то далеко в африканской пустыне. Какие-то дикие племена, не имеющие Никакого отношения к платоновским атлантам. Такое равнодушие вполне объяснимо. Мало ли диких племен вокруг? Их можно презирать или над ними можно насмехаться. Можно ли их ненавидеть? Можно ли просвещенному человеку выдумывать про них гадости?
Четыреста лет спустя после смерти Платона Плиний Старший, автор «Естественной истории» в 37 томах, нашел возможным молвить слово о диких племенах атлантов. Просвещеннейший энциклопедист античности! Что же он пишет о диком племени атлантов, якобы обитающем в африканской пустыне у горы Атлас? (Впоследствии Пьер Бенуа в своем популярном фантастическом романе «Атлантида» также поместил остатки Атлантиды в Сахаре у горы, а точнее, внутри горы Атлас.)
Он пишет об этом ужасном племени, что им неведомы людские обычаи и нравы.
Может быть, это людоеды, каннибалы?
Об этом Плиний не сообщает, ведь это обычное и вовсе не страшное дело. А вот какие ужасы творятся в племени. Эти люди не видят — о ужас! — снов. Они не пользуются — о ужас! — именами. Они проклинают и восход солнца, и его заход.
Само собой разумеется, что ничего хорошего у них нет. Но зачем же серьезному ученому, занимающемуся естественной историей, обрушиваться с такой злобной клеветой на далекое захудалое племя? Ярость, дышащая в строках Плиния Старшего, поистине необъяснима. Он явно готов стереть с лица земли это племя. Но почему-то не может. Запомним эту немотивированную злобную клевету великого ученого античности.

Немота средневековья и многословность современности
В средние века об Атлантиде не вспоминали. И в этом нет ничего удивительного, ибо в эти несчастные времена деградации человечества были забыты все великие умы античности, все достижения научной и художественной мысли.
Однако после нескольких столетий интеллектуальной дикости Европа вдруг воспрянула духом — были извлечены из забвения полуистлевшие труды, а вместе с ними — возродился, как птица Феникс из пепла, и интерес к Атлантиде.
Само собой разумеется, что за длительный период «темных веков» к античной информации об Атлантиде не добавилось ни крупицы нового. Все так же исследователи ломали голову над простейшей дилеммой: был остров или он выдуман? Все так же существовали два лагеря «атлантологов». В пятнадцатом веке появилось несколько карт, на которых остров помещался в Атлантическом океане, — одна из карт была составлена известным деятелем иезуитского ордена Анастасиусом Кирхером. Однако в дальнейшем эти попытки были прекращены. Сам же факт нанесения на карту мифического острова, погибшего 10 тысяч лет назад, как реального объекта географии, существующего среди известных объектов, выглядит тоже необъяснимо.
Выдающийся деятель и ученый семнадцатого века Фрэнсис Бэкон в конце своей жизни написал утопию «Новая Атлантида» (о ней мы поговорим несколько позже), в которой, по мнению комментаторов его трудов, как сказано в Энциклопедии Кирилла и Мефодия, «ему удалось предвосхитить план создания в 60-е годы XVII в. Лондонского королевского общества. Бэкон первым приблизился к пониманию науки как социального института». И даже, как утверждает С.Смирнов, ведущий рубрики «От 0 до 2000» в журнале «Знание — сила» (№5—6 за 2000 год), основал научное общество под этим самым названием — Новая Атлантида. Если это так (что, впрочем, не подтверждается другими источниками), то такое название выглядит достаточно странно и нетривиально.
Сам этот факт как бы косвенно утверждает — вот новая реальная Атлантида, вместо старой реальной Атлантиды. Почему коллеги Бэкона согласились с таким названием — тоже загадка. Было бы логичнее, учитывая направленность деятельности общества и высочайший уровень его интеллектуального потенциала — это ведь не какие-то безответственные любители сказочек и басен! — если бы общество получило название «Новые Афины» или «Новая Александрия», если речь шла о преемственности знаний, о развитии науки. Но ведь в платоновском рассказе об Атлантиде ничего не говорится о научной деятельности атлантов и об их искусствах. Только кос-ненным путем можно догадаться, что они обладали обширными познаниями в разных областях, если они создали чудеса градостроительства и гидротехники.
Бэконовская «Новая Атлантида» звучит каким-то неясным вызовом, возражением. В противном случае придется согласиться с тем, что, называя так свое общество, автор хотел подчеркнуть, что оно — вымысел, общество несуществующее.
Фрэнсис Бэкон был выдающимся ученым. Он не мог не знать того, что данные Платона об острове, погибшем уже 11 тысяч лет назад, не подкрепляются научными фактами. И все-таки он избрал для названия это сомнительное определение.
По какой-то причине именно в последние века, в послебэконовскую эпоху интерес к Атлантиде стал почти повальным. На данный момент, сообщают авторы обзорных трудов, существует 10 000 наименований произведений, посвященных решению многовековой загадки, загаданной Платоном. 85% всего этого массива создано в XX веке.
Поскольку исследование проблемы Атлантиды шло параллельно с развитием наук, то к настоящему моменту накопилось немало объективных доказательств того, что Атлантида — вымысел. И тем не менее эти доказательства не отвращают даже строгих исследователей от соблазна поломать голову над решением нерешаемой задачи.

Неопровержимые доказательства вымышленности
Камнем преткновения для исследователей является сообщенный Платоном факт одномоментного существования атлантов и праафинян. Если смотреть из нынешнего времени, то получается, что афиняне и атланты существовали 11,5 тысяч лет назад и ранее.
Но многолетние археологические изыскания свидетельствуют: самые древние развитые цивилизации, существовавшие на земле, — это Месопо-тамская и Египетская, они возникли в 4 тысячелетии до н. э. То есть они моложе цивилизации атлантов на 5 тысяч лет. Афинская же цивилизация значительно моложе их. И вообще самая древняя из греческих развитых культур — минойская — относится к III тысячелетию до н. э.
Если же говорить о самых ранних неолитических племенах Греции, то остатки их материальной культуры по результатам исследования радиоуглеродным методом дают самую раннюю дату — VIII тысячелетие до н. э.
Неолитические поселения, то есть поселения первых оседлых жителей, перешедших от скотоводства к земледелию, в Курдистане датируются VII тысячелетием до н. э., в долине Тигра и Евфрата — VI. О строительном искусстве эпохи неолита свидетельствуют постройки из необожженного кирпича на фундаменте из необработанных камней.
Археологи исследовали радиоуглеродным методом и сохранившиеся кости первых одомашненных животных — они тоже, и на территории Греиии, и на территории Юго-Западной Азии датируются VIII тысячелетием до нашей эры.
И конечно, считают серьезные исследователи, не может быть даже речи о том, чтобы в эпоху неолита, а тем более ранее, существовала письменность. А между-тем Платон, повествующий об атлантах, ясно и недвусмысленно говорит о том, что они письменностью обладали. Иначе как бы они могли записать Посейдоновы законы на скрижалях?
Археологические данные свидетельствуют также о том, что в Греции эпоха железа наступила только в самом конце второго тысячелетия до нашей эры — в XI веке. Именно только тогда греки стали использовать для изготовления оружия и орудий труда железо. Правда, откуда была взята технология, остается неясным — одни предполагают, что с севера, благодаря дорийцам, другие указывают на восток. Но это лишь предположения. Очевидным остается только одно: в IX тысячелетии железоделательные технологии не могли быть известны афинянам, а значит и атлантам. А между тем, Платон ясно говорит, что атланты этими технологиями владели. Значит, воевавшим с атлантами афинянам тоже они должны быть ведомы. Иначе их армия — с мягкими медными или даже бронзовыми щитами и наконечниками копий — не смогла бы одержать победу над воинами Атлантиды. Но наука утверждает, что в IX тысячелетии и ранее протогреческие племена Балканского полуострова еще даже не перешли к оседлому земледелию.
Как же разрешить это противоречие? Только в третьем тысячелетии на Балканах был осуществлен переход от эпохи меди к эпохе бронзы. А в девятом и ранее, оказывается, уже знали железо?
Металлурги XX века поражаются тому, что атланты знали почти все металлы. В том числе и те, названия которых ныне кажутся непонятными. Вот, например, Платон часто упоминает какой-то орихалк. Исследователи гадают — что же это такое? Они утверждают, что в переводе это слово обозначает просто «металл с горы». Но какой именно? Вообще в названиях древних сплавов много путаницы и нет никакого единства. При переводах особенно заметно, что бронзой называют иногда медь, а иногда латунь.
Латунь, как сплав меди с цинком, начали производить в Древнем Риме. И Плиний Старший называл орихалком цинк — orichalcum или aurichalcum — и считал его одной из составляющих бронзы.
Явная путаница с названиями металлов в греческих и римских источниках делает невозможным По признаку металлургическому определить местонахождение Атлантиды. К этому следует добавить, что упоминаемое Платоном олово, якобы в расплавленном виде выливавшееся на стены, и в древние времена и ныне, в силу проблематичности использования, в чистом виде не подходит для применения в подобных целях.
Атлантида была фантастически богата металлическими рудами, сообщает Платон. В Атлантическом океане таких островов нет. Более или менее славятся добычей металлов острова Кипр, Ивиса и побережье Средиземноморья. Но там нет таких объектов, на которые указывал Платон.

Размеры построек и население
Платон дает описание храма Посейдона, который находится на главном острове Атлантиды. Длина его — 190, ширина — 90 метров.
Это сооружение при сохранении традиционных пропорций значительно превышает по размерам крупнейшие греческие. Храм Аполлона в Миле-те имеет размеры 109 и 51, а Парфенон — 69 и 31 метров.
Озадачивают исследователей и указанные размеры каналов. Их длина — 1000 м, ширина — 100, глубина — 30. Если длина и ширина еще могут быть как-то объяснены, то глубина каналов огромна даже по нынешним меркам. Даже нынешние большегрузные суда имеют осадку не более 10 метров, а максимальная глубина крупнейших судоходных каналов не превышает 12 метров!
Исходя из состава вооруженных сил Атлантиды, указанных Платоном, современные исследователи подсчитали численность жителей главного острова — она должна была равняться примерно 6 миллионам человек. Если к этому прибавить жителей 9 оставшихся островов (пусть даже значительно меньших размеров), общая численность атлантов составит 15 миллионов.
Много это или мало?
Современные исследователи считают, что в X тысячелетии до нашей эры, то есть во времена расцвета государства атлантов, на всей Земле проживало в общей сложности всего 15 миллионов человек.
Еще одно неразрешимое противоречие. Да сколько же их! Потеряв всякое терпение, исследователи, опирающиеся на научные данные, восклицают: виноват ли Платон, что в его тексте так много ошибок!
Но мы будем исходить из того, что у Платона ошибок не было.
Нет смысла также объяснять пока что и наличие на Атлантиде слонов — африканских ли, индийских ли. Мы считаем, что и злополучные слоны (или, как считают некоторые, — мамонты!) появились в тексте не напрасно. Платон, которому вряд ли можно отказать в рассудительности, конечно, знал, что описываемый им ландшафт был непригоден для обитания слонов. Они не могли жить в горах, а на сильно пересеченной равнинной местности, где существовало 60 тысяч хозяйств, им тоже места бы не нашлось. И тем не менее слоны в платоновском тексте есть. Должна быть и причина их появления.
Если же говорить более обобщенно, то должна найтись причина, объясняющая все — и 9000 лет, и глубину каналов, и несвоевременное железо, и слонов. А поскольку все разумные научные версии уже давным-давно сформулированы и результата не дали, то придется, очевидно, иметь дело с версией необычной, экзотической, дикой.
При этом нельзя потерять базовое утверждение Платона: атланты и афиняне — современники.

Острова мифические и реальные
Большинство исследователей, занимающихся атлантологией, считают, что описываемый Платоном мир соответствует информации, которая
традиционно связана с минойской культурой. Эта установка заставляет забыть о числе 9000, ибо минойская культура значительно моложе. Игнорирование указания на 9000 лет было бы простительным, если бы Платон только однажды упомянул это число — он мог ошибиться. Но он упомянул его несколько раз. Тем не менее «омоложение» цивилизации атлантов дает искомый результат — их одномоментное существование с афинянами. А также возможность их военного столкновения.
Большинство исследователей указывают основные характеристики этого столкновения.
Это масштабный конфликт двух держав за господство над значительными территориями. Поход атлантов быстрый («одним ударом»), сражение — решающее, судьбоносное. Праафиняне без союзников. Это по масштабам той поры — всемирный конфликт. В результате его войско афинян погибло.
Использовал ли Платон, как полагают многие, для описания этого конфликта сведения о какой-то конкретной войне?
И греко-персидская война с битвой при Марафоне (490 г. до н.э.) — за 70 лет до рождения Платона, и война с карфагенянами — во времена Платона, и Троянская война — при наличии некоторых совпадений не подходят по основным показателям для роли первоисточника. Прежде всего, все указанные противники не погибли, погрузившись в морскую пучину.
На роль Атлантиды исследователи предлагали и воистину мифические острова, которых никто никогда не видел, но о существовании которых содержались сведения в преданиях и документах. Это Счастливые острова, острова Гесперид, Зеленый остров, остров Авалон, остров св. Брандана, остров Вразил, остров Антилия, остров Туле и многие другие.
Остатки Атлантиды пытались искать и на местности — особенно много достижений на этом поприще дал XX век. Были исследованы остров Ян-Майен между Исландией и Норвегией, сама Исландия, Азорские острова, остров Мадейра, Канарские острова, острова Зеленого Мыса, остров Вознесения, Тринидад и еще немало других. Весьма любопытна попытка идентификации в качестве Атлантиды острова Тира в Кикладском архипелаге. Дело в том, что, как отмечает 3. Кукал, «если все цифровые данные Платона разделить на 10, мы получим сведения, которые вполне могут соответствовать масштабам острова Тира, количеству его жителей, времени существования указанной культуры и ее гибели». Однако конкретных подтверждений данной гипотезы нет.
По своему расположению описанная долина очень похожа на остров Великобритания. Так же долина открыта южным ветрам, с севера горы (как, впрочем, и с запада). Правда, площадь острова Великобритания всего лишь 229 979 кв. км, а если отнять площади гористых Шотландии и Уэльса (78 800 и 20 800 кв. км соответственно), то на собственно Англию приходится примерно 130 000 кв. км, что за вычетом гористого полуострова Корнуэлл (на юго-западе Англии, под Уэльсом) примерно в два раза меньше площади долины, описанной Платоном. К тому же долина ориентирована по длине несколько по линии юго-запад — северо-восток. Однако у Платона нигде не сказано, что долина строго расположена по линии запад—восток, а сказано лишь, что долина с юга открыта ветрам. Если же считать длину и ширину «критиевской» долины в полтора раза меньше (2000x1500 стадиев), то полученная площадь долины совпадет с площадью реальной долины на юге Великобритании.
Как известно, уже в I веке до н. э. легионы Цезаря вторглись в Британию, поэтому ничего удивительного не было бы в предположении, что Британия была известна уже во времена Платона в IV веке до н. э. Тем более что, как замечает А. М. Городницкий, Улисс наблюдал «танцы Эос», т.е. северное сияние, которое он мог наблюдать, лишь пройдя Гибралтарский пролив и поднявшись до 50° северной широты, т. е. до широты Британии.
В качестве довольно смелой и бездоказательной версии можно было бы даже предположить, что город Посейдона находился на месте нынешнего Лондона. Правда, Лондон находится на расстоянии примерно 50 км от западного и южного берегов острова (что в пять раз дальше, чем 50 стадиев). К тому же в этом случае слова Платона о нахождении столицы на равном расстоянии от берегов пришлось бы истолковать как равное расстояние от двух ближних берегов. Преимущество же такого истолкования (безотносительно к Лондону или любому другому предполагаемому местонахождению столицы Атлантиды) заключается в том, что тогда снимается противоречие между первоначальным утверждением о местонахождении столицы на расстоянии 50 стадиев от каждого берега,
что при диаметре горы в пять стадиев и ширине каналов и валов по 3, 2 и 1 стадию, выливается в максимальные размеры острова 127x127 стадиев, и последующим описанием долины, занимающей лишь часть острова и являющейся самой прекрасной и удобной, но лишь одной из долин, размером 3000x2000 стадиев.
В книге Т. Н. Дроздовой и Э. Т. Юркиной «В поисках образа Атлантиды» по поводу неоднозначности в описании главной долины острова говорится следующее: «В приведенных словах Платона, по-видимому, был или неудачный перевод или неточность текста, так как столицу могла окружать равнина только с трех сторон. Последняя, четвертая оборонительная стена столицы подходила к самому океану, а сама равнина не могла быть окруженной горами с юга».
Среди предполагаемых потомков атлантов и гуг анчи Канарских островов, и кочевники-берберы из Ливийской пустыни, и даже жрецы Тибета и Гималаев.
По поводу происхождения гуанчей, кстати, среди «атлантологов» идет довольно интересная дискуссия. В частности, в книге «Тайны веков», составленной из опубликованных в свое время в журнале «Техника — молодежи» статей, по этому вопросу полемизируют Н. Непомнящий, автор очерка «Эти старые „Канарские тайны"» и Г. Босов, написавший статью «Архипелаг загадок». Автор первого очерка Н. Непомнящий рассматривает несколько загадок, связанных с историей и судьбой коренного населения Канарских островов.
Первая загадка: Куда делись эти светловолосые голубоглазые великаны, так изумившие первых европейцев, попавших на архипелаг. Автор считает, что гуанчи не были уничтожены пришельцами, а смешались с испанцами и другими европейцами.
Вторая загадка: Язык гуанчей. Гуанчи Канар, в особенности острова Гомер, могли переговариваться между собой с помощью свиста на расстоянии в 14 километров. И это были не какие-то заранее условленные сигналы, а самый что ни на есть живой разговорный язык, на котором можно было хоть сплетничать сколько угодно и о чем угодно. Гуанчи исчезли, но их язык свиста («сильбо Гомера») жив до сих пор.
Третья загадка: Гуанчи совсем не знали судоходства. И у них не было ни одного даже самого примитивного челна, лодки-долбленки и то не было. Генуэзские галеры и испанские каравеллы они сначала приняли за огромных невиданных птиц. Правда, они неплохо плавали саженками, но ведь так до Африки не доплывешь. Гуанчи оказались единственным островным народом в мире, не имеющим никаких мореходных навыков и не знающим, что такое «плавать по морю».
Четвертая загадка: Мумифицирование трупов умерших. При этом использовались ароматные травы, те же самые, что у инков. Отмечается сходство способов мумификации с египетскими. Близкие способы и в Перу. Вообще мумифицированием занимались всего лишь четыре народа: египтяне, инки в Перу, чибчамунски Колумбии и гуанчи.
Пятая загадка: На Канарских островах, население которых находилось на неолитической стадии развития, исследователи обнаружили в наскальных
изображениях следы письменности. По начертанию эти письмена сходны с западно-сахарскими. Некоторые исследователи сравнивают их с древне-ливийским, с пуническим (финикийским) и с нубийским письмом.
Возражая Н. Непомнящему по поводу причин исчезновения гуанчей, Г. Босов излагает версию, основанную на сообщениях очевидцев и современников эпохи конкисты — хрониста Тамарры, итальянца Бенцони и других неназванных авторов. Если древние «империи» Нового Света со своим многомиллионным населением были завоеваны испанцами чуть ли не за год-другой, то захват Канар затянулся на целое столетие. А ведь гуанчи были вооружены лишь деревянным и каменным оружием, а сражались они с закованными в латы и вооруженными огнестрельным оружием испанскими конкистадорами. Впервые флот генуэзцев пристал к берегам Канар в 1312 году. В 1341 году была отправлена португальская экспедиция в составе генуэзских и испанских моряков. А уже в 1391 году испанцы устроили на островах кровавую резню в отместку за смерть тринадцати орденских братьев, посланных папой Урбаном VI для насаждения христианства. Через пятнадцать лет после иысадки на островах французского головореза Жана де Бетанкура гуанчи изгнали захватчиков с Райских островов. В 1494 году испанская королева Изабелла купила у наследников Бетанкура право на острова и окончательно покорила их.
Гуанчи всегда сражались до конца. Если они и сдавались, то только для спасения женщин и детей. За 80 лет войны на истребление на «Великом острове» (Гран-Канария) армия гуанчей уменьшилась с 14 000 до 600 человек. А в своей последней битве большинство гуанчей бросилось в пропасть, будучи окруженными превосходящими силами противника, оставив врагу лишь полторы тысячи женщин, стариков и детей. В горах Тенерифе война длилась до конца 1495 года. Гуанчи сражались бы и дольше, если бы их армию не постигла эпидемия чумы, занесенной испанцами на остров. В итоге из 20 000 гуанчей, известных ко времени открытия и завоевания острова, осталось несколько сотен, может быть, одна-две тысячи. Численность их была уже слишком мала, чтобы сохранить в чистоте свой расовый тип, свою самобытную культуру. Они смешались с испанскими колонистами и утратили свой язык. Кстати, они первыми из завоеванных конкистадорами народов получили полноценное испанское гражданство.
Автор высказывает свое мнение о родословной гуанчей. Имеется довольно много гипотез — вплоть до самых фантастических: потомки пришельцев из космоса; и романтических: потомки пастухов-атлантов, которым-де удалось спастись, поскольку они со своими стадами находились высоко в горах в миг, когда Атлантида рухнула в пучины океана. Другие ученые считают их остатками древнего кроманьольского населения Европы и Северной Африки, уцелевшими от палеолитических времен, а может быть, потомками каких-то иных «нордических германо-славянских племен», занесенных мощным потоком северян в эпоху великого переселения народов. Считают их и реликтом семито-хамитских народов, в древности посещавших Пурпурные острова. Наконец в них усматривают потомков еще более древних мореходов — критян, греков-ахейцев, малоазийцев, «народов моря» (этрусков-турша, сардинцев-шардана, данайцев, филистимлян и др.), некогда чуть не захвативших Египет, разгромивших Хетское царство, частично осевших на территории Палестины и давших начало финикийскому морскому могуществу в Средиземноморье.
Египтяне изображали «народы моря» всегда с голубыми глазами и светлыми волосами, что, по мнению ученых, свидетельствует об их «северном» происхождении. По предположению известного исследователя фресок Анри Лота, племена критского происхождения после неудачных походов против Египта двинулись по направлению к Сахаре, где впоследствии ассимилировались среди своих ливийских союзников. Впрочем, и среди самих ливийцев издревле встречались племена самого разного происхождения и антропологического типа, в том числе и светлопигментированные, т. е. «голубоглазые блондины».
Мало могут помочь в выяснении родословной островитян и скудные остатки языка гуанчей, отдельные слова из которого были записаны монахами Бетанкура и другими хронистами. Предположение о том, что язык гуанчей представляет собой одно из архаических наречий древних берберо-ливийцев, не подтвердилось. Язык гуанчей не находится в родстве ни с одним из 300 диалектов берберов. И вообще, среди известных сегодняшним лингвистам языков мира не удалось найти «родственников» языку гуанчей. Может быть, из-за недостатка материалов, а возможно, «родственники» давно исчезли с лица земли, не оставив «лингвистического потомства».
Имеется еще одна — чисто антропологическая — возможность объяснения «светловолосости» и «голубоглазости» гуанчей. Антропологи уже давно заметили одну странную, но закономерную особенность — у изолированных на протяжении длительного времени эндогамных групп (брачные связи внутри группы) нередко наблюдается автоматическое увеличение числа индивидуумов со светлыми волосами и глазами. Происходит так называемый процесс изогаметации или выщепления рецессивных форм, в результате чего и появляются светлые волосы и голубые глаза. Примером могут служить изолированные группы некогда тем-нопигментного населения, ставшего «голубоглазыми блондинами», — например, нуристанцы Ирана, таджики некоторых долин Памира, буришки-вершики (хунза) Кашмира, отдельные горские народы Кавказа, лесные ненцы Западной Сибири, риффы-берберы Марокко и т.д. Первым это явление, кажется, обнаружил Н. И. Вавилов во время путешествия по Афганистану. Возможно, и гуанчи могли бы пополнить этот список.
Упоминают о проблеме гуанчей в своих книгах и А. М. Городницкий, и 3. Кукал, давая свое объяснение загадкам происхождения, истории и обычаев этого народа.
Искали Атлантиду и под водой. Об одной из таких экспедиций на научно-исследовательском судне «Витязь» с использованием глубоководного аппарата «Аргус» подробно рассказывает, в частности, известный геолог и поэт А. М. Городницкий, бывший участником этой экспедиции, в своей автобиографической книге «И вблизи и вдали». Автор отмечает, что от Гибралтарского пролива до Азорских островов вдоль зоны гигантских трещин, по которой проходит граница между Африканской и Евроазиатской платформами, тянется цепь подводных вулканов. В плане эта цепь имеет форму подковы, поэтому и называется по-английски «Хосшу». Наибольший интерес представляют соседние подводные вершины Ампер (100 м ниже уровня моря) и Жозефин (—150 м), первая из которых расположена на Африканской платформе, а нторая — на Евроазиатской. В 1973 году с борта научно-исследовательского судна МГУ «Академик Петровский» были сделаны фотоснимки Ампера, на которых видны вертикальные гряды, похожие на стены древнего города, располагающиеся по отношению друг к другу под прямым углом, что нехарактерно для естественных образований. Вот тга-то подводная гора Ампер и исследовалась. В результате было доказано естественное происхождение таинственных «стен».
Увы, абсолютное большинство исследованных объектов не только не подтверждали свое когда-либо бывшее погружение в пучину, но наоборот — демонстрировали неуклонный подъем над уровнем моря. Следы человеческой деятельности на них относились в лучшем случае к X веку нашей эры, в худшем — к XV, к эпохе интенсивного португальского мореплавания в западном направлении. Поэтому ни один из этих объектов не может претендовать на роль крупной державы, стремящейся завоевать мир «одним ударом».
Случались в истории поисков Атлантиды и фальсификации. Об одной из них сообщается в книге Е.В.Андреевой «В поисках затерянного мира (Атлантида)». Это история с письмом якобы внука Шлимана — Павла, который в газете «Нью-Йорк Америкен» 20 октября 1912 года опубликовал статью «Как я нашел Атлантиду». В статье рассказывалось о некоем пакете, оставленном Генрихом Шлиманом перед смертью, в котором находились доказательства существования Атлантиды в Западной Африке. «Павел Шлиман» приводил также описание невероятных находок своего деда в Трое, идентичных якобы найденным предметам в Центральной Америке. Сообщение было перепечатано несколькими газетами в Германии и Франции, но впоследствии оказалось фальшивкой.
Кстати, в книге Андреевой очень большое место уделяется анализу сходства средиземноморско-ближневосточной и американской цивилизаций. Упоминается, например, «древнее ацтекское предание, что прародиной ацтеков был остров среди моря — Ацтлан, откуда они переправились на другой берег в лодках. В старинной рукописи имелось изображение Ацтлана с пирамидой в центре и лодки, плывущей через море». Описываются воздвигнутые в Месопотамии зиккураты (пирамиды), и приводится мнение известного немецкого ученого конца XIX века Гумбольдта, который, тщательно изучив американские памятники, заметил, что «невозможно, читая оставленные Геродотом и Диадором Сицилийским описания пирамид-зик-куратов в Месопотамии, не поразиться чертами сходства этих памятников с пирамидами-храмами Анахуака в Америке».
Мифические, реальные, древние и не очень древние острова — ни один из этих объектов не может претендовать на роль платоновской Атлантиды. Таков неутешительный вывод исследователей. Согласимся с ними — они проделали колоссальную работу, без которой невозможно было бы искать иные версии.
Удивительно, но «атлантологи» готовы назвать ошибками Платона множество сведений, содержащихся в диалогах «Тимей» и «Критий», — 9000 лет, географические указания, численность войска, размеры сооружений.
Не подвергают они сомнению лишь одно указание. А именно, что Атлантида — остров. А собственно, почему? Разве географ IV века до н. э. Феопомп, на которого ссылался Элиан, не называл островами Ливию и Азию? Но мы-то знаем, что Ливия и Азия вовсе не острова.
В платоновскую же эпоху, когда не существовало карт в нынешнем понимании этого слова, когда большая часть земного пространства являлась недоступной для достоверного наблюдения и локализации, вряд ли существовали понятия материков и континентов. Большие участки суши, разделенные широкими водными преградами, могли восприниматься как острова, широкие реки могли приниматься за Проливы.
Даже более поздние и почти современные нам карты называли островами то, что ими не являлось. Например, совсем недавно островом считалась Калифорния.
Поэтому нам только и остается предположить, что Атлантида островом не являлась. В «Тимее» Платон пишет, что, перебираясь с острова на остров, можно было добраться до другого континента. Почему же это не могут быть крупные участки суши, разделенные широкими водными преградами?
Это предположение, кажущееся очень непривычным, пока что остается только предположением. Для того чтобы его проверить, надо перечитать диалоги Платона.

Геологические катаклизмы и Атлантида Платона
Прежде чем мы перейдем непосредственно к анализу текстов диалогов Платона, скажем несколько слов еще по одному вопросу: о реальных геологических событиях, которые могли иметь место одиннадцать с половиной тысяч лет назад, и отношения к этому описываемой Платоном Атлантиды.
Обратимся еще раз к книге Е. В. Андреевой:
«Советские ученые — академик В. А. Обручев и Е. М. Хагемейстер — в 1954 и 1955 годах высказали предположение, что материк Атлантиды мог быть причиной начала и конца оледенения северного полушария Земли».
Е. Хагемейстер пишет (1955 г.): «Советская экспедиция на ледокольном судне „Садко"... определила, что воды Гольфстрима проникли в Северный Ледовитый океан 10—12 тысяч лет тому назад. Эта дата вполне совпадает с датой гибели Атлантиды. Далее, экспедиция установила, что усиленное поступление вод Гольфстрима началось 3—5 тысяч лет тому назад. Остатки Атлантиды не могли погрузиться сразу и на большую глубину. Возможно, что именно 3—5 тысяч лет тому назад они опустились примерно на ту глубину, на которой находятся сейчас, и теплое течение хлынуло в Северный Ледовитый океан со всей своей мощностью... Итак, если допустить, что действительно существовал остров Атлантида, погибший 11515 лет назад, вся ледниковая проблема упрощается и разъясняется. Атлантида была причиной возникновения ледникового периода, Атлантида была причиной и его конца».
В. А. Обручев в статье «Загадка Сибирского Заполярья» (1954) отмечает: «Погружение Атлантиды, может быть, не такое внезапное и быстрое, как изложил греческий философ Платон в древнегреческом предании, а продолжавшееся несколько недель или даже месяцев или лет, с точки зрения неотектоники вполне возможно, а его последствия и виде сокращения и затухания оледенения северного полушария совершенно допустимы, закономерны, неизбежны».
Ну что же, возможно все так и было, и причиной прекращения великого оледенения действительно было погружение в океанские пучины некоего острова в Атлантическом океане, что привело к изменению маршрута Гольфстрима и омыванию его теплыми водами европейских берегов. (Хотя, заметим, что если исходить из справедливости гипотезы дрейфа материков, того предположения, что современные материки когда-то составляли единый континент и достаточно хорошего «складывания» этого континента из фрагментов, представляющих собой очертания существующих материков, то наличие в Атлантическом океане острова размеров, описанных Платоном, делает картину «складывания» явно дисгармоничной.) Возможно, что это действительно случилось около 12000 лет назад. Возможно даже, что воспоминания об этом катаклизме каким-то образом сохранились и были использованы позже Платоном.
Но значит ли все это, что в своих произведениях Платон рассказывает именно об этом острове и именно об этой катастрофе? А может быть, на фоне упоминания о катаклизме Платон говорит о чем-то своем? О чем же — это и есть тема нашего исследования.
А теперь перейдем к подробному исследованию текстов Платона.

3. КОНСПИРОЛОГИЯ ПЛАТОНА
Вступление
За две с половиной тысячи лет после смерти Платона об Атлантиде были написаны горы исследований, никак не приблизившие человечество к пониманию сущности этого необычного феномена. Где только не искали священный остров Посейдона! И в северной Африке, где, по утверждению Геродота, жившего за столетие до Платона, на горе Атлас жили атланты, и в Средиземном море, и в Черном, и в Азовском, и за Гибралтаром, и в Северной Европе. Какие только чудеса изворотливости ума не демонстрировали исследователи этого вопроса! Отвергая одни факты из сообщения Платона и концентрируясь на отобранных и соответствии со здравым смыслом, они выдвигали гипотезы — одна другой экзотичней. Они чувствовали, что Платон намеренно ввел в текст некие фантастические преувеличения. Но с какой целью он это сделал? — мотивировки оставались неясными. Тем более, если учесть общий исторический фон, на котором происходили записанные им беседы.
В последние годы жизни Платона, как сообщает нам историческая наука, окрестные земли были охвачены непрекращающимися междоусобными побоищами. Платон не сидел в академической тиши сада, предаваясь фантастическим размышлениям и конструируя небылицы. Он активно участвовал в сложной политической жизни страны. Такую же напряженную и насыщенную жизнь вели его коллеги-собеседники и ученики. С калейдоскопической быстротой менялись военно-политические союзы и альянсы, вчерашние союзники сегодня становились жестокими врагами и мстили друг другу за нынешние или бывшие симпатии к врагам. Коллеги Платона уходили из жизни не по доброй воле. Чашу с цикутой был вынужден осушить Сократ. Иные ученики Платона и члены Академии бежали, были разорены, погибли (были убиты).
Сам Платон, согласно его жизнеописанию (А. Ф. Лосев, А. А. Тахо-Годи. «Платон. Жизнеописание»), умер от старости в тот момент, когда его ученики начали проявлять симпатии к неожиданно окрепшей и угрожающей афинянам Македонии. Он был бы огорчен, пишут авторы жизнеописания Платона, узнав, что его любимый ученик Аристотель принял приглашение царя Македонии Филиппа и уехал к его двору на службу.
Аристотель — «главный свидетель», человек, который должен был кое-что знать об Атлантиде, выразился в споре о существовании Атлантиды самым загадочным образом. Вероятно, он и не мог поступить иначе в силу очень сложной и опасной для жизни политической обстановки того времени.
Во-первых, он заявил, что Платон использовал описание Атлантиды в качестве предлога для изложения своих взглядов на проблему идеального государства.
А во-вторых, он добавил: «Тот, кто Атлантиду выдумал, тот и отправил ее на морское дно».
Надо полагать, Аристотель был хорошо знаком с диалогами «Критий» и «Тимей».
Из всех платоновских диалогов «Критий», может быть, самый странный, несмотря на то, что изучен он вдоль и поперек специалистами высочайшего уровня. Этот диалог (и фрагмент «Тимея») — основной и единственный источник сведений о легендарной Атлантиде, эта его особенность привлекала многих исследователей, но их общие усилия так и не внесли ясности во многие вопросы, возникающие у читателя. Комментарии добросовестных специалистов содержат указания на некоторые неразрешенные противоречия, отражают недоумение и отсутствие возможности внятно объяснить необъяснимое. К этим комментариям мы будем по ходу дела обращаться. Но попробуем перечитать «Крития» самостоятельно и обратить внимание на те неясности и особенности текста, которые, может быть, позволят нам подобраться к ключу, открывающему тайну Атлантиды.

Краткое содержание «Крития»
Тимей, Критий, Сократ, Гермократ. Сначала Тимей и Критий говорят о необъятности предмета рассуждения и заранее испрашивают снисхождения, ибо добиться правдивого изображения смертных сложнее, чем правдивого изображения богов. Сократ обещает Критию снисхождение, а заодно обещает его впоследствии и Гермократу. Далее Критий начинает свой рассказ.
Он говорит о войне, которая была между народами, жившими по ту и по сю сторону Геракловых столпов. По ту сторону жили цари острова Атлантиды, превышавшего величиной «Ливию и Азию» — ныне этот остров «провалился вследствие землетрясений и превратился в непроходимый ил, заграждающий путь мореходам».
Затем Критий подробно описывает историю страны афинян, а также устройство Акрополя.
Далее идет рассказ собственно об истории Атлантиды, о ее государственном устройстве и топографии, рассказывается кратко о том, что согласие и богатство постепенно превратились в безудержную жадность и силу — и Зевс «помыслил о славном роде, впавшем в столь жалкую развращенность» и собрал совет богов, чтобы принять решение об уничтожении Атлантиды... С какими словами обратился он к собравшимся, нам неизвестно. Именно здесь обрывается диалог «Критий».
Добавим, что произведение в целом производит впечатление не диалога, а монолога, исторического повествования, которому впоследствии была придана форма диалога, для чего в начале были помещены «ритуальные» вводные предуведомления Тимея, Сократа, Гермократа — весьма краткие и, на первый взгляд, не имеющие никакого отношения к существу рассказа. (Такова же, в сущности, и композиция «Тимея».)
Это характерно и для других поздних произведений Платона. Вот что об этом говорится в Энциклопедии Кирилла и Мефодия: «После 3-й Сицилийской поездки Платон задумывает монументальные трилогии, но осуществляет свои замыслы только отчасти: „Тимей", „Критий" (не завершен),
„Гермократ" (не написан), „Софист", „Политик" (не написан). Сократ перестает быть ведущим участником беседы („Тимей", монолог пифагорейца Тимея о создании мира и человека, „Критий", монолог Крития об Атлантиде), а в „Законах" Сократа вообще нет. Единственный традиционный сократический диалог этого периода — „Филеб" (под именами Филеба и Протарха Платон вывел Евдокса и Аристотеля)».
Обратим внимание и на то, что по ходу рассказа Крития ни у одного из собеседников не возникает ни одного вопроса. Даже если допустить, что они впервые слышат историю об Атлантиде, и то совершенно удивительным образом они пренебрегают возможностью использовать свой аналитический аппарат для сопоставления информации, сообщаемой рассказчиком. Пятым незримым участником диалога, возможно, является сам Платон, записывающий рассказ Крития. Отсутствие какой бы то ни было реакции на сообщаемое Критием удивительно, ибо речь идет о воплощении идеального государства, о котором так много рассуждали мыслители ранее. И Атлантида вовсе не соответствует целиком и полностью тем требованиям, которые предъявлялись к идеальному государству.

О государстве Сократа
И самом начале диалога «Тимей» Сократ напоминает собеседникам основные положения своей концепции государственного устройства, изложенные им в диалоге «Государство», о котором мы потом еще скажем. В их число входят сословность общества, регулярное войско, равноправие мужчин и женщин, обобществление детей и их распределение по сословиям согласно их возможностям, браки по жребию.
Далее он предлагает вступить в соревнование друзьям-философам, на что Гермократ предлагает Критию повторить рассказ о древнем подвиге афинян, победивших варваров. То есть, по сути, предлагает изложить концепцию (возможно, близкую к идеальной) государственного устройства Афин.
И Критий довольно легко, без всяких предосторожностей, играючи, излагает короткую историю победы афинян над атлантами, восхваляя свою древнюю страну.
Тем более удивительно, что на следующий день в ответ на такую же просьбу он рассказывает о том же, но с другим акцентом — как бы мимоходом и. в общих чертах об афинском государстве, и очень подробно и очень восторженно об Атлантиде. Рассказ об Атлантиде в три раза больше рассказа про Афины. При чтении «Крития» создается ощущение, что идеальным государством было вовсе не афинское, им была Атлантида. И это идеальное государство никак не вписывается в «сократовскую схему». (Хотя, заметим здесь, историки считают, что сократовские «тоталитарные» порядки в государстве были как раз характерны для Атлантиды. Это понятно — разве мог быть тоталитарный строй у праафинян? Ни в коем случае! И что с того, что в «Критий» нет ничего такого, что могло бы совпасть с «тоталитарными» мечтами?!)
Обратим внимание и еще на две фразы в диалоге «Тимей». Критий предваряет рассказ такими словами:
«Я совсем не уверен, что мне удалось бы полностью восстановить в памяти то, что я слышал вчера, но вот если из этого рассказа, слышанного мною давным-давно, от меня хоть что-то ускользнет, мне это покажется странным».
Сократ на сомнение Крития в интересности предмета разговора отвечает:
«...важно, что мы имеем дело не с вымышленным мифом, а с правдивым сказанием. Если мы его отвергнем, где и как найдем мы что-нибудь лучшее? Это невозможно».
Удивительно, что Сократ, еще не слыша рассказа Крития, уверен в его правдивости. И уверен в том, что лучшего разговора об идеальном государстве быть не может.

Спаситель в IV веке до н. э.?
Как известно из традиционной истории, автор диалогов, в том числе и диалога «Критий», Платон жил в IV веке до н. э. — смерть Платона последовала в 347 году до н. э. Тогда же, следовательно, жили Тимей, Критий, Сократ и Гермократ. Участники диалогов жили в дохристианскую эпоху и поклонялись олимпийским богам. Тем удивительнее щучит вторая фраза Тимея, начинающего диалог «Критий». С радостным облегчением, завершив свое рассуждение (диалог «Тимей»), он говорит:
«Богу же, на деле пребывающему издревле, а в слове возникшему ныне, недавно, возношу молитву:
пусть те из наших речей, которые сказаны как должно, обратит он нам во спасение, а если мы против воли что-то сказали нескладно, да будет нам должная кара».
Что же это означает? Что такое Бог, возникший в слове? Не отсылает ли нас эта фраза к знаменитому евангельскому тексту? «В начале было Слово, и Слово было у Бога, и Слово было Бог». О каком Боге идет речь? Что нам известно о Зевсе, воплотившемся в слове? Или об Аполлоне, воплотившемся в слове? Или еще о каком-нибудь олимпийском обитателе?
Что означает надежда на то, что Бог обратит во спасение сказанную речь? Известно ли нам что-то о Зевсе, порождающем надежду на спасение? На спасение через слово? Или что-то такое о каком-то другом боге?
Открываем 3-й том четырехтомного собрания сочинений Платона, том 17 библиотеки «Философское наследие», автор вступительной статьи и статей А. Ф. Лосев, авторы примечаний А. Ф. Лосев и А. А. Тахо-Годи. Уважаемые исследователи никак не комментируют вторую фразу диалога «Критий». Либо они не придают ей никакого значения, кроме «ритуального», либо, соблюдая негласный научный запрет на всякую мысль, способную распространить интерес к гиперкритицизму, сознательно даже не пытаются как-то истолковать загадочную вторую фразу Тимея.
Мы знаем одного Бога, воплотившегося в Слове и пришедшего в мир, чтобы открыть дорогу к спасению человеческого рода. Это христианский Бог — Иисус Христос, которого и называют — Спаситель.
Если предположить, что Тимей говорит именно о Христе, пребывающем издревле, а в Слове возникшем «ныне, недавно», то это означает только одно. Они жили почти одновременно, философы, участвующие в диалоге, в том числе и Сократ, и Платон,— и Христос. Согласно традиционной хронологии — в I веке нашей эры. Впрочем, и вопрос о времени жизни Христа все еще является дискуссионным. Некоторые исследователи считают, что тот, кого принято называть Иисусом Христом, жил гораздо ближе к нашему времени, — может быть, в XII или в XIII веке, если опираться на данные исследований Туринской плащаницы, — той самой, в которую, по преданию, было завернуто тело умершего на кресте Сына Божьего. А если это так, то и участники платоновских диалогов жили тоже никак не раньше этого времени. Скорее, даже позже, ибо Евангелие от Иоанна, которое они цитируют в завуалированном виде, было написано еще позже.
В этом же первом абзаце диалога Тимей предупреждает, что «должная кара поющему не в лад состоит в том, чтобы научить его ладу». И добавляет:
«дабы впредь мы могли вести правильные речи » рождении богов, пусть будет в ответ на эту мольбу даровано нам целительное снадобье, изо всех снадобий совершеннейшее и наилучшее, — знание. Сотворив же молитву, по уговору передаем слово Критию».
В этом фрагменте все кажется очень странным.
Что это значит — «если мы против воли что-то сказали нескладно, да будет нам должная кара»? Почему речь идет о нескладности, а, допустим, не о правдивости (объективности) или полноте рассказа? Именно об этом в первую очередь обычно заботится рассказчик, сообщающий информацию о событиях, известных ему одному, а вовсе не о складности. Тем более что всем участникам диалога известна тема предстоящей беседы — они избрали ее накануне. Тем не менее в преддверии получения уникальной информации пять философов как бы заклинают самих себя добиться именно складности, то есть свести концы с концами. Их воля, их усилия направлены на достижение лада. Что это значит? Они заранее очень озабочены тем, чтобы получилось складно. Но если получится нескладно против их желания, то они будут достойны наказания. То есть здесь складность выступает как синоним истинности — так сказка бывает складной или нескладной, особенно если она призвана скрыть под своей одежкой плоть реальности. Возникает ощущение, что собравшиеся пытаются выработать между собой некий особый «сказочный» язык, чтобы быть в ладу с тем, о чем нельзя сказать прямо. Создается впечатление, что они боятся того, что будут видны «швы», что не удастся добиться согласованности информации в рамках какой-то определенной системы требований.
Очень озабочен Тимей и тем, чтобы «впредь мы могли вести правильные речи о рождении богов». С этой установкой согласны и его собеседники, хотя и не раскрывают существа «неправильных разговоров». Боязнь сказать что-то не то о рождении богов — тем более что в дальнейшем о них почти ничего и не говорится, — выглядит более чем странно.
Не менее загадочно выглядит и мольба о целительном снадобье — знании. От чего оно должно исцелить? Наилучшее и совершеннейшее снадобье — знание о войне между афинянами и обитателями Атлантиды. Речь идет, следовательно, о достоверном и точном знании, которое способно излечить — от беспамятства? от недостоверного ложного знания? от неправильных разговоров о рождении богов? Или, говоря о знании, участники диалога имеют в виду и просто умение, способность выработать «шифр», найти «код» для кодирования информации, которую они хотят донести до слушателей? Остается только гадать, что имели в виду Тимей и присоединившиеся к нему Сократ, Критий и Гермократ.
Как мы видим, еще не начав слушать рассказ об Атлантиде, все участники диалога с великой тревогой заклинают себя избегать каких-то неведомых нам опасностей. Какие же могут возникнуть опасности для рассказывающих об идеальном государстве Атлантиде и для слушающих о нем? Совершенно неясно, ибо в предшествующих диалогах Платона без всякой опаски высказывались суждения об идеальном государстве в будущем (вообще), а чем опасен разговор об идеальном государстве в прошлом? Почему участники беседы так страшатся, что у них выйдет нескладно? Может быть, потому, что говорят они на эзоповом языке?
Далее вступает в разговор основной рассказчик, Критий. Он довольно пространно разъясняет собравшимся трудность и необъятность задачи, стоящей перед ним. Смысл его тревоги в том, что он опасается — его рассказ не вполне будет соответствовать реальности. Он боится сурового суда коллег, могущих его уличить в неточностях. Но возникает закономерный вопрос: как могут собеседники судить о правдивости рассказа Крития, в котором они услышат историю о том, что происходило 9 тысяч лет назад? Они не имеют возможности проверить эту информацию, сопоставив ее со своею, — у них якобы такой информации нет. А между тем Критий намекает чуть выше, что они, его собеседники, могут быть суровыми судьями.
Он приводит пример с живописцем. Если он изобразит более или менее похожими на реальные горы или леса, мы не судим его строго и не сверяем изображение с реальностью. Но если он напишет наш портрет — мы живо чувствуем упущения, всегда бываем очень внимательны к ним и являем собою суровых судей тому, кто не во всем и не вполне достигает сходства.
Очень странный пассаж, намекающий на то, что потенциальным слушателям есть с чем сравнивать рассказ Крития. С чем же? Они впервые его услышат. События, о которых пойдет речь, происходили, повторяем, якобы 9 тысяч лет назад. Смертное в отличие от божественного изобразить затруднительно, — подчеркивает Критий. Он заранее испрашивает у Сократа снисхождения — и Сократ охотно вручает этот дар Критию, а заодно наперед одаряет им и Гермократа, который впоследствии также ни слова не проронит об Атлантиде. Гермократ, приняв сократовский дар, подбадривает Крития, призывая его проявить какую-то необыкновенную смелость: «Ну что ж, робкие мужи еще никогда не водружали трофеев, Критий, а потому тебе следует отважно приняться за свою речь...»
Необъяснимыми, совершенно необъяснимыми иыглядят все эти предосторожности, заклинания, подбадривания, поощрительные речи. Ничего подобного не было накануне, когда Критий в общих чертах рассказал об Атлантиде (диалог «Тимей»). Здесь, в преддверии предстоящего рассказа, речь идет о какой-то предстоящей победе, о каком-то достижении — почти героическом. А между тем, по словам Гермократа, храбрецу Критию предстоит рассказать всего-навсего о добродетелях древних граждан, воспеть эти добродетели. Что же в этом героического, что это за подвиг, о каких трофеях идет речь?
Примечания выглядят очень странно: Трофеи воздвигались из отнятого у врага оружия.
У какого врага должен быть отнять «оружие» (и какое «оружие») Критий своим рассказом об Атлантиде?
Обращает на себя внимание еще одно слово, ироде бы некстати возникающее в беседе. Это слово — «театр».
Сократ говорит «так уж и быть, любезный Критий, открою тебе наперед, как настроены зрители яого театра: предыдущий поэт имел у них пора-штельный успех, и, если только ты окажешься в состоянии продолжить, снисхождение тебе обеспечено».
После короткой реплики Гермократа Критий почти сразу же реагирует именно на эту фразу таким образом:
«...если я верно припомню и перескажу то, что было поведано жрецами и привезено сюда Солоном, я почти буду уверен, что наш театр сочтет меня сносно выполнившим свою задачу».