АРХИВАРИУС РОССИЙСКИЙ

"1 января 1765 г. указом Екатерины II Миллер был назначен главным надзирателем Московского воспитательного дома. В литературе высказывались различные предположения относительно причин, побудивших историка принять это назначение. Думается, разгадка проста: Миллеру уже было 60 лет, возраст по понятиям XVIII в. весьма почтенный, в Петербурге у него было много врагов и много разных обязанностей, отвлекавших от основного дела - занятий русской историей. ...

Москва сулила историку возможность спокойной службы и научных занятий. ...

В решении Миллера перебраться в Москву определённую роль сыграло, по-видимому, то обстоятельство, что именно в Москве находились крупнейшие архивы того времени. Ещё в отвергнутом академическим начальством проекте создания Исторического департамента Академии наук историк писал: "Весьма бы полезно было, чтоб историографу со своею экспедициею жить в Москве, ибо сей город за центр всего государства почесть можно, где всякие известия способнее и скорее получены быть могут, также и в рассуждении того, что тамошния архивы ... историограф сам пересматривать имеет..." Вероятно тогда же была написана и публикуемая в настоящем издании записка "Важности и трудности при сочинении Российской истории", в 24 пунктах которой перечислены важнейшие проблемы истории средневековой России, причём большинство из них остаются актуальными и по сей день. Некоторыми из этих проблем Миллер уже занимался сам, другие же и через двдцать лет после составления записки оставались неизученными. Сочетать исследовательскую работу с обширной административной деятельностью шестидесятилетнему учёному было уже не под силу." (стр. 393-394)

Упомянутая записка "проблемы Миллера" приведена мною в конце заглавного сообщения этой ветки.

"Попав в Москву, Миллер почти сразу же стал хлопотать о переводе в Архив Коллегии иностранных дел. Должность, которую он мог расчитывать получить, была явно ниже той, которую он занимал в Воспитательном доме. Архив находился в непосредственном подчинении Московской конторы Коллегии иностранных дел, возглавлявшейся М.Г. Собакиным - крупным чиновником и поэтом-любителем, не слишком хорошо разбиравшимся в документальных огатствах, оказавшихся под его началом. Так, например, он полагал, что все "челобитческие дела" следует уничтожить, поскольку "тех людей и в живых нет и по челобитью их тогда ж решение чинено". ... В конце марта желание историка было наконец удовлетворено: именным указом ему было повелено находиться при Архиве Коллегии иностранных дел. Одновременно он оставался профессором Академии наук, от которой также получал жалование. Это было едва ли не единственное исключение в истории Петербургской Академии наук, ибо по её уставу члены Академии должны были жить в Петербурге." (стр. 394)

"Положение, которое занял Миллер в Архиве Коллегии иностранных дел, было неопределённым. В указе Екатерины II о его назначении говорилось: "Коллежского советника и Академии наук профессора Миллера повелеваем определить к Московскому архиву нашей Коллегии иностранных дел для разбору и описи дел и быть ему под надзиранием действительного статского советника Собакина". Помимо Собакина, был ещё управляющий Архивом коллежский советник Мальцов, который делиться с Миллером властью, конечно, не собирался. Отношения учёного с ними были, видимо, напряжёнными и оставались таковыми вплоть до середины 70-х годов, когда Собакин умер, а Мальцов ушёл в отставку, но к тому времени и Миллеру уже исполнилось 70 лет. Впрочем, документы свидетельствуют, что деятельность Миллера изменила положение в Архиве задолго до того, как онстал там единоличным хозяином." (стр. 397)

"Придя в архив, Миллер сразу же активно взялся за работу. В рапорте в Коллегию от 5 июня 1766 г. он сообщал: "Первые дни препровождал я свидетелствованием архивы, в каком ныне состоянии находится и какие преж сего описи делам сочинены". И хотя "при сем разборе приключалась мне жестокая болезнь в голове, для которой я 26 майа из ноги кровь пустил", но не желая "время препроводить втуне", "сочинил я на французском языке примечания на лист короля Лудовика XIII, писанной к государю царю Михаилу Феодоровичу 1635 году". Спустя месяц Миллер отправляет в Коллегию ещё одну работу - "Изъяснения краткого содержания" дневников генерала Патрика Гордона. С одной стороны, историк, видимо, всячески стремился доказать начальству свою полезность, с другой - демонстрировал научное значение архивных документов. Нетрудно представить чувства, испытанные Миллером, когда он ближе познакомился с составом Архива, ведь он же был первым профессиональным историком, пришедшим сюда, где ещё ни один документ не был изучен." (стр. 394-395)

"К работе в архиве Миллер был подготовлен всей своей многолетней научной деятельностью, и не случайно поэтому уже в цитированном письме историка к А.М. Голицыну, написанном ещё до непосредственного знакомства с Архивом, мы находим столь целостное и ясное представление о его будущих задачах. План Миллера по систематизации документов и созданию к ним справочного аппарата по-разному оцениваются историками архивного дела в России. Так, в предисловии к Путеводителю ЦГАДА 1946 г. говорилось, что "к счастью, его проект остался только на бумаге". В.Н. Самошенко полагает, что "в вопросах классификации архивных документов и организации системы их хранения Миллер сыграл отрицательную роль", хотя его замыслы "в целом соответствовали идеям ... К. Линнея". С этим согласен и В.Н. Автократов, писавший что "Миллер не ошибся в оценке предполагаемой классификации с точки зрения требований современной ему науки". Действительно, Миллер, несомненно, был знаком с европейскими работами по систематике, а с Карлом Линнеем состоял в переписке." (стр. 395)

"В соответствии с планом Миллера из внешнеполитических документов был сформирован ряд фондов по сношениям с иностранными государствами. Внутри фонда документы, как правило, делились на три части: грамоты, книги и остальные делопроизводственные документы. Бо'льшая часть описей к эим фондам была составлена Н.Н. Бантыш-Каменским." (стр. 396)

"Что же касается документов "первого класса", то в отношении их осуществить свой план историку не удалось, потому что содержание документов оказалось более многоаспектным, чем он предполагал. В результате был сформирован ряд коллекций как по видовому (например, "Боярские и городовые книги"), так и по тематическому принципу (например, "Дела о Посольском приказе и о служивших в нем"). Значительный комплекс приказных документов, не подвергшихся такой разборке, составил коллекцию "Приказные дела старых лет", внутри которой систематизация была осуществлена по хронологическому принципу, а дела различных приказов были перемешаны. В настоящее время сотрудниками РГАДА проводится переописание коллекции, пока не завершённое. ...

Планы учёного не ограничивались систематизацией документов. В письме вице-канцлеру от 9 января 1766 г. он предлагал и пути их использования: "Буду предлагать Коллегии, естьли что, по моему мнению, должно быть публиковано для чести нации, для совершенства истории и наставления тех, кои в дела вникают". Здесь же Миллер впервые ставит вопрос об издании "дипломатического корпуса российского", т.е. сборника актов, снабжённого "историческим предуведомлением для лутчаго изъяснения материи". Осуществить эти замыслы историку удалось лишь отчасти." (стр. 396-397)

"Работу в Архиве Миллер начал с изучения состояния дел. Архив Коллегии иностранных дел после пожара в здании бывшего Посольского приказа в Кремле в 1747 г. был переведён в другое помещение. При этом дела были перемешаны и свалены в сундуки, размещённые в сырых, тесных подвалах Ростовского подворья в Китай-городе. В результате ко времени появления в Архиве Миллера многие документы сгнили. В одном из первых своих доношений историк сообщал, что собирается приступить к изучению и описанию документов по истории русско-китайских отношений, но плачевное физическое состояние дел заставило начать с отбора сгнивших и отсыревших дел. После сортировке он подвергал документы тщательной экспертизе, сохраняя те, что представляли собой какой-либо научный интерес и при этом ещё были читаемы. Остальные приходилось уничтожать." (стр. 397-398)

"Однако было ясно, что обеспечить сохранность документов и нормальную работу в помещении Росовского подворья невозможно. ... В 1767 г. в Москву для открытия Уложенной комиссии прибыла императрица Екатерина II. Миллер был ей лично знаком: ещё в 1762 г. он редактировал немецкий перевод Манифеста о восшествии на престол, позднее удостоился аудиенции, преподнёс комплект "Sammlung Russischer Geschichte" и получил поручение помогать фельдмаршалу Миниху в написании мемуаров. Немаловажную роль играло и то, что императрица интересовалась русской историей; именно она в 1767 г. предложила Миллера в Уложенную комиссию в качестве депутата от Академии наук. Деятельность Миллера в комиссии малозаметна, и его имя практически не упоминается в её протоколах, но как профессиональный историк Миллер не оставался в стороне от дискуссий. Так, его ответом на жаркие споры о правах дворянства стало небольшое сочинение "О российском дворянстве", легшее позднее в основу публикуемой в настоящем издании книги "Известие о дворянах {Российских}". Возможно, именно это сочинение, поддерживающее позиции аристократов, вызвало раздражение Екатерины II и стало поводом к её записке А.И. Бибикову где о миллере говорилось с явным неодобрением, однакоЮ по приезде в Москву императрица дала Миллеру аудиенцию, которой он не преминул воспользоваться для поправления дел Архива. Учёный убедил Екатерину в необходимости выделения денег для покупки под Архив нового здания. За 11 тыс. руб. был приобретён дом генерал-аншефа князя А.М. Голицына ...Для нового архива была заказана и специальная мебель. Документы были вынуты из сундуков и, как мечтал Миллер, размещены в затеклённых шкафах. Многие дела в сундуках так отсырели и сцементировались, что их пришлось вырубать топором." (стр. 398-399)

"Об обеспокоенности Миллера судьбой архивов свидетельствует и публикуемая в настоящем издании записка, в которой впервые в истории архивного дела в России высказывается мысль о необходимости его централизации - мысль, далеко опередившая своё время. Архив для Миллера был не просто собранием бумаг, но прежде всего научным центром, тем местом, где должны были сосредотачиваться усилия по изучению истории. Для этого он, в частности, считал необходимым иметь при Архиве хорошую библиотеку и типографию для издания документов. В черновике доношение в Коллегию иностранных дел от 6 июля 1766 г. читаем: "При сем же за потребно почитаю коллегии представить, не соизволит ли некоторую сумму назначить на укомплектование находящейся при архиве библиотеки, в том только, что касается до министерских и посольских дел и до истории Российской и тех государств, в которых для России больше обстоит нужды. В библиотеке при Архиве, хотя есть нарочитое число книг, но есть между оными много и негодных, кои можно бы было отдать книгопродавцам по оценке и за выручаемые деньги купить надобные. Но сих денег весьма недовольно будет... На первый случай потребно около тысячи рублев, а потом ежегодно по двести."

Коллегия не откликнулась на этот призыв, и лишь в 1783 г. в указе Екатерины II о покупке за 20 тыс. рублей библиотеки и архива самого учёного (характерно, что он отказался отдать своё собрание книг в частные руки и продал государству на таких условиях, что его коллекция книг и рукописей оказалась на хранении в Архиве) было повелено ежегодно ассигновать определённую сумму на пополнение библиотеки Архива. В результате РГАДА - наследник Архива Коллегии иностранных дел - обладает одним из ценнейших в стране книжным собранием, подлинными жемчужинами которого являются книги из библиотеки самого Миллера - редкие иностранные издания XVI-XVII вв. Что же касается типографии, то добиться её открытия Миллеру так и не удалось. Зато он развернул активную издательскую деятельность на базе типографии Московского университета." (стр. 399-400)

Таким образом возникло собрание, называемое "портфелями Миллера".


ПОРТФЕЛИ ФЁДОРА ИВАНОВИЧА

"Тема "Миллер и архивы" заслуживает специального рассмотрения. Как уже говорилось, Миллер принимал непосредственное участие в создании архива Академии наук и уже в первые годы жизни в России начал собирать собственную коллекцию документов, значительно пополнившуюся в результате Сибирской экспедиции." (стр. 395)

"Административно-организационная деятельность Миллера не прервала его научных занятий. С конца 60-х годов под его руководством в Архиве разворачивается большая работа по сбору историко-генеалогических материалов. В 1768 г. Миллер получает о генерал-прокурора Сената князя А.А. Вяземского разрешение пользоваться документами Разрядного архива и посылает туда служащих Архива Коллегии иностранных дел для копирования документов. Копируются разрядные, родословные, боярские книги, благодаря чему до нас дошёл ряд ценных источников, подлинники которых затем погибли в 1812 г. Но Миллер этого, конечно, предвидеть не мог, его цель состояла прежде всего в создании систематического свода данных по генеалогии русского дворянства. Из боярских, разрядных и родословных книг делались выписки по фамилиям, в результате сложились так называемые генеалогические тетради Миллера, в которых находятся сведения более чем о 200 фамилиях. Параллельно составлялись сборники выписок из записных книг московских приказов, в основном Разрядного и Посольского. По всей видимости, конечной целью предпринятой работы была новая родословная книга, идея которой была в то время очень популярна, но по сути впервые в русской историографии речь шла о воссоздании истории целого сословия." (стр. 399)

Здесь говорится, точнее намекается, о некоей "новой" родословной книге, которую, якобы, замыслил Миллер, но не смог осуществить. Но почему же её называют "новой" - где тогда "старая"? А старой, оказывается, считается "Бархатная книга", о которой я уже упоминал ранее, и которую издал Новиков уже после смерти Миллера, на основе его записок:

"Уже после смерти Миллера, в 1787 г., по его рукописи Новиков осуществил издание Бархатной книги, до сих пор остающееся единственной публикацией этого ценнейшего памятника русской генеалогии конца XVII в.

Документы свидетельствуют, что историк не просто снабжал Новикова рукописями для издания, но и принимал непосредственное участие в их подготовке к публикации." (стр. 402)

Да была ли Бархатная Книга в XVII в., и не является ли на самом деле Миллер автором первого Российского родословника? Желание российских дворян удревнить эту важную для аристократов книгу вполне понятно и объяснимо, так же как и участие в её публикации Новикова - в связи со всем кругом его известных дел. Кстати, продолжение "Бархатной Книги" - "Российская родословная книга" была предпринята князем П.В. Долгоруковым только в 1854 году, через 70 лет после смерти Миллера. Это означает, что лишь к тому времени "Бархатная Книга" стала устаревать, и следовательно, написана она позднее XVII в., учитывая все придворные перетурбации XVIII в. Но это всего лишь моя гипотеза. Однако существуют и естественно-научные методы моделирующие генеалогические процессы, в частности они позволяют предсказывать время жизни аристократических родов. Процитирую два отрывка из обзорной книги

Г. Секей Парадоксы в теории вероятностей и математической статистике,- М.: Мир, 1990.

"В первой половине прошлого века было замечено следующее интересное явление: некоторые знаменитые аристократические и простые фамилии постепенно исчезали. Эту проблему с математической точки зрения изучали И.Ж. Бьенеме в 1845 г. и де Кондолье в 1873 г. В 1874 г. Гальтон и Ватсон опубликовали важнейшую статью, посвящённую этому вопросу. Ветвящиеся цепочки фамилий стали первым примером случайного ветвящегося процесса. Процессы такого типа появляются в химии, физике и некоторых других областях. Например, процесс деления ядер, или цепная реакция, в ядерной физике хорошо моделируется случайными процессами." (стр. 134-135)

"Модель Гальтона-Ватсона обычно используется в случае, когда p_k=ab^{k-1} (k=1, 2, ...) и p_0=1-p_1-p_2- ... {p_k - вероятность рождения k сыновей}, где a и b - положительные числа и a меньше, чем 1-b. ... В 1931 г. А. Лотка посчитал значения для a, b и p_0, относящиеся к США. Он получил, что a=0.2126, b=0.5893 и p_0=0.4825, поэтому вероятность исчезновения мужской линии равна q=0.819. Красивые старые фамилии постепенно исчезают, и их место занимают более заурядные, например, Смит и т.д." (стр. 136)

В этой задаче интересно вычислять не только вероятности вырождения фамилий, но и оценку времени существования их, что не является особенно сложной задачей в указанной модели - я думаю, что соответствующая теория наверняка где-либо написана. Разумеется, что для применения этой теории к конкретным ситуациям нужно располагать хорошим статистическим материалом, что значительно сложнее.

Но вернёмся к архиву Миллера.

"Однако историю далеко не всех сочинений Миллера можно проследить по архивным документам. Так, в них нет никаких следов работы учёного над историей Пугачёвского восстания. Между тем именно миллер, как доказано специалистами, был автором статьи "Надёжные известия о мятежнике Емельяне Пугачеве и затеянном им бунте", опубликованной А.Ф. Бюшингом. Это была первая в дореволюционной историографии попытка описания и анализа причин, хода и поражения восстания, да вдобавок предпринятая в то время, когда пугачёвская тема находилась под запретом. Последнее и объясняет отсутствие в бумагах Миллера каких-либо черновиков его работы над статьёй.

По-видимому, разбирая перед смертью свой архив и готовя его к передаче в Архив Коллегии иностранных дел, историк очистил его от всех документов, которые могли его скомпрометировать. Миллер-служащий был крайне осторожен даже перед лицом смерти, Миллер-учёный не мог пройти мимо интереснейшего и значительного события, очевидцем которого ему довелось быть. Историк собрал целую коллекцию материалов о Пугачёве, известную в литературе под названием "пугачёвского портфеля" Миллера." (стр. 406)

Оказывается, Миллер в глазах современных традиков стал борцом за свободу трудового народа и по совместительству демократом-диссидентом:

"Тема народного восстания не была для Миллера случайной. Ещё в работе по истории Новгорода он коснулся темы городских восстаний, им была собрана коллекция материалов о Чумном бунте 1771 г., его позиция по крестьянскому вопросу была значительно более прогрессивной, чем у многих его современников и коллег. Более того, тщательный анализ взглядов учёного заставил Л.П. Белковец "связать само начало обсуждения крестьянского вопроса в России с именем Г.Ф. Миллера {Белковец Л.П. "К вопросу об оценке историографических взглядов Г.Ф. Миллера"//История СССР. 1985. №4.} Выводы, к которым приходит исследовательница, несмотря на то что речь идёт лишь о сочинениях Миллера, опубликованных за границей, свидетельствуют о роли учёного не только в развитии русской исторической науке XVIII в., но и общественной мысли. Конечно, было бы черезмерной натяжкой говорить о какой-либо оппозиции Миллера правительству, скорее о принадлежности к наиболее передовым слоям тогдашнего русского общества. К сожалению, до сих пор недостаточно изучена обширная переписка учёного, а часть её, например с Н.И. Новиковым, видимо, была уничтожена." (стр. 407)

Ничего странного - история лучше всего учит самих историков во всяких обстоятельствах занимать наиболее выгодную в глазах начальства и общества позу. Удивительно, как ещё не канонизировали Миллера вослед за Нестором (мумию последнего украинские историки обнаружили среди полутора сотен иных мощей Киево-Печёрской лавры "по характерному утолщению на правом указательном пальце, указывающему на многолетнюю работу с гусиным пером") или за всесоюзным светочем-депутатом Д.С. Лихачёвым. А ведь давно пора. Тем более, что и иностранные отзывы благоприятствуют такой беатификации.

"В 1775 г. Миллеру исполнилось 70 лет. К этому времени его авторитет и в России и за её пределами был очень велик. Известный английский путешественник Уильям Кокс, чьи произведения были популярны в России в конце XVIII в., так вспоминал о своём посещении Москвы в 1779 г., где на обеде у князя М.Н. Волконского он познакомился с Миллером: "Миллер говорит и пишет свободно по-немецки, по-русски, по-французски, по-латыни и свободно читает по-английски, по-голландски, по-шведски, по-датски и по-гречески. Он обладает до сих пор изумительной памятью, и его знакомство с самыми малейшими подробностями русской истории прямо поразительно. После обеда этот выдающийся учёный пригласил меня к себе, и я имел удовольствие провести несколько часов в его библиотеке, в которой собраны чуть ли не все сочинения о России вышедшие на европейских языках; число английских авторов, писавших об этой стране, гораздо больше, нежли я думал. Его собрание государственных актов и рукописей неоценимо и хранится в величайшем порядке." Знакомство учёных не ограничилось лишь совместным обедом и приятной беседой после него: сохранилась переписка Миллера с Коксом, в которой историк отвечает на ряд вопросов коллеги по истории России, в частности, о русско-английских отношениях XVI в." (стр. 407)

"О "портфелях" же Миллера постепенно стали складываться легенды. Так, знаток древнерусского искусства П.Д. Барановский несколько десятилетий назад обмолвился, что видел в них копию надписи с могильной плиты Андрея Рублёва, и с тех пор её безуспешно ищут искусствоведы. А сотрудники РГАДА любят рассказывать, что один их бывший коллега говорил будто нашёл в "портфелях" список "Слова о полку Игореве"..." (стр. 413)


НЕБЛАГОДАРНЫЕ НАСЛЕДНИКИ МИЛЛЕРА


"Работая в Архиве Коллегии иностранных дел, Миллер немало сил потратил на воспитание кадров первых руских архивистов. ... Ещё в письме вице-канцлеру от 9 января 1766 г. Миллер писал: "Коллегия благоволит дать мне в помочь двух или трех молодых людей, кои знали бы хорошо свой язык и были бы искусны в чужестранных языках, Я могу через них оставить потомству знания, приобретенные мною в России." Таких помощников и учеников он нашёл в лице М.Н. Соколовского и Н.Н. Бантыш-Каменского, уже работавших в Архиве к моменту его назначения сюда, один в должности переводчика, другой - актуариуса. Ко времени смерти Миллера они уже возглавили два департамента Архива." (стр. 408)

"Уже при его жизни и благодаря ему Архив Коллегии иностранных дел наряду с Московским университетом превратился в своего рода научный и культурный центр Москвы, к которому были близки Щербатов, Новиков, Карамзин, деятели Румянцевского кружка. Изменилось отношение к работе архивиста: в начале XIX в. представители знатнейших дворянских семейств почитали за честь начать свою служебную карьеру в Архиве Коллегии иностранных дел.

Автор нескольких десятков трудов по истории России, учёный с мировой славой, которым по праву могла бы гордится его вторая родина, Миллер не нажил состояния, не был отмечен чинами и наградами. Лишь за два месяца до смерти историк, находившийся на русской службе уже около шестидесяти лет, получил чин статского советника и орден Св. Владимира 3-ей степени." (стр. 409)

"Оглядываясь на путь, пройдённый русской исторической наукой с начала XVIII в., мы видим прежде всего гигантские фигуры Татищева, Щербатова, Карамзина, Соловьёва, Ключевского - учёных, создавших монументальные сводные труды по русской истории. Затем, как бы на заднем плане многочисленная плеяда историков "второго эшелона", разрабатывавших отдельные частные проблемы и методы работы с определёнными видами исторических источников или изучавших хронологически ограниченные периоды истории. Чем ближе к нашему времени, тем таких историков становится всё больше, тем глубже и уже специализация отдельных учёных, тем всё более не под силу одному человеку обобщить накопленный наукой материал.

В XVIII в., когда история русской исторической науки только начиналась, ситуация была иной, и, помещаемый во времени между Татищевым и Щербатовым, Миллер как бы проигрывал на их фоне. Его небольшие работы, разбросанные по периодическим изданиям XVIII и XIX вв. или вышедшие отдельными книжками, известными лишь библиофилами (полной библиографии трудов Миллера нет до сих пор), теряются рядом с их многотомными "Историями". Может бытьЮ поэтому многим, кто пытался оценить его роль в отечественной историографии, казалось, что Миллерпри всём его несомненном трудолюбии был менее талантлив, менее способен к широким обобщениям. Недобрую роль сыграло и восходящее к С.М. Соловьёву разделение учёных, работавших в XVIII в. на ниве русской истории, на две группы. С одной стороны, русские Татищев, Ломоносов, Щербатов, Болтин, с другой - немцы Байер, Миллер, Шлёцер. Но у подлинной науки нет и не может быть национальности, и любой, претендующий на звание историка, своими трудами попросту либо принадлежит, либо не принадлежит ей.

Для того чтобы понять и правильно оценить истинные масштабы личности Миллера, его роль в становлении русской исторической науки, необходимо представлять себе её состояние в тот момент, когда историк начинал свою научную карьеру. Ещё не только не существовало систематического изложения истории России, но не были определены ни её предмет, ни основные проблемы, ни источниковая база. Потом появилась "История Российская" Татищева. Положив в основу своего труда несколько списков русских летописей и аналитически переработав их, он как бы поставил последнюю точку в летописном переоде русской историографии и одновременно положил начало научному её этапу. Теперь, чтобы подняться на новый уровень обобщения и осмысления, необходимо было определить, чем и как следует заниматься, освоить принципиально новые виды источников, разработать методику их поиска, изучения, публикации и интерпретации. Необходимо было определить круг вопросов, поис ответов на которые следовало вести в первую очередь и без разрешения которых любой сводный труд по русской истории стал бы лишь сводкой основных фактов и подражанием "Истории" Татищева. (Собственно, такого рода исторических "опытов", практически ничего не внесших в развитие истории как науки, в течение XVIII столетия появилось немало.) Иными словами, предстояла тяжёлая и в определённой степени черновая работа. Именно она и выпала на долю Миллера, но это не значит, что он был просто чернорабочим в истории, как называл его П.Н. Милюков." (стр. 409-410)

При этом существенном описании традисторик как будто забыл, что издание "Истории" Татищева было делом труда того же Миллера. Неизвестно - была бы без Миллера работа Татищева пригодна для какой-либо публикации? С другой стороны, в традисторичекой историографии отношение к базовому материалу, то есть к летописям, такое же, как у правоверного мусульманина к списку Корана. Они считают летописи как бы списками божественного откровения спущенного с неба "достопочтенным" несторам. Отчасти интересуясь фигурой самих писцов, никогда традисторики не поднимают вопроса о том - зачем, для чего эти летописи составлялись, дополнялись и переписывались вплоть до XVIII века (а возможно, даже до XIX в.) И от того картина русской историографии имеет вид разорванного процесса: беспричинное графоманство XI-XVIII вв. сменяется "научным" исследованием трудов этих "графоманов". Состояние зарубежной историографии, с учётом некоторого национального колорита, совершенно аналогична. Научная революция XVIII как бы забетонировала религиозные мифы в первобытном состоянии, включив их в качестве фундамента в традисторическую картину мира.

"Начав с изучения доступных ему летописей и близких к ним источников, таких, как хронографы и Степенная книга, он постепенно расширял состав известных науке источников, вводя в научный оборот царские указы XVI-XVII в., родословные, разрядные, записные, боярские книги и списки, десятни, актовые источники, делопроизводственные документы местных учреждений, источники по истории внешней политики. Именно Миллер привёз из Сибири знаменитую Ремезовскую летопись, впервые изучил подлинный столбец с текстом Соборного уложения 1649 г., издал подготовленный Татищевым текст Судебника 1550 г. Велика заслуга Миллера и в разработке метода критического анализа источников о России иностранного происхождения. Так создавалась основа для дальнейшего развития исторической науки, и нетрудно заметить, что по существу созданная учёным источниковая база мало отличается от той, которой располагают современные исследователи.

Многие из наблюдений Миллера, впервые применённых им приёмов работы с источниками давно стали для историков привычными. Наука шагнула далеко вперёд, источниковедение стало самостоятельной исторической дисциплиной, и вполне естественно, что мало кто задумывается над тем, кому принадлежит первенство в этой области, кто был истинным первопроходцем." (стр. 410-411)

То, что традисторикам кажется "вполне естественным" на самом деле является извращением унаследованным от средневековой схоластики, - тем самым узлом, из-за которого они ничего не могут понять в бездумно изучаемом ими историческом процессе. Они игнорируют "историю технологии", и от того получают на выходе своей деятельности фантасмагорическую картину ложных последовательностей, причин и следствий.

"Конечно, Миллер - не теоретик, а в первую очередь практик и даже прагматик. Сталкиваясь с новыми, неизвестными тогдашенй науке видами источников, он руководствовался главным образом здравым смыслом и тем опытом европейской исторической школы, который привёз с собой в Россию. Мысли о теоретическом обобщении накопленного им собственного опыта не приходили, да, по-видимому, и не могли прийти ему в голову; методология истории, её философия волновали его лишь постольку, поскольку эпоха, в которую ему довелось жить, была пропитана духом философии Просвещения." (стр. 411)

Забавно наблюдать какие "философские" упрёки посылает традик Миллеру - и традику не может придти в голову, что его "теоретические обобщения" и "методология" является пережитком богословского периода развития историографии.

"Целый ряд сюжетов русской истории, лишь затронутых его старшим коллегой Татищевым, Миллер развил в специально посвящённых им работах и поднял до уровня самостоятельных научных проблем и целых направлений отечественной историографии, каковой статус они сохраняют до сих пор. Таковы история русского летописания и Новгородской республики, дворянства и русского средневекового города, истоков реформ Петра Великого и Смуты, Сибири и русских географических открытий. Современному читателю, знакомому с историографией последующего времени, одни выводы, наблюдения и замечания Миллера кажутся привычными и в определённой мере каноническими, а другие - наивными и даже примитивными. Потому, наверное, и в историографических обзорах тех или иных проблем отечественной истории имя историка далёкого XVIII в. появляется далеко не всегда. Сказывается и понятное стремление принять за точку отсчёта более капитальный труд, и своеобразная инерция сознания, отодвигающая "норманиста" Миллера на задний план, и попросту слабое знание его работ, в первую очередь тех, что так и остались непереведёнными на русский язык.

И всё же, часто сами того не сознавая, мы, историки конца ХХ в., являемся постоянными потребителями огромного наследия, оставленного нам нашим предшественником более 200 лет назад. " (стр. 411)

Замечаете ли вы, читатели, сколь близок по своей карме Г.Ф. Миллер Ж.Ю. Скалигеру? И не настала ли пора ли разрешать эту путаницу? Неблагодарность историков к своему крёстному отцу сохранилась и сегодня. Поразительный факт: на форуме Неизвестной Планеты некий аспирант Московского Историко-Архивного института заявлял, что значение Миллера для истории России столь ничтожно, "что его забыли уже в XVIII" веке (позднее выяснилось, что под XVIII-ым этот будущий историк понимал век, который начался в 1801 году - хронологическое заблуждение характерное для антифоменочников) - вот этой дури учат в Архивном институте, там где угнездились одни из наиболее дремучих противников научной хронологии (например, И.Н. Данилевский).

"Однако значение деятельности Миллера не ограничивается лишь сферой исторической науки. Учёный прожил в России долгую жизнь. На его глахах приходили и уходили правителти страны, начинались и заканчивались войны, расширялась империя, происходила смена целых исторических эпох. За эти десятилетия страна прошла огромный путь от молодого государства, лишь недавно заявившего о себе на мировой арене, до державы, без позволения которой, по хвастливому заявлению екатерининского диплома{-та?} А.А. Безбородко, не могла выстрелить ни одна пушка на континенте. Большой путь прошло в своём развитии и русское общество: менялось его историческое сознание, начало складываться национальное самосознание, сформировалась новая отечественная культура - основа получившей общемировое значениекультуры XIX в. И в этих процессах немалая заслуга принадлежит Миллеру.

Собственно становление исторической науки в XVIII в. неотделимо от общекультурного процесса, оно было его составной и неотъемлемой частью. Изучение исторического прошлого страны, включение его фактов в систему мировосприятия русских людей в значительной мере и составляло существо процесса формирования национального самосознания, складывания новой культурной среды. Появление любой журнальной или книжной публикации на историческую тему становилось событием не только и даже, может быть, не столько научной, сколько культурной жизни, равнозначным появлению нового литературного произведения, театральной постановки или живописной работы. Именно в это время в моду входит коллекционирование предметов старины и искусства и хранить в своей библиотеке древний манускрипт становится не менее престижным, чем быть обладателем полотна знаменитого живописца. Но слой потребителей новой культуры был ещё очень узок, а занятия историей ещё не стали уделом лишь профессионалов. И потому исторические сюжеты и даже попытки собственных исторических разысканий занимали важное место в творчестве литераторов В.П. Тредиаковского, А.П. Сумарокова, М.М. Хераскова и Я.Б. Княжина, императрицы Екатерины II, издателя Н.И. Новикова и вельможи А.Р. Воронцова." (стр. 412)

Насколько понимаю, тут традик стихийно прикоснулся к некоторым истинам, осознать которые он не в состоянии. Отмечая склонность литераторов XVIII в. к историческим разысканиям, он не понимает, что сама историография до XVIII в. была продуктом чистой литературы, удовлетворявшая специфический спрос способом, который могла предоставить на том уровне развития литературных приёмов (это явление исчерпывающе проанализировал Н.А. Морозов).

"Прошло время и появились исторические труды Щербатова, Болтина, Карамзина. Работы Миллера начали забываться, отошли на второй план, стали частью истории исторической науки. Но его наследием, той базой, которую он заложил для будущих поколений, продолжали и продолжают пользоваться. Так, ученики Миллера в Архиве Коллегии иностранных дел на основе его материалов составили статью по истории московских приказов XVI-XVII вв. Однако, не обладая знаниями своего учителя, они допустили ряд ошибок и создали этим проблему, над решением которой долго бились их последователи, полагавшие, что статью написал сам Миллер. Другую проблему для будущих историков создал Карамзин, также воспользовавшийся миллеровскими материалами, но не посчитавший нужным об этом упомянуть. Впоследствии подобная практика стала обычной, и, например, Ключевский без всяких ссылок на источник воспроизводил данные Миллера из его "Известия о дворянах (Российских)". О "портфелях" же Миллера постепенно стали складываться легенды..." (стр. 413)

На этой загадочной ноте я кончаю обозрение биографического очерка А.Б. Каменского и откладываю эту тему до обнаружения новых материалов. Обозрение работ самого Миллера я буду производить в отдельных ветках, а эту можно делать архивной после того, как она утратит свою сиюминутную актуальность.