ПЫЛЬ АРЕНЫ ВЗМЕТАТЬ…

Сергей Иванов
версия для печатип»ї
Современный ипподром — это скорее казино на открытом воздухе, нежели спортивная арена. Подобное отношение к бегам зародилось в Новое время. Прямые упоминания о том, что на лошадей можно делать денежные ставки, встречаются лишь начиная с XVI столетия<1> . Тем не менее и в античности ипподром воспринимался не только как часть спортивного мира, мира Олимпийских (Немейских, Истмийских) игр. Скорее он ассоциировался с игрой в кости, драками и развратом<2> . В византийское время круг ассоциаций значительно расширился. В какой степени происходившее на константинопольской арене можно назвать спортом в современном смысле слова Взглянем для начала, кaк были устроены бега в Византии, где этот вид развлечений приобрел самую, пожалуй, большую популярность в истории человечества<3> .
Любой турист, приезжающий сегодня в Стамбул, обязательно посетит Ат-Мейданы, Лошадиную площадь, расположенную перед знаменитой Голубой мечетью, неподалеку от Святой Софии. Всякий путеводитель объяснит вам, что эта площадь повторяет очертания древнего византийского ипподрома. Что верно лишь отчасти: ипподром был и шире, и длиннее. Самая опасная его часть — так называемая «сфендона» на юго-западной оконечности арены, сейчас занята каким-то нелепым зданием; лишь спустившись по круто сбегающей в сторону Мраморного моря улице и обернувшись назад, можно по достоинству оценить грандиозность этого сооружения: на холмистой местности не хватало ровного пространства для беговой дорожки, и строители ипподрома достроили недостающий участок скалы, возведя циклопических размеров закругляющуюся кирпичную конструкцию. Сегодня только снизу и можно увидеть то место, где падали возницы и переворачивались колесницы. Но не будем забегать вперед, дабы и нам не подвергнуться такой же участи.
Ипподром был построен императором Септимием Севером еще в 203 году, т. е. более чем за столетие до того, как город Византий сделался столицей империи и стал называться Константинополем. По форме сооружение подражало знаменитому Циркусу Максимусу в Риме. Его ширина составляла 117,5 м, длина приближалась к 400 м. Две беговые дорожки были разделены деревянным бортиком, называвшимся «спи?на», прерываемым колоннами и статуями. До наших дней сохранились древнеегипетский гранитный обелиск, поставленный на мраморное основание императором Феодосием Первым; древнегреческая бронзовая композиция, изображающая трех переплетенных змей (привезена из Дельф; одна из змеиных голов отрублена и хранится отдельно, в археологическом музее), и самый поздний из памятников — обелиск Константина Багрянородного, построенный из блоков. Все три монумента уходят сегодня на четыре с половиной метра под землю, и их основания можно увидеть, лишь заглянув в глубокие ямы. Именно там, под толстым культурным слоем, залегает истинный горизонт константинопольского ипподрома. Остатки напрочь исчезнувших трибун в разное время обнаруживались под землей во время строительства соседних зданий. Да и сами здания, в частности Голубая мечеть, построены из плит ипподрома. Археологические изыскания ХХ века показали, что ряды трибун шли не совсем параллельно спине. (Видимо, это было сделано намеренно, чтобы обострить борьбу: если дорожки сужались, то колесницы просто вынуждены были вытеснять друг друга и сталкиваться.) Что касается зрителей, то они располагались с относительным комфортом: одно сиденье имело 70 см в ширину и 38 в высоту; в проходах имелись уборные и лотки, с которых продавали съестное. Сверху трибуны прикрывались гигантскими матерчатыми солнцезащитными козырьками. При Септимии Севере общая глубина рядов составляла два с половиной метра, а их количество не превышало шестнадцати. Константин значительно расширил ипподром, достроив многие его части не только из камня, но и из дерева. Расширенное сооружение вмещало сто тысяч человек.
На восточной трибуне находилась кафисма — царская ложа, соединявшаяся с расположенным позади нее Большим дворцом. Из этой ложи император не только наблюдал за бегами и награждал победителей, но и общался с подданными при посредстве чиновника-референдария, повторявшего августейшие речи через раструб-громкоговоритель. В северном торце арены располагались так называемые «карцеры», т. е. стойла с железными воротами. По сигналу ворота разом распахивались, и из них вылетали колесницы. На крыше этой конюшни стояла четверка бронзовых лошадей. В 1204 году, когда крестоносцы грабили Константинополь, венецианцы украли квадригу и поставили ее на фронтоне церкви Святого Марка, где она стоит и по сей день. Впрочем, и в Константинополь ее привезли, предварительно украв из Греции. Критическим местом ипподрома была, как мы уже говорили, сфендона — противоположная от карцеров оконечность дорожки, где колесницам нужно было совершить резкий поворот. Там-то они чаще всего и сталкивались, иногда со смертельным для возниц исходом. Упряжки должны были обогнуть стадион семь раз. Забег заканчивался на белой черте, проведенной у западной трибуны, напротив императорской кафисмы.
В забеге соревновались четыре колесницы, запряженные четырьмя лошадьми каждая. Кому на какой дорожке и в какой очередности выступать, решалось жеребьевкой с помощью похожей на современный лототрон установки. Всякая колесница принадлежала одной из партий (иначе «димов», или «факций»), которые различались по цветам: партии синих, зеленых, белых и красных. Хотя эта классификация вряд ли старше нашей эры, византийцы считали ее невероятно древней. Историк Иоанн Малала утверждает, что четыре партии были учреждены самим Ромулом и соответствовали четырем мировым стихиям: земле, воде, огню и воздуху. Сделал он это якобы затем, чтобы люди не гневались на него за убийство брата. «С тех пор римский народ разделился на части и никогда больше не имел внутри себя согласия, поскольку желал победы только своей партии и только за нее выступал, словно за некую религию. И начался великий раскол в Риме, и партии имели великую вражду друг против друга» <4> . Ромул, как известно, убил Рема, своего брата-близнеца; вражда партий и соревнование колесниц символически воспроизводили то легендарное соперничество.
Ипподром был космическим символом, но одновременно и местом спортивных страстей. За каждым димом закреплялся свой сектор трибун. Партии имели свои церкви, свои конюшни, своих возниц. Богатые болельщики вкладывали подчас все свое состояние в любимую команду. По свидетельству Иоанна Златоуста, «они предоставляют свои средства, рассчитывая насладиться сиюминутной человеческой славой. Они тщеславятся на зрелищах и проматывают собственные состояния ради пустой известности… — суетной людской похвалы… Взгляни, сколько тратят денег на скачки (богачи), но чем больше они тратят, тем сильнее их упрекают ничтожные оборванцы… Ошибется лошадь — а шельмуют честолюбца… честолюбие стремится к пустой похвале, ...и из-за соревнования лошадей разоряются поместья» <5> . Димы воздвигали статуи любимых возниц, штатные поэты слагали в их честь стихи. Возница Порфирий, к примеру, был самым популярным человеком в империи на рубеже V–VI веков <6> . Сохранились 32 посвященных ему эпиграммы. Порфирий был божеством для всего народа, живи он сегодня — его слава затмила бы славу Шумахера или Мадонны. Ему воздвигли семь памятников при жизни <7> . А в честь возницы Урания отлили статую из чистого золота. Бега заменяли множеству людей смысл жизни. Даже лошади становились объектом настоящего поклонения — имена их высекали на особых стелах, многие из которых уцелели и доныне. Дошли до нас во множестве и мозаики с изображениями победоносных колесниц и списками имен победителей <8> . Сохранились и другого рода свидетельства: магические заклинания, наводящие порчу на лошадей соперников <9> .
Постепенно упоминания о красных и белых практически исчезают со страниц источников. С конца V века все население империи делилось на страстных приверженцев венетов — синих, и прасинов — зеленых. Возможно, они группировались в каждом городе по кварталам, но это вопрос спорный. Историки вообще не пришли к общему мнению о том, почему димы приобрели такую значимость. Имели ли эти объединения религиозную подоплеку <10> Или социальную Или политическую Точного ответа нет. Несмотря на все усилия советской науки приписать вражде димов классовый характер, доказательств этому вроде бы так и не сыскалось. Димы были просто объединениями людей, желавших победы той или иной команде. Но откуда такие страсти Вот как описывает ситуацию VI века Прокопий Кесарийский: «В каждом городе димы издревле делились на венетов и прасинов, но лишь с недавнего времени они тратят деньги и не считают недостойным для себя быть подвергнутыми суровым телесным наказаниям и самой позорной смерти из-за этих названий и из-за мест, которые они занимают во время зрелищ. Они сражаются со своими соперниками, не ведая, из-за чего подвергают себя подобной опасности, и вполне отдавая себе отчет в том, что даже если они и одержат победу в побоище со своими противниками, им не останется ничего другого, кроме как быть заключенными в тюрьму и, претерпев там жестокие мучения, погибнуть. Эта вражда к ближним родилась безо всякой причины и останется вечно неутоленной, не отступая ни перед родством по браку, ни перед кровным родством, ни перед узами дружбы даже и тогда, когда родные братья или как-то иначе связанные между собой люди оказываются приверженцами различных цветов. В сравнении с победой над соперниками для них ничто ни божьи, ни человеческие дела. И если кто-либо совершает нечестивое пред Богом дело, если законы и государство претерпевают насилие от своих или от врагов, и даже если они сами терпят недостаток в самом необходимом, и если отечество оскорблено в самом существенном, это их нисколько не беспокоит, лишь бы их партии было хорошо. Партией они называют своих сообщников. И даже женщины принимают участие в этой скверне, не только следуя за своими мужьями, но, случается, и выступая против них, хотя женщины вообще не посещают зрелищ и ничто иное не побуждает их к этому. Поэтому я не могу назвать это иначе, как только душевной болезнью» <11> .
Очень часто энтузиасты разных цирковых партий устраивали между собой потасовки, которые подчас выплескивались за пределы ипподрома. Побоища происходили и на улицах города, причем с 491 по 601 год это привело к восьми разрушительным пожарам <12> . Постепенно из среды обычных болельщиков выделились организованные группы так называемых стасиотов, т. е. мятежников. Прокопий описывает их так: «Стасиоты прежде всего ввели некую новую моду в прическе, ибо стали стричь волосы совершенно иначе, чем остальные римляне. Они совершенно не подстригали усы и бороду, но постоянно следили за тем, чтобы те были у них пышными, как у персов. Волосы на голове они спереди остригали вплоть до висков, а сзади, словно массагеты, позволяли им свисать в беспорядке очень длинными прядями. По этой причине такую моду назвали гуннской. Далее, что касается одежды, то все они сочли нужным отделывать ее красивой каймой… а такие одежды они могли приобретать отнюдь не дозволенным способом. Часть хитона, закрывающая руку, была у них туго стянута возле кисти, а оттуда до самого плеча расширялась до невероятных размеров. Всякий раз, когда они в театре или на ипподроме, крича или подбадривая <возниц>, как это обычно бывает, размахивали руками, эта часть <хитона>, естественно, раздувалась» <13> . Когда димы вдруг переставали враждовать и объединялись перед лицом власти, они оказывались страшной силой. Так произошло в 532 году, во время восстания «Ника» (это подбадривающий ипподромный возглас), когда чуть не лишился трона император Юстиниан. В те январские дни Константинополь весь оказался в руках димов (это бесчинство и называли современники «димократией»), а кончилось все тем, что половина города сгорела и солдаты перерезали на ипподроме 30 тыс. человек. Видимо, справедливо будет сказать, что вражда димов не приобрела бы такого значения, если бы все остальные формы гражданской и даже муниципальной самоорганизации в империи не перестали существовать. Но вернемся на ипподром.
В конце концов, потасовки и мятежи случались далеко не всегда, а увлечение бегами было постоянным. С IV по VII век бега в Константинополе проводились 66 дней в году. Развлечение длилось целый день, в течение которого на арене сменялись 32 колесницы и 128 лошадей. Страсти на ипподроме кипели невероятные. По словам Григория Назианзина, болельщики «подпрыгивают, кричат, подбрасывают в воздух (пригоршни) пыли… колотят воздух, пальцами, словно бичами, (как бы) погоняют коней. Не владея в действительности ничем, они (распоряжаются) возницами, конями, конюшнями, стратигами. И кто же все это делает Бедняки, у которых нет денег даже на дневное пропитание» <14> . Люди готовы были на все, лишь бы попасть на бега. Они вставали затемно, чтобы успеть занять места, а те, кому места не хватило, смотрели состязания с крыш соседних домов. Ремесленники запирали свои лавки, рынки пустели, на ипподром, по словам Иоанна Златоуста, спешили и бедные, и слабые, и больные. Они безропотно терпели дождь, зной и холод.
Приведем пример настоящего «тиффозо». В Византии ходило множество легенд о строительстве храма Святой Софии. Одна из них повествует о том, как император Юстиниан выкупал участки для будущего строительства. Например, один участок якобы принадлежал евнуху Антиоху; этот человек оценил свой дом в 38 литр золота <15> — сумму, которую даже император не готов был выложить. Но и отбирать дом силой он не хотел. И тут царский побратим Стратигий (лицо вымышленное) придумал хороший выход: Антиох был страстным ипподромным болельщиком, членом партии синих. В день бегов Стратигий запер его в каталажку. Заслышав гул стадиона, Антиох начал кричать из-за решетки: «Дайте мне увидеть состязания — и я выполню волю императора!» Его привели к подножью царской кафисмы, и там в присутствии всего народа и сената была подписана купчая на дом. С тех самых пор, поясняет автор «Сказания о Святой Софии», между появлением императора в кафисме и сигналом к началу забега всегда бывает задержка — в память о евнухе Антиохе <16> .
Таких преданий, объяснявших всякую мелочь ипподромного действа, а также тайное значение стоящих там статуй и символику разных частей арен, в Константинополе ходило множество. К примеру, западные ворота именовались Мертвыми: видимо, в названии сохранилась память о языческих временах, когда через них выносили убитых гладиаторов. Однако позднее, после восстания «Ника», в ходе которого здесь произошла страшная резня, оно было переосмыслено. Рядом с этими очевидными объяснениями — вернее сказать, над ними, — существовали и другие, космические: Запад ассоциировался с закатом, темнотой и смертью, тогда как Восток, где, подобно солнцу, восходил в свою кафисму император, — с вечной жизнью.
Далеко не все символы носили столь помпезный характер. Например, вот еще одна история из «Сказания о Святой Софии». Та часть храма, которая теперь располагается слева от входа, вплоть до колонны святого Георгия Чудотворца, была занята развалюхой, принадлежавшей сапожнику Ксенофонту — так вот, он не только запросил за свою халупу двойную цену, но и потребовал, чтобы каждый раз перед забегом на ипподроме все четверо возниц кланялись ему. Дальше в «Сказании» идет загадочная фраза: «Император ради смеха приказал, чтобы отныне и вовеки в день бегов этот человек восседал посередине стартового барьера и все возницы кланялись его заду перед тем, как взойти на колесницы, — обычай, который держится до наших дней. Этот человек называется владыкой подземных сил, он одет в белую хламиду тонкого полотна». Очевидно, что описанный ритуал не имеет никакого отношения к сапожнику Ксенофонту и его амбициям — здесь описан обряд с «бобовым царем», т. е. комическим карнавальным персонажем, который призван «оттянуть на себя» все плохое и тем самым символически оградить настоящего героя бегов — императора <17> .
Да-да, каким бы обожанием ни пользовались в Византии удачливые возницы, все-таки центральной фигурой соревнований являлся властитель, ипподром был для него куда больше, чем просто развлечением. Там он «обновлял» свое всевластие. Каждая победа любой из колесниц была его победой. Недаром бега проводились по случаю восшествий на престол, военных триумфов, визитов чужеземных делегаций, дней рождения императора и дня основания Константинополя. Недаром на ипподроме шельмовали свергнутых врагов императора, провозглашали новых властителей, короновали их в кафизме, а в сфендоне казнили политических преступников. Не случайно, когда в 540 году персидский царь Хосров захватил византийскую Антиохию, «он приказал народу собраться на ипподроме, а возницам — проводить свои обычные состязания. И сам он явился туда, горя желанием посмотреть, как это делается. Поскольку он давно слышал, что василевс Юстиниан очень любит цвет венетов <голубых>, он... решил предоставить победу прасинам <зеленым>. Возницы... приступили к состязаниям, и по какой-то случайности одетому в цвет венетов удалось... выдвинуться вперед... Хосров разгневался и, угрожая, закричал, что нельзя, чтобы кесарь опередил других; он приказал оказавшимся впереди... держаться позади до конца состязания... Победа... досталась Хосрову и партии прасинов» <18> . Не случайно и то, что древнерусский князь Ярослав Мудрый, заведя у себя собственный храм Святой Софии, т. е. как бы свой маленький Константинополь, решил устроить в Киеве и символический ипподром — он изображен на фреске в юго-западной башне собора, в кафисме — вместо императора — сидит княжеская семья.
Имел ли император свои спортивные предпочтения, «болел» ли во время бегов И да, и нет. В одной византийской «душеполезной истории» повествуется о том, как некий пустынник вопрошает Бога, есть ли на свете кто-нибудь, превосходящий его в святости. Неожиданно Бог отвечает пустыннику, что святее его — император Феодосий Второй. Изумленный аскет отправляется в столицу, добивается приема у императора и требует признаться, в чем его тайный подвиг. Царь сперва отнекивается, потом начинает признаваться в различных своих добродетелях: он носит под багряницей вериги, по ночам, переодевшись в обычное платье, врачует прокаженных, не спит со своей женой. На все это пустынник отвечает, что не видит, в чем императорская святость превосходит его собственную: должно быть что-то еще. Наконец, Феодосий признается: «Когда проводятся бега, по обычаю нашего государства, я сижу там, как подобает мне по моим императорским обязанностям, но когда начинается забег, я не поднимаю глаз, но продолжаю заниматься своими обычными делами». На это потрясенный пустынник бросился к ногам императора, говоря: «Я еще не достиг такой добродетели» <19> . С одной стороны, эта легенда не соответствует действительности: император Феодосий Второй, согласно Малале, «сочувствовал партии прасинов... Сначала в Константинополе они во время зрелища сидели в той части, которая была справа от его (кафисмы), но он пересадил их и... передал прасинам места напротив кафисмы, сказав: Кого я люблю, пусть те и наблюдают (за бегами, сидя) напротив меня» <20> . Известны пристрастия к синим или зеленым и прочих императоров. С другой же стороны, в каком-то высшем, символическом смысле считалось, что император стоит выше ипподромных страстей, что он дает этой стихии народного буйства разгуляться лишь в гомеопатической дозе, чтобы тем вернее обуздать ее. Да ведь и персона императора воспринималась двойственно: оставаясь человеком, он был отчасти Богом.
Первоначально ипподромы имелись во многих городах империи; но после кризиса, поразившего Византию в VII столетии, все они исчезли, остался только один, столичный. Но и на нем соревнования устраивались все реже: Константин Багрянородный в своей книге «О церемониях», написанной в середине Х века, говорит, что было всего восемь дней в году, когда забеги длились с утра до вечера. Позднее гонки колесниц стали вытесняться другими соревнованиями, в частности рыцарскими турнирами, в подражание Западу, а после 1204 года исчезли окончательно, хотя цирковые представления на ипподроме продолжались до самой гибели Византии. Правда, димы сохранились, но из стихийных групп бесшабашных «тиффози» они превратились в официозные объединения клакеров, обязанных в определенные моменты той или иной церемонии петь похвальные песни в честь императора.
Итак, ипподром был одновременно местом, где кипели страсти и соблюдался строгий церемониал, никак, на современный взгляд, со страстями не уживающийся. Император «болел» и в то же время парадоксальным образом стоял над схваткой. Столь же парадоксальным было и отношение к ипподрому византийской церкви.
Христианство сначала относилось к любым мирским состязаниям враждебно, однако после превращения в государственную религию империи оно вынуждено было смириться со многими языческими пережитками, в том числе и со скачками. Смириться — но не признать. В насквозь христианизированной империи бега не получали церковного благословения. Они не проводились по христианским праздникам (а всегда в соседние дни календаря). Тем не менее возницы перед забегом ходили в церковь, а болельщики давали христианские обеты. Клирикам посещать бега строго воспрещалось, однако на практике они это делали. Автор жития Василия Нового (X век) Григорий признается, что однажды, идя домой к святому мимо ипподрома, вдруг испытал острое желание посмотреть бега. Он не смог противиться искушению — и Василий немедленно указал ему на совершенный грех. В житии Лазаря Галесиота (XI век) описывается, как два монаха из провинции приезжают по делам обители в Константинополь. «В тот день, когда на ипподроме проводились бега, младший из иноков, Иоанникий, без ведома старшего отправился туда. По возвращении он на расспросы старца тотчас сознался, где был. Когда тот начал сокрушаться и говорить: “Ты нехорошо поступил, отправившись на это сатанинское зрелище”, — тот, вместо того чтобы принести покаяние и попросить прощения, принялся спорить: “Что сатанинского в том, чтобы смотреть, как бегают люди и лошади”» Разумеется, такая дерзость не могла пройти безнаказанно: вскоре монаха настиг удар, и несмотря на то, что он умолял: «Прости меня, отче, что я пошел на сатанинское ипподромное зрелище», — ничто не помогло. Иоанникий умер <21> . Ходить на бега нельзя было, строго говоря, ни одному доброму христианину — и в то же время туда ходили все. Отцы церкви, и в первую очередь Иоанн Златоуст, беспрерывно стыдят тех, кто по воскресеньям вместо церкви идет на бега. Однако в проповедях самого Златоуста мы найдем огромное количество ипподромных метафор (вплоть до красочного и детального описания того, как на Ипподроме наших душ в качестве возниц соревнуются Бог и Диавол). Его осведомленность доказывает, что и сам он не был уж вовсе чужд этих развлечений. И тут отмечается все та же амбивалентность.
Вернемся теперь к вопросу о том, существовал ли на ипподроме тотализатор. Да, победителям скачек вручались ценные подарки, а не только венки. Да, димы оплачивали возницам расходы, если те соревновались на собственных колесницах <22> . Но делались ли на ипподроме ставки <23> С точки зрения византийцев, ипподром не был местом наживы. Прокопий Кесарийский рассказывает, что, согласно легенде, Эдесский царь Авгар попросил Августа построить в его городе ипподром, и император согласился. «Авгар уехал из Рима и вернулся в Эдессу. Горожане спросили у него, будет ли им от императора Августа (даровано) какое очевидное благо. Он же, отвечая эдесцам, сказал, что принес безвредное огорчение и бескорыстную радость, имея в виду удачу на ипподроме» <24> . Да и вообще игрок и спортивный фанат, как кажется, суть две совершенно разные культурные категории.
Однако и тут все не так просто. Ипподром — вещь во всех отношениях амбивалентная. Начнем с одного загадочного отрывка из Аммиана Марцеллина: тот упоминает о людях, «которые ночуют перед домом возниц, либо придумывают искусные способы метания костей, либо бахвалятся, будто знают какие-то секреты» <25> . В другом месте он же пишет, что любители играть в кости за игрой обсуждают достоинства тех или иных возниц и лошадей <26> . До нас дошел такой необычный вид источников, как доски для игры в кости. Многие из них украшены надписями — так вот, удивительным образом, некоторые надписи относятся вовсе не к костям, а к ипподрому. Например, «Евгений, Евгений, помоги выиграть венетам» <27> или «Побеждай всегда, Гесихий, наилучший возница» <28> . Конечно, нельзя исключить, что авторы таких надписей приравнивали свою игральную доску к ипподрому, но есть вероятность, что ее как раз и использовали на ипподроме во время забега. Канонист Феодор Вальсамон в XII веке объясняет, почему прежде колесничные бега вызывали осуждение, а в его время введены в легальное русло: «Ведь тогда партиям не возбранялось биться об заклад, дабы при помощи костей и судьбы приманивать победу» <29> . Видимо, пари заключались не между отдельными зрителями, а между партиями болельщиков, т. е. служили способом как-то воздействовать на победу, “приманить ее”. Ту же цель преследовало и бросание костей прямо во время забега: видимо, таким путем партии пытались “расшевелить” судьбу. Здесь мы видим странное смешение спорта, азарта и магии.
Подводя итог, можно сказать, что на византийском ипподроме перекрещивались разнонаправленные исторические векторы, различные культурные традиции и стереотипы. Какие-то из эмоций, владевших посетителями константинопольских бегов, вполне узнаваемы для сегодняшнего человека как спортивные. Однако многое из того, что происходило на ипподроме, чуждо современной культуре, а кое-что остается и вовсе неразгаданным.
<1> Endrei W., Zolnay L. Fun and Games in Old Europe. Budapest, 1980. P. 153.
<2> Purcell N. Literate Games: Roman Urban Society and the Game of Alea // Past and Present.
Vol. 147 (1995), P. 3, 17.
<3> Подробно см.: Guilland R. Etudes sur l’ Hippodrome de Byzance // Byzantinoslavica, Vol. 26 (1965), P. 1–39; 27 (1966), 26–40, 289–307; Dagron G. Naissaince d’une capitale. Constantinople et ses institutions de 330 a 451. Paris, 1974. P. 320–364; Koukoules Ph. Byzantinon bios kai politismos. Vol. 3. Athenais, 1949, s. 7–80; Heucke C. Circus und Hippodrom als politischer Raum. Hildesheim, 1994; Dagron G. L’organisation et le deroulement des courses d’apres le Livre des ceremonies // Travaux et Memoires, vol. 13 (2000), P. 1–200. По-русски о византийском ипподроме написано не много: Дьяконов А. П. Византийские димы и факции в V–VII вв. // Византийский сборник. М.; Л., 1945. С. 144–227; Поляковская М. А.,
Чекалова А. А. Византия: быт и нравы. Свердловск, 1989. С. 109–114; Литаврин Г. Г. Как жили византийцы. М., 1974. С. 175–178.
<4> Ioannis Malalae Chronographia. Bonnae, 1831. P. 177.
<5> Joannis Chrysostomi In illud: Attendite ne eleemosynam vestram faciatis coram hominibus // Patrologia Graeca, vol. 59. Paris, 1862, col. 57.
<6> Cameron А. Porphyrios the Charioteer. Oxford, 1973.
<7> Vasiliev A. A. The Monument of Porphyrius in the Hippodrome of Constantinople // Dumbarton Oaks Papers, 1948. P. 29–49.
<8> Toynbee J. M. C. Beasts and Their Names in the Roman Empire // Papers of the British School at Rome, Vol. 6 (1948, P. 30–32; Dunbabin K. The Victorious Charioteers on Mosaics and Related Monuments // American Journal of Archeology, Vol. 86 (1982), P. 65–89; Ennaifer M. Le theme des chevaux vainqueurs a travers la serie des mosaiques africaines // Melanges de l’ecole francaise de Rome, Vol. 95 (1983), P. 838–843.
<9> Liebeschuetz J. H. G. Antioch. City and Imperial Administration. Oxford, 1972. P. 147; Jordan D. A Curse on Charioteers and Horses at Rome // Zeitschrift fur Papyrologie und Epigraphik. Bd. 141 (2002), P. 141–147.
<10> Jarry J. Heresies et factions dans l?Empire byzantin du IVe au VIIe siecle. Cairo, 1968.
<11> Прокопий Кесарийский. Война с персами. Война с вандалами. Тайная история. СПб., 1998. С. 64–65.
<12> Cameron A. Circus Factions. Oxford, 1976. P. 276.
<13> Прокопий Кесарийский. Указ. соч. С. 278–279.
<14> Boulenger F. (ed.). Gregoire de Nazianze. Discours funebres en l’honneur de son frere Cesaire et de Basile de Cesaree. Paris, 1908: oratiо 43.4.
<15> Литра — мера веса, равная примерно 330 г. Антиох, таким образом, запросил более 12,5 кг золота.
<16> Dagron G. Constantinople imaginaire. Paris, 1984. P. 198–9, 222–3.
<17> Ibid.
<18> Прокопий Кесарийский. Указ. соч. С. 97–98.
<19> Лопарев Хр. Повесть об императоре Феодосии II // Византийский Временник, т. 5 (1898). С. 67–76.
<20> Ioannis Malalae Chronographia, P. 351.
<21> Delehaye H. (ed.) Vita Lazari Galesiotae // Acta Sanctorum, Tomus III Novembris. Bruxelles, 1910, Р. 580.
<22> Guilland R. Etudes de topographie de Constantinople. Vol. I. Amsterdam, 1969. P. 577.
<23> Koukoules Ph. Op. cit., s. 66.
<24> Procopii Caesariensis Bella, II. 12.
<25> Ammiani Marcellini. Res gestae. XIV.6.14.
<26> Ibid. XIV.6.25.
<27> Annee epigraphique, 1949, N 83.
<28> Purcelle N. Literate Games: Roman Urban Society and the Game of Alea // Past & Present, Vol. 147 (1995), P. 24–25.
<29> Theodori Balsamoni Commentaria in canones // Patrologia Graeca, Vol. 137, Paris, 1865 col. 593.
<<<Предыдущая статьяСледующая статья>>>

 

 


 
 
 
 
 
 
© Copyright 2007 журнал ОТЕЧЕСТВЕННЫЕ ЗАПИСКИ
При использовании и заимствовании материалов ссылка на ОТЕЧЕСТВЕННЫЕ ЗАПИСКИ обязательна
По техническим вопросам пишите: admin@strana-oz.ru