|
Арлин уже давно и много даёт материалов по поводу мифа о финноугорских племенах в истории и археологии,
http://www.rojdenierus.ru/rojdenie/forum/viewtopic.php?f=5&t=693&start=0
но последний пост просто потряс свой простотой, как мюнхаузины этой теории друг друга вытаскивают из этого болота: извините, даю её пост полностью:
АРХЕОЛОГИЧЕСКОЕ НАСЛЕДИЕ САНКТ-ПЕТЕРБУРГА Выпуск 2 Древности Ижорской Земли, Санкт-Петербург, 2008
http://history-fiction.ru/books/all_1/book_1956/:
"В средневековье побережье Невы было заселено финским племенем ижора. Оно впервые упоминается в исторических документах конца XII в. В отличие от соседних территорий — Ижорского плато. Нижнего Поволховья. Юго-Восточного Приладожья и Карельского перешейка — средневековые археологические памятники на территории Приневья почти не известны. Существование оседлости в бассейне реки Невы подтверждается лишь немногочисленными случайными находками украшений прибалтийско-финнских типов XII - XIV вв., происходящих, вероятно, из разрушенных погребений ижоры. Изучением этих памятников, начиная с 1930-х гг., занимались A.M. Тальгрен, В.В. Седов, Е.А. Рябинин. В 1980 - 90 гг. О.И. Коньковой исследовались грунтовые могильники, связываемые с ижорой, на побережье Финского залива в западной части Ленинградской области. В 1990 - 2005 гг. в процессе работ Санкт-Петербургской археологической экспедиции было выявлено и частично исследовано несколько новых могильников средневекового и нового времени на территории Санкт-Петербурга и Приневья.
Истории ижоры, одного из наименее изученных финно-угорских народов, и ее соседей был посвящен научный семинар "Древности ижоры", проходивший в музее "Ландскрона, Невское устье, Ниеншанц" 11 апреля 2006 г. В нем приняли участие археологи, этнографы и историки, рассказавшие об открытиях последних лет, давших новую информацию по истории и культуре этого народа. Материалы этого семинара публикуются в предлагаемом читателю издании. Кроме того, в сборник включены две статьи, связанные с тематикой семинара: статья П.Е. Сорокина и О.В. Шарова, посвященная находкам римского времени на территории Северо-Запада, и работа ДА. Золотарева, известного антрополога, этнографа, заведующего отделением славянофинской этнографии Этнографического отдела Русского музея в 1921 - 1930 гг., содержащая интересные данные по этнографии ижоры, перепечатанная из сборника "Труды Ленинградского общества изучения местного края. Том 1", изданного в 1927.
ГИПОТЕЗЫ О ПРОИСХОЖДЕНИИ ИЖОРЫ
Происхождение ижоры - самый проблемный и трудноразрешимый вопрос истории этого народа. Сначала рассмотрим существующие гипотезы, касающиеся начала этногенеза ижоры. Сразу следует отметить, что никто из исследователей никогда целенаправленно не изучал этот вопрос. Более того, высказанное более 170 лет назад известным финно-угроведом A.M. Шёгреном замечание о сходстве современных ему ижор с карелами послужило небывало прочным основанием для почти всех последующих гипотез. Различия в этих гипотезах происходят, главным образом, из разрешения дилеммы: являются ли ижоры и карелы «равноправными» потомками некогда единого племенного образования, или ижора — лишь довольно поздно отделившаяся часть карел.
Гипотезы «позднего» происхождения ижоры наиболее широко распространены в трудах лингвистов. Суть их заключается в том, что происхождение ижоры связывается с относительно поздним продвижением в бассейны рек Невы и Ижоры части древних карельских племен и с их последующим обособлением. Разница в гипотезах существует, в основном, на уровне дат. Так, по мнению эстонского лингвиста П.А. Аристэ, отделение ижоры от карел произошло в конце I тысячелетия н.э. (Аристэ 1956:21,22). А.И. Попов признавал самостоятельность ижоры уже в VIII — IX вв. (Попов 1987: 19). Д.В. Бубрих писал: «На грани XI и XII вв., согласно различным данным, карела стала стала известна под именем Inkeri, ижоры, получившей свое название от реки, впадавшей в Неву с юга. Эта группа корелы, оказавшаяся в особом экономическом положении и в особых отношениях к политическим силам того времени, рано обособилась» (Бубрих 1947: 32). Исследователь ижорских диалектов А. Лаанест в основном поддерживал точку зрения Д.В. Бубриха: «Не позже первых веков настояшего тысячелетия часть древних карел поселилась на территории между Гатчиной и р. Волхов и заложила основу племени ижора» (Laanest 1986: 158).
Следует заметить одну очень важную особенность всех этих гипотез: основания для хронологических привязок своих теорий лингвисты находят в трудах археологов и историков. Но и археологи, и историки делали выводы не самостоятельно, а опираясь на предположения лингвистов и на отсутствие археологических памятников ижоры I тысячелетия нашей эры. Этой точки зрения придерживались А.М. Талльгрен, И.П. Шасколь-ский, В.В. Седов, Е.А. Рябинин.
Таким образом, создалась своеобразная «круговая порука» — постоянная ссылка лингвистов, археологов и историков друг на друга, и именно она явилась причиной широкого распространения отмеченной гипотезы. Более того, с каждым новым печатным трудом это, вначале лишь простое замечание о схожести народов, становилось все более и более авторитетным мнением.
Другая гипотеза наиболее полно представлена в иселедованиях известного финского лингвиста Р.E. Нирви. Поего мнению, из области юго-восточного Приладожья пракарельское население начинает распространяться по трем направлениям. Во-первых, вдоль восточного берега Ладожского озера на север, на Олонец. Во-вторых, через Ладогу на северо-запад в район современного Приозерска. И. в-третъих, на запад, в долину рек Ижоры и Невы. Отсюда потом происходит разделение на позднейшие места обитания ижор: на север — на Карельский перешеек, на юг - на верхнее течение реки Луги, на запад - на реку Коваши и Сойкинскии полуостров вплоть до устья реки Нарвы. Сразу скажем, что Р. Нирви, строя свою гипотезу на лингвистическом материале, привлекает неправильно интерпретируемые археологические данные, относимые к ижоре.
Схожей точки зрения придерживался и финский историк Х. Киркинен, считая, что ижоры были периферийной частью пракарельского племени и пришли в Ингерманландию с юго-востока. Позже он выдвинул гипотезу, согласно которой ижоры и карелы отделились от общего народа-предка в эпоху викингов и крестовых походов (800-1150 — 1300 года н.э.). Таким общим предком была населявшая новгородские земли чудь, которая с течением времени расселялась во все стороны, причем та ее часть, которая обосновалась в Ингерманландии, и положила начало образованию ижорского племени (Nirvi 1961: 99-132).
Против упрощенного схематизма гипотез, рассматривающих ижору как позднее ответвление от карелов, высказались эстонские исследователи Х.А. и А.Х. Моора. Они представили иную теорию этногенеза, где во внимание принималось наличие поздненеолитических находок, обнаруженных в пределах ижорских территорий. По мнению исследователей, «основу формирования ижоры образовал древний местный субстрат». Но все же они соглашались с тем, что с основной территории своего обитания в бассейне Невы ижора «уже с очень ранних времен расселялась в западном направлении по низменному побережью Финского залива до низовья р. Нарвы» (Моора 1965: 70).
Подводя итог краткому историографическому обзору теорий этногенеза ижоры, необходимо заметить, что главной причиной столь разнородных мнений была, без сомнения, недостаточная археологическая изученность районов расселения ижоры.
2. АРХЕОЛОГИЧЕСКИЕ ПАМЯТНИКИ ИЖОРЫ
До недавнего времени ранняя история ижоры была представлена очень малым числом археологических памятников, которые дали крайне разнородный материал. По сложившейся традиции к средневековым археологическим памятникам ижоры относят ряд грунтовых могильников и случайных находок, обнаруженных в зоне, где расселение ижоры зафиксировано историческими и этнографическими источниками. К ним причисляют следующие погребальные памятники: частично раскопанный в 1866 г. могильник близ д. Усть-Рудицы, давший смешанный финско-древнерусский инвентарь XIV — XVI вв. при южной ориентировке погребенных (Донесение... 1875:31-33); могильнику д. Мишкино (OAK 1907:105;Репников 1915: 40. 41), Инкере-Войскорово (Tallgren 1928: 162-164) и Пунуши (Пупышево) (Tallgren 1938: 102), из разрушенных погребений которых происходят предметы «карельских» и древнерусских типов XII — XIII вв.; могильник в г. Гатчина (бывш. Краеногвардейск) с типичным древнерусским инвентарем XIV — V веков при западной ориентировке умерших (Равдоникас 1932: 22-39), семь неисследованных могильников, сведения о которых извлек из различных источников В.В. Седов — У да. Ропша, Верхняя Рудица, Карлино, Реполка, Лезье (2) и близ Красного Села (Седов 1953: 202); две случайные находки черепаховидных фибул в Вуолле (Вуолы) и Келльту (Колтуши), одна из которых депаспортизирована (Tallgren 1938: !02, 107).
Следует сказать еще о 2-х неисследованных памятниках, не встречающихся в перечнях грунтовых могильников, относимых к ижорским, но также расположенных в зоне этнографического расселения ижоры, - уд. Поречье бывшего Шлиссербургского уезда (Репников 1915: 42) и о могильнике, расположенном на холме Калмомяки (буквально Могильная гора) в д. Мистолово Осинорощинской волости Санкт-Петербургского уезда (Сведения о городищах...1874: 147).
Изображение
Изображение
При рассматривании карты распространения могильников казалось странным, что огромное пространство южного берега Финского залива от устья р. Невы до устья р. Нарвы - районы, населенные ижорой вплоть до сегодняшнего дня, — являлись «белым пятном», никогда не подвергавшимся исследованию. Лишь в 1963 г. в низовьях Луги в дд. Краколье, Остров и Лужицы были выявлены 3 фунтовых могильника и получены сведения о средневековых захоронениях у д. Липово на Кургальском полуострове (Тыниссон 1963: 3-9).
С 1979 г. на территории южного берега Финского залива в зоне этнографического расселения ижоры автором были начаты планомерные исследования, в результате которых обнаружены могильники в д. Урмизно, на Дубовском полуострове, в дд. Большое Стремление, Пятчино, Репино, Гамалово, Вистино, Валяницы, Пахомовка, Кульданмаркканмяки, Остров (2), Липово, Кайболово, Вейно на Кургальском полуострове, и получены сведения о 11 могильниках близ дд. Старое и Новое Гарколово, Колкомпя, Ручьи, Слободка, Кошкино, Большое Райково, Малое Райково, Усть-Луга, Большое Куземкино, Выбье. В хэваском ареале расселения ижоры выявлен могильник и остатки селища (Конь-кока 1981: 15; 1985: 74-76; 1990: 31-34).
Кроме того, при изучении финских рукописных и фотогрфических архивов удалось получить сведения о существовании еще нескольких могильников на Кургальском полуострове и в низовьях р. Луги в дд. Курголово, Конново, Кулаанкюля, обнаруженных финским исследователем Й. Луккариненом в 1910 г., причем из могильника Кулаанкюля нар. Мертвице был получен средневековый инвентарь (НМ, 5668: 5-8).
В 1980 г. в береговой полосе нижнего течения р. Луги были найдены бескурганные могильники (Рябинин 1981). В 1984 г. Л. П. Петренко зафиксировал остатки разрушенного могильника у д. Ропша, могильники у дд. Орлы и Извоз (Петренко 1984: 27). И. А. Рябининым упомянуты этнически неопределенные бескурганные могильники в среднем течении р. Луги у дд. Среднее Село, Ивановское, Сабек (Рябинин 19906:63). К этому перечню присоединяется и фунтовый могильник близ оз. Самро (за сообщение этих сведений приношу благодарность Н.И. Платоновой).
В оредежском ареале расселения ижоры автором обнаружен грунтовый могильник в д. Озерешно. А в ижорском регионе к северу от Невы был обнаружен упомянутый выше могильник у д. Мистолово и могильник в Лемболово.
Представленный список содержит могильники большей частью неисследованные и поэтому этнонеопределимые. Мы будем привлекать к исследованию лишь ограниченный круг уже изученных могильников западного ареала расселения ижоры. В целом, нами было раскопано и изучено 111 погребений.
На основе частично или полностью исследованных достоверно ижорских погребальных памятников можно установить их два топофафических типа:
1) могильники, расположенные на крутых склонах рек больших холмов или оврагов (Усть-Рудица, Урмизно, Гамалово, Липово, Малое Райково, Валяницы, атакже Мистолово, Поречье и у оз. Самро);
2) могильники на небольших холмах или буграх естественного происхождения (Большое Стремление, Среднее Райково, Колкомпя, Репино, Кульданмаркканмяки, Вистино, Пахомовка, Лужицы, Краколье, Остров (2), Кайболовский Берег, Кулаан-кюля, а также Верхняя Рудица, Красное Село).
Топографический тип других могильников неизвестен. Единственный могильник, не относящийся к указанным типам,— у д. Ропша, именовавшийся в народе «чухонским кладбищем» и представлявший собой несколько неглубоких впадин на ровной поверхности (Коишевский 1927).
Совершенно очевидна привязка ижорских могильников к возвышенным местам и крутым склонам, с которых открываются красивые виды местности.
Данные об облике ранней ижорской культуры дали материалы раскопок могильников у дд. Урмизно, Гамалово и могильника Кайболовский Берег.
...
Обобщая тенденции развития погребального обряда в пределах каждого отдельного исследованного ижорского могильника, можно представить общую эволюцию захоронений с XI — XII вв. до XVII — XVIII вв., т.е. до времени, когда наличие массового ижорского населения в западной части изучаемой территории, на южном берегу Финского зачива зафиксировано историческими источниками различных типов.
Итак, начало развития собственно ижорского погребального обряда фиксируется на данный момент исследований переходом от поверхностных кремаций к практически поверхностным ингумациям. Ранние трупоположения совершены под дерном, в слегка заглубленных овальных узких ямах, поверхностных каменных конструкций не имеют, ориентировка погребенных — северная или прибли-женная к северной, иногда — западная. Инвентарь почти отсутствует. Подобные погребения датируются XI - XIV вв.
Затем могильные ямы становятся несколько глубже, иногда появляются нерегулярные каменные обкладки. Ориентировка умерших — северо-западная и западная. В погребальном инвентаре обязательно присутствуют железные ножи, очень часто — фибулы, в отдельных случаях — монеты и предметы вооружения (боевой топор, наконечник стрелы, боевой нож), редко — украшения (кольца, бубенчик, бронзовая спиралька, украшение из колечек, бронзовые или янтарные кресты, бусины), столь же редко — бытовые предметы (кремни, бронзовые иглы, оселки). Керамика иногда обнаруживается на дне могил. Захоронения такого типа можно датировать XIV — XVI вв. В дальнейшем глубина овальных могильных ям достигает 0,6 — 1 м. В большинстве случаев присутствуют поверхностные каменные обкладки, как правило, плотные и регулярные. Иногда могилы отмечены каменными плохо вытесанными крестами. Ориентировка умерших — западная и юго-западная, используются для захоронений деревянные колоды и гробовища. Инвентарь представлен железными ножами, иногда — шведскими или русскими монетами и бронзовыми нательными крестами, очень редко — украшениями (проволочная серьга, бусина). Остатки горшков и мисок обнаруживаются рядом с могилами под дерном. Датируются подобные погребения XVI - XVIII вв.
Таким образом, описанный ижорский обряд бескурганных погребений совершенно отличен от славянского (древнерусского) обряда, характеризующегося эволюцией от курганов к жальникам. Отличается ижорская погребальная традиция и от водской. Судя по исследованиям последних лет, у води отсутствует явно наблюдающаяся у ижоры тенденция развития от отсутствия каменных наземных конструкций к их использованию: на всем хронологическом отрезке существования исследованных водских могил каменные обкладки либо присутствуют, либо нет. Также наблюдаемое у ижоры временное изменение ориентировки погребенных от северной (или приближенной к ней) к юго-западной не сопоставимо с изредка встречаемым у води положением умерших в могиле головой к востоку при доминировании западной ориентировки. Характерной особенностью водского ритуала является помещение на могилу или рядом с погребенным преднамеренно согнутых или сломанных орудий труда - серпов, кос-горбуш, ножей, разбитых сопел от сыродутных горнов (Рябинин 1990а: 21). У ижор этот обычай отсутствует. Только в единственном случае на поверхности одной из могил был найден расколотый топор.
Еще большее своеобразие наблюдается в погребальном инвентаре ижорских могильников. Как указано выше, погребальный набор предметов рассмотренных захоронений довольно беден. Можно наметить два пути сравнительного анализа ижорского погребального инвентаря XI —XVIII вв. С одной стороны, он сопоставим как с вещевым материалом курганов Ижорского плато, в значительной мере представляющим древнерусскую культуру, так и с синхронным ему богатым вещевым набором водских могил XII —XVII вв. С другой стороны, возможно сопоставление с ранним этнографическим женским костюмом ижоры XVIII века.
Парадный женский убор из большинства могильников Ижорского плато представлен вещами «областной» культуры, ориентированной на Новгород и древнерусской по своему характеру (Рябинин 1990а: 26). В него входят височные кольца, ожерелья из бус, фибулы, браслеты и перстни, к поясам прикрепляются ножи и подвески (Конецкий, Носов, Хвощин-ская 1984: 166). Столь же отличен ижорский погребальный вещевой набор от водского женского убора, представленного в захоронениях XII - XVIII вв. Для последнего в XII — XIV вв. типично использование нагрудных булавок и цепочек с разнообразными привесками, орнаментация одежды бронзовыми спиральками, колечками, нашивными оловянными бляшками, а с XV века появляются в качестве украшений раковины каури, желтый стеклянный бисер, серьги в виде вопросительного знака и бусинные височные кольца, которые сохраняются и в этнографическом костюме води XVIII — XIX вв. Характерно, что во всех водских погребениях отсутствуют фибулы (Рябинин 1990а: 21-22). Таким образом, и водский погребальный инвентарь сильно отличается от ижорского, где главным обязательными компонентами являются лишь железные ножи и фибулы, спорадически встречаются и другие украшения, но не обнаружены булавки, цепочки и бляшки.
С другой стороны, следует помнить, что самая ранняя этнографически фиксируемая ижорская женская праздничная одежда имела весьма древние черты и обладала значительным количеством археологически сохраняемых атрибутов: оловянные бляшки, железные пряжки, большое число ожерелий из бус и камней с подвешенными крестами, серебряные фибулы, парные сложносоставные серьги, бисер, раковины каури (Opik 1970: 70-76). Археологические реалии стандартного женского погребального костюма ижоры сводятся лишь к фибулам и ножам, изредка захоронение сопровождают кольца, одна серьга, в поздних погребениях — один нательный крест. Единственно возможный вывод при подобном сопоставлении — у западной ижоры отсутствовала традиция погребения в праздничной (или свадебной) одежде. Прямым свидетельством этого является погребение № 23 из могильника Кайболовский Берег, представлявшее собой захоронение девушки 16—18 лет, где весь набор украшений, во многом соответствующий этнографическим описаниям (3 янтарных и 2 бронзовых креста, три стеклянные бусины и подвеска из монеты (артиг Ливонского Ордена, чеканенный в Риге при Вольтере фон Плеттенберге в 1494— 1535 гг.) и составе одного ожерелья, а также 6 бронзовых пластинчатых колец) не был надет на погребенную, но находился у ее головы, положенный в тканевый мешочек.
Таким образом, мы подошли к очень важному положению: ижорская погребальная одежда не является аналогом реально существовавшей средневековой одежды ижоры (по крайней мере, в западном ареале ее проживания). Следовательно, недопустимо из маловыразительности погребального инвентаря делать вывод о «бедности» ранней ижорской культуры. Поиск причин неиспользования праздничной одежды в ижорских погребениях приводит к мысли о существовании у ижоры в средневековье особых идеологических представлений, которые должны быть связаны с определенным укладом. Учитывая, что культ умерших обретает важное значение в процессе перехода к земледелию и оседлости (Сииккала 1990: 158), можно предположить, что отмеченная выше ижорская погребальная традиция отражает виды хозяйственной деятельности ижоры, отличные от соседних народов, что, в свою очередь, подводит нас к необходимости рассмотрения ижоры не автономно, а в контексте системы хозяйственно-культурных и этнических взаимоотношений на обширной территории Северо-Запада России на рубеже I - II тысячелетий н.э.
Но прежде всего необходимо провести тщательное сравнение выделенной нами ижорской культуры и археологической культуры племени корела, занимавшего в средневековье земли Карельского перешейка и северо-западного Приладожья.
Помня, что погребальный обряд является важным источником культурной реконструкции и существенным устойчивым этнографическим признаком, после краткого рассмотрения культа захоронения у корелы перейдем к сравнению его с ижорским обрядом, восстановленным нами по материалам могильников западной части изучаемой территории.
Итак, с IX до 2-й половины XII в. на Карельском перешейке практиковался обряд трупосожжения с помещением остатков кремации на каменной вымостке, сопровождавшийся устойчивым набором вещей в погребениях — привозным оружием и украшениями западно-финских типов. На южном берегу Финского залива в XI — начале XII в. уже был осуществлен переход от обряда трупосожжения на стороне с последующим помещением остатков в неглубокую ямку (Урмизно) к трупопо-ложению в неглубоких, до К) — 15 см овальных могилах без каких-либо деревянных внутренних конструкций, с очень скудным погребальным инвентарем, без предметов вооружения, чаще всего с северной, иногда западной ориентировкой умерших (Урмизно, Гамалово, Кайболовский берег).
Конец XI1 - начало XIV в. - время расцвета карельской культуры. Ее начало характеризуется сменой обряда: появляются трупоположения в могилах глубиной 0,3-0,8 м, сверху отмеченные каменными вымостками, с деревянными срубами или рамами внутри. Ижорские могилы этого времени менее глубоки, какие-либо каменные конструкции на них отсут-ствуют, узкие овальные формы могильных ям исключают возможность использования внутри деревянных сооружений. У карел значительная часть могил содержала коллективные (от 2 до 4 человек) захоронения. У ижоры подобный тип погребений отсутствует, лишь в Гамолово обнаружено одновременное захоронение женщины с маленьким ребенком, а в Кайболово - погребение в одной могиле 2-х детей в возрасте до 6 лет.
Значительная разница и в погребальном инвентаре: у западной ижоры нет богатого погребального убора, нет комплекса вооружения и орудий труда, не фиксируется сопутствующий инвентарь (кроме одного случая в Кайболово). Обычный ижорский погребальный набор — нож и фибула, подковообразная или кольцевидная.
С начала XIV в. у корелы под влиянием христианства отмеченный для расцвета карельской культуры обычай погребения прекращается. И хотя типично карельские украшения продолжают использоваться, о чем говорит их обнаружение в слоях XIV - XV вв. в крепости Корела, Тиверске и Орешке, их, так же как предметы вооружения и орудия труда, в могилы уже не кладут. Изменяется и обряд погребения — доминирует западная ориентировка, захоронения осуществляются в деревянных колодах и гробах. На южном берегу Финского залива нам открывается совсем иная картина: погребения XV —XVI вв. продолжают погребальные традиции предыдущих этапов, захоронения при северо-западной ориентировке также, совершаются в узких овальных неглубоких ямах, в двух случаях зафиксировано положение умерших на помост из досок и прикрытие их сверху неокрашенной берестой (Гамалово). На некоторых могильниках появляются каменные сооружения над могилами — цепочки камней, нерегулярные и изредка регулярные каменные обкладки. Традиционный погребальный набор - фибула и нож, часто расположенный у головы погребенного, — обновляется, появляются большие серебряные кольцевидные фибулы, среди подковообразных фибул выявляются местные дериваты, в мужских погребениях появляются предметы вооружения — самобытные боевые топоры (Гамолово), боевой нож или наконечник стрелы (Кайболовский берег), в женских — кольца, иглы, бронзовая спиралька, серьга, к этому же времени относится и обнаруженное в Кайболово ожерелье из 3 янтарных и 2 бронзовых крестов, бус и монетной подвески. В погребениях встречаются кресала, кремни, очень часто — серебряные монеты. Появляются в ижорских могилах и рабочие топоры. В конце XVI — XVII вв. облик ижорских погребений меняется: могильные ямы становятся глубже, появляются гробовища и фобы, ориентировка умерших становится западной и юго-западной, из погребальных предметов остаются лишь нож (также часто его кладут у головы), монеты и нательные кресты, что, несомненно, связано с закреплением христианства.
Таким образом, сравнение показало, что мы не обнаруживаем сходства в погребальном обряде и инвентаре ни в самых ранних погребениях ижоры и корелы, ни в эволюции погребального обряда в пределах каждого этнического образования. Отдельные схожие черты в археологически фиксируемых культах захоронений ижоры и корелы имеют распространение почти во всем прибалтийско-финском ареале, а порой и в финно-угорском мире: могильники на склонах и возвышенных местах характерны не только для корел и ижоры, но, к примеру, для эстов и ливов в XI — XVII вв., для областей Центральной и Восточной Финляндии; северная или приближенная к северной ориентировка погребенных встречается также у эстов, ливов, жителей Финляндии, у мери и муромы; использование бересты в могиле зафиксировано у заволочской чуди, муромы, коми.
Таким образом, мы подошли к очень важному выводу: разница в корнях и в самих схемах эволюции погребальных традиций у корелы и ижоры не дают возможности рассматривать ижору в качестве отделившейся на рубеже I и II тысячелетий н.э. части древних карел. Более того, разница в исходных точках, явившихся основанием для развития средневековых культур (для корелы подобной исходной позиций явились трупосожжения на каменной вымостке с устойчивым набором погребального инвентаря, для ижоры — безынвентарные трупосожжения в неглубоких ямках без каких-либо каменных поверхностных конструкций), заставляет нас хронологически отодвинуть дату расхождения путей ижоры и корелы и обратиться к рассмотрению археологический ситуации, сложившейся на территории Северо-Запада и Восточой Финляндии в эпоху раннего железа и харак-теризующейся обшей этнонедифферениированной культурой. Только тогда мы поймем, почему и как появляется ижора, когда осознаем, как действовал механизма создания и выделения
раннесредневековых культур коренного населения Северо-Запада. Когда мы представим, как из «неясного» в этническом отношении и «размытого» в культурном аспекте населения под влиянием определенных причин вдруг прорываются яркие, самобытные, известные в Европе и поражающие нас своей необычностью средневековые культуры местных народов.
За рамки данной статьи выходят попытки выяснения картины самого раннего заселения этой земли. Однако можно представить, как на основе незначительного по численности коренного населения на обширной территории Северо-Запада К железному веку создалось некое единство близкородственных племен охотников и рыболовов. У этого конгломерата был близкий способ присваивающего хозяйства (охота, озерное, речное и морское рыболовство) - т.е. были и почти одинаковые орудия труда. Для него характерна довольно единообразная археологическая культура смешанной (текстильной, штрихованной и неорнаментированной гладкой) керамики, а это говорит о близком бытовом и культурном укладе. Эти племена творили на схожих диалектах, восходящих к древним прибалтийско-финским диалектам. У них были сходные черты языческого культа и фольклора.
Различия между отдельными группами указанного более или менее единого массива населения заметно усиливаются лишь тогда, когда они вступают в контакт с населением более развитых регионов, обладавших в то время более значительным культурным и хозяйственным потенциалом и гуще заселенных."
аксиома оказалась просто предположением без доказательств.
|
