|
Маттео Банделло. Из «Новелл».
Маркиз Никколо III д’Эсте, застав сына в объятиях мачехи, приказывает в один и тот же день обезглавить обоих в Ферраре
Велика была прогремевшая на всю Европу слава маркиза Никколо Третьего д’Эсте, моего деда по отцу1 <1 Рассказывает Бьянка Сансеверино д’Эсте.>. Он был, я повторяю, великолепнейшим и единственным в своем роде синьором, и не раз ему приходилось разрешать споры между итальянскими властителями, когда меж ними возникали раздоры или затевалась война. Так как он не был законным наследником, ему очень докучал Аццо Четвертый д’Эсте, его кровный кузен. Но благодаря его счастливой судьбе и любви к нему венецианцев, флорентийцев и болонцев Аццо был изгнан на остров Крит, что теперь называется Кандией, а он долгое время спокойно управлял Феррарской синьорией. Впоследствии он женился на синьоре Джильюоле, дочери синьора Франческо из Каррары, который в ту пору правил Падуей. От этого брака у него был единственный сын необыкновенной красоты, который назывался Уго, графом ди Ровиго. Недолго после рождения сына мать прожила на свете. Она тяжело заболела и отошла в иной мир к великому огорчению маркиза, который.ее безумно любил.
Уго был воспитан как полагается сыну такого властителя, и за что бы он ни брался — во всем был великолепен для своих лет. Маркиз, однако, стал увлекаться разными женщинами и, будучи молодым и миролюбивым, только и делал, что предавался развлечениям. У него было столько побочных детей, что из них можно было набрать целое войско. Поэтому до сих пор имеют обыкновение говорить: «Вдоль реки По триста сынков маркиза Никколо подняли паруса на своих кораблях». Его первым побочным сыном был Лионелло, родившийся от прелестной девушки по имени Стелла <Звезда> и унаследовавший от отца синьорию города Феррары. Вторым был знаменитый Борсо, родившийся от одной знатной сьенки из старинного, благородного рода Толомеи, который, по воле его святейшества папы Павла II, сменил титул маркиза на титул герцога Феррары, а император Фридрих Австрийский сделал его герцогом Модены и Реджо. Но к чему мне перечислять всех сыновей маркиза Никколо, которых он прижил со своими любовницами? Их было столько, что мне потребовалось бы слишком много времени, чтобы рассказать о них. Я уж не говорю о тех, которых никто не знает, и имею в виду бесспорно ему принадлежащих; с десяток таких видывала я в Ферраре, когда была еще ребенком; но, оставляя их в стороне и продолжая рассказ, я должна сообщить вам, что маркиз Никколо решил жениться во второй раз.
В Италии и за ее пределами много было подходящих для него невест. Он решил взять себе в жены дочь синьора Карло Малатеста, в ту пору могущественного властителя многих городов Марки и Романьи, пользовавшегося среди итальянцев славой большого знатока военного дела. Невеста была очень юной, ей еще не исполнилось и пятнадцати лет, красивой и очень привлекательной. Она прибыла в Феррару в сопровождении многочисленной и почтительной свиты из дворян Марки и Романьи и была встречена маркизом Никколо с большой пышностью. Недолго прожила она с маркизом, как ей пришлось убедиться, что он известный в Ферраре петух и что она погубит себя с ним. И действительно, маркиз был самым отъявленным волокитой, какие в те дни только встречались, и не пропускал ни одной женщины. Однако, неизвестно почему, ни с одной из них он не пустил в ход насилия. Когда маркиза увидела, что ее супруг был таким человеком, который на стороне растрачивал то, на чем экономил дома, решила и она не сидеть сложа руки и не губить зря свою молодость. Итак, начав приглядываться к нравам и поведению своих придворных, она, на свое несчастье, обратила свой взор на пасынка Уго, который поистине отличался красотой и изысканностью манер. Он ей до крайности понравился, и она так в него влюбилась, что не находила себе покоя и огорчалась, если ей не удавалось увидеть его или поговорить с ним. Он же, далекий от мысли о таком преступлении, оказывал мачехе те же знаки уважения и то же почтение, которое послушный сын оказывает своей родной матери. А она, хотевшая совсем другого и страстно в него влюбленная, всячески старалась разжечь в нем то пламя, что горело в ней самой. Много раз она замечала, что граф Уго, юноша шестнадцати-семнадцати лет, не обращает внимания на все ее сластолюбивые ухищрения, думая обо всем, что угодно, только не об этом. Она чрезмерно огорчалась, не осмеливаясь прямо заговорить с ним о своих нечестных и непристойных желаниях, а если иногда и пыталась завести этот разговор, стыд сковывал ее уста, и она не могла произнести ни слова. Так жила она в глубочайшей тоске, не зная, что ей делать, не находя ни в чем успокоения, и ее безутешная страсть с каждым днем становилась все сильнее и сильнее. Некоторое время она прожила в таком горестном настроении, хорошо понимая, что лишь стыд удерживает ее от признания Уго в своей любви. Поэтому она решила, раз уж она открыла свое сердце для столь постыдной страсти, открыть также и свои уста и, отбросив всякую стыдливость, добиться своего. Не доверяясь никому, она была намерена во всем открыться Уго.
Когда она пришла к этому решению, случилось, что маркиз Никколо, вызванный герцогом Филиппе Висконти, отбыл в Милан, где он должен был прожить несколько дней. И вот однажды маркиза, сидя у себя в комнате, всецело отдавшись мыслям о своей страсти, не будучи в состоянии более сдерживать себя и считая, что настал подходящий момент для осуществления ее намерения, велела позвать Уго будто бы для разговоров о важных вещах. Тот, мысли которого были очень далеки от мыслей маркизы, поспешил к ней явиться и, после обычного приветствия, сел, по ее желанию, рядом с ней в ожидании, что она ему скажет. Маркиза старалась немного овладеть собой, ибо в ней любовь боролась со стыдом; побежденная под конец любовью, заставившей ее забыть и стыд и честь, вся зардевшись и едва переводя дух, дрожащим и прерывающимся голосом, которому мешали рыдания и слезы, струившиеся ручьями, стараясь быть как можно спокойнее, она так начала говорить:
— Я не знаю, дорогой мой синьор, думали ли вы когда-нибудь о той мало похвальной жизни, что ведет ваш отец, маркиз Никколо, и о его поведении, которое таково, что является причиной моего постоянного недовольства. Он, оставшись вдовцом после смерти блаженной памяти вашей матушки, так неутомимо преследует женщин, что и в Ферраре и в округе нет уголка, где бы у него не было побочного сына. Каждый думал, что, женившись на мне, он бросит срои повадки, но, хотя я и сделалась его женой, он ничуть не отказался от своих мерзких привычек: как и раньше, сколько женщин он видит, столько и хочет. Мне кажется, что он скорее расстанется с жизнью, чем откажется от утех то с одной, то с другой женщиной, какая ему только подвернется. А так как он синьор, то разве найдется женщина, которая ему откажет? Но хуже всего то, что он гораздо больше оказывает внимания этим потаскушкам и продажным женщинам, чем мне и вам, родившемуся от столь благородной и добродетельной синьоры. И если вы хорошенько об этом подумаете, вы легко убедитесь в моей правоте. Когда я еще жила в доме синьора моего отца, я слышала от одного нашего писца, очень любившего читать хроники, что меж нашими предками был некий Фреско, и он, разгневавшись на Аццо Второго, своего отца, убил его, так как Аццо ввел в дом мачеху, хотя она и была дочерью Карла Второго, короля Неаполитанского. Поэтому я не хочу, чтобы вы тоже обагрили руки свои в крови вашего отца, сделавшись его убийцей. Я должна открыть вам глаза и предупредить вас, чтобы вы когда-нибудь не остались посрамленным, осмеянным и с пустыми руками. Разве вы не слышали, как ваш отец, который не имел права наследовать Феррарское маркграфство, ибо был незаконным сыном и оно по справедливости принадлежало синьору Аццо Четвертому,— с помощью своих приспешников выгнал означенного Аццо из синьории и при содействии венецианцев отправил его в изгнание на остров Кандию, где несчастный синьор умер жалкой смертью? Берегитесь, чтобы подобное несчастье не случилось и с вами; как бы один из побочных сыновей, как говорится, не натянул бы вам нос и не послал бы вас куда глаза глядят. Что до меня, случись что-нибудь с вашим отцом, я без всякого колебания пожертвовала бы ради вас и жизнью и имуществом, чтобы только государство, как этому и надлежит быть, осталось в наших руках. И хотя принято говорить, что мачехи не любят своих пасынков, однако вы можете быть уверены, что я люблю вас больше самой себя. О, если бы богу было угодно, чтобы случилось то, на что я надеялась: ведь когда отец мой убеждал меня ехать в Феррару, он говорил, что моим мужем будете вы, а не ваш отец. Не знаю, почему потом все изменилось. Бог да простит тому, кто виновен в такой замене! Синьор мой, года наши подходящие для того, чтобы нам соединиться. И было бы гораздо лучше, если бы я сочеталась браком с вами, а не с вашим отцом. И насколько же легче и прекраснее, чем теперь, была бы моя жизнь, будь вы моим повелителем, потому что я любила вас раньше, чем маркиза, питая надежду, что я должна быть вашей, а вы моим. Сказать по правде, я всегда горячо любила вас и люблю больше, чем свою душу. Мои мысли могут быть обращены только к вам, так глубоко проникли вы в мое сердце. Теперь, мой повелитель и свет очей моих (и сказав это, а они были одни в комнате, она обвила его шею руками и любовно поцеловала несколько раз в уста), пожалейте себя и меня. О дорогой синьор мой, сжальтесь надо мной и будьте моим, как я всегда была и буду вашей; и если так случится, вы, без сомнения, станете властителем государства и сделаете меня из несчастнейшей самой счастливой женщиной на свете.
Граф Уго, который все ждал, к чему приведут речи маркизы, при этих последних словах, сопровождавшихся страстными и волнующими поцелуями, совершенно растерялся и не мог ни ответить ей, ни уйти; он был до такой степени потрясен и поражен, что в тот момент больше походил на мраморную статую, чем на живого человека. А маркиза была так хороша и обольстительна, так игрива и глаза ее горели таким любовным пламенем, что, будь Федра столь же прекрасна, я твердо уверена, что ее возлюбленный Ипполит не устоял бы перед ее страстью.
Маркиза, видя, что Уго как будто не взволнован и не поднимается с места, а сидит неподвижно, в полном молчании, решила, что надо ковать железо пока горячо и не дать юноше опомниться или поразмыслить над тем, какое преступление затевается здесь, какое страшное оскорбление нанесет он отцу и какой опасности и риску подвергнется сам. И, пользуясь своим преимуществом, она вновь обняла его за шею и стала сладострастно целовать и пустила в ход тысячу других милых шуток и бесстыдных ухищрений вместе с нежными и вкрадчивыми словами, так что бедный юноша совсем потерял голову и, дав волю своим безудержным желаниям, стал похотливо целовать и обнимать ее, и положив руку на ее белоснежное тело, любовно ласкал ее прелестные круглые и упругие груди. Но зачем я буду рассказывать вам обо всех их любовных уловках? Они охотно дали бы волю своей страсти, но не были уверены, что здесь они в безопасности, и поэтому уговорились найти более надежное место для своих наслаждений. Они решили, что только тогда смогут спокойно встречаться, если какая-либо из служанок будет во все посвящена. Придя к такому решению, маркиза, поразмыслив о достоинствах и поведении своих служанок, остановилась на одной, которая казалась ей более других пригодной для этой цели.
Итак, однажды маркиза, улучив время, рассказала этой служанке о своем намерении и сумела ее так хорошо уговорить, что та обещала ей сделать все, что она прикажет. В свою очередь Уго, выйдя из комнаты мачехи, был так упоен ее пламенной любовью, что ни о чем другом, как о ее красоте, думать не мог. И если маркиза жаждала быть с ним, то и он желал этого не менее. С помощью верной служанки они вскоре стали встречаться, предаваясь любовным утехам ко взаимному удовольствию. И хотя придворные замечали некоторую близость между ними, никто ни о чем дурном не мог подумать. Так продолжалась их любовная связь около двух лет, и никто о ней и не догадывался, но в один прекрасный день служанка тяжело заболела и умерла. Теперь любовникам стало трудно скрывать свою близость, и кто-то из камердинеров графа Уго проведал обо всем, уж не знаю как. Чтобы лучше в этом убедиться, он принялся внимательно следить за каждым движением своего господина, и не знаю уж каким способом, но ему удалось устроиться над комнатой, где любовники обычно наслаждались. Стараясь, чтобы не было слышно, он пробил в потолке отверстие и через него два или три раза наблюдал, как злосчастные любовники предавались любовным утехам. Увидев собственными глазами столь ужасную низость, он, улучив удобный момент, показал все происходящее маркизу Никколо. Этот срам превыше всякой меры опечалил и огорчил маркиза, и его любовь к жене и сыну обратилась в страшнейшую ненависть; Он решил жестоко расправиться с обоими. Стоял май месяц и было около девяти часов, когда он увидел, как любовники развлекались. Около восьми часов, когда злополучный граф Уго играл на городской площади в мяч, маркиз велел вызвать начальника стражи с солдатами, приказав, чтобы все были вооружены. Когда начальник вошел во дворец, там было много феррарских вельмож, и они с огромным удивлением выслушали приказание маркиза немедленно взять под стражу Уго, заковать его в цепи и заточить в башню замка, что у Львиных ворот, где сейчас томятся в заключении дон Феррандо и Джулио, братья герцога1 <1 Речь идет о феррарском герцоге Ипполито д’Эсте, современнике Банделло. Феррандо и Джулио были осуждены на вечное заточение вследствие дворцовых интриг.>. Затем он приказал кастеляну взять маркизу и заточить ее в другую башню. Потом всем присутствующим объяснил причину этого. Как уже было сказано, злосчастный граф Уго играл в мяч, а так как был праздничный день и жители были свободны, то вся Феррара пришла посмотреть на его игру. Начальник со своими солдатами появился на площади и как раз против городских часов позорно скрутил графу Уго руки за спиной и, к великому ужасу присутствовавших при этой тяжелой сцене, препроводил связанного Уго в темницу. Кастелян таким же способом захватил маркизу.
В этот же самый вечер жестокий отец послал двух братьев ордена Ангелов к графу Уго сказать ему, чтобы он готовился к смерти. Уго сразу понял причину столь нежданной вести и своего злоключения, и стал горько оплакивать свой грех, и с глубоким раскаянием в душе решил принять заслуженную смерть. Всю ночь он провел в благочестивых размышлениях, каясь в своем поступке. Он послал также передать своему отцу просьбу о прощении за причиненную обиду. Когда маркиза увидела, что ее взяли под стражу и узнала, что Уго в заточении, она горячо умоляла дать ей возможность поговорить с мужем, но милости этой добиться не могла. Тогда она послала сказать ему, что во всем виновата она одна, ибо обманула графа Уго и потому должна одна понести наказание за совершенное злодеяние. А когда она узнала, что им обоим отрубят головы, она обезумела до такой степени, что ее никак нельзя было успокоить. Было ясно, что ее совсем или очень мало тревожит собственная смерть, но что она не может примириться со смертью графа Уго. В течение следующего дня и ночи она только и делала, что призывала своего синьора Уго, так что все три дня в темнице имя графа Уго не сходило с ее уст. Маркиз послал двух монахов утешить ее и уговорить терпеливо принять муки смерти; но они понапрасну старались. Раскаявшийся же юноша, напротив, провел три последующих дня в обществе двух монахов, стараясь как можно лучше подготовить себя к близкой смерти и беседуя о святых вещах. Пришел третий день, и рано поутру один из монахов отслужил мессу; в конце ее юноша, роняя обильные слезы, просил у господа бога и у всех прощения за свои грехи и благоговейно принял пресвятое тело нашего спасителя. В тот же вечер, когда почти совсем стемнело, в той же самой башне, по приказанию отца, палач отрубил ему голову. В это же время, но в другой башне отрубили голову и маркизе, причем она не проявила ни малейшего признака раскаяния, и не хотела даже исповедоваться, и лишь умоляла, чтобы ей позволили хотя бы один разок взглянуть на синьора ее, Уго. И вот с этим дорогим и бесценным именем на устах несчастная была обезглавлена.
На следующий день маркиз приказал оба тела хорошо обмыть, нарядно одеть и положить на возвышении посреди внутреннего дворика замка, чтобы каждый, кто пожелает мог бы их видеть вплоть до самого вечера, когда их положат в одну и ту же гробницу на кладбище монастыря Сан Франческо, отнеся туда в сопровождении пышной траурной процессии. Видя, что он остался без жены и законных наследников, маркиз женился в третий раз, взяв себе в жены синьору Риччарду, дочь маркиза Салуццо, от которой у него родился сын, герцог Эрколе, отец герцога Альфонсо, и также синьор Сиджисмондо д’Эсте, мой отец. Я знаю, некоторые полагают, что несчастный граф Уго не был сыном первой жены маркиза Никколо, а лишь первым побочным его сыном; однако они глубоко заблуждаются, ибо он действительно был законным сыном, графом ди Ровиго, как я много раз слышала об этом от блаженной памяти синьора моего отца.
взято из: http://rutracker.org/forum/viewtopic.php?t=4456115 Егерман Э. (сост.) - Итальянская новелла Возрождения. <2001, DjVu, RUS>
http://en.wikipedia.org/wiki/Niccol%C3%B2_III_d%27Este,_Marquis_of_Ferrara
http://en.wikipedia.org/wiki/Parisina_(disambiguation)
кстати что за имя Аццо? Не связано ли с Аттила?
http://it.wikipedia.org/wiki/Azzo
Varianti
Maschili: Azo<1>, Aza<1>, Azzone<1>, Ezzelino<1>
Varianti in altre lingue
Germanico: Azo<2>, Azzo<2>, Atzo<2>, Adso<2>, Aezzo<2>, Ezo<2>, Ezzo<2>, Etzo<2>, Esso<2>
Latino: Azzo<1>, Azo<1>, Azas<1>
Origine e diffusione
ipocoristico di altri nomi comincianti per at- o per ad-<2>
derivante dall'elemento athal ("nobiltà", "stirpe")<2>
derivante dall'elemento atta ("padre") - отец, батя-Батый?
derivante dalla radice ansuz ("dio")<3>
http://en.wikipedia.org/wiki/Azzo
Azzo (Italian) or Azzus (Latin) are variations of the same name. Azo, Atto, and Hatto are other variants.
- Esso или Azzus напоминают Исус, Езус?
|
.<1>
quoted, ‘and the woman saw that the tree was good for food, and that it was pleasant to the eyes, and a tree desirable’. Thus Genesis Rabba concludes that as Etrog refers to both the fruit and the tree being equally splendid and consumable, literally saying edible, the fruit of the Garden of Eden described in these terms must be Etrog. <30> - фрукты этроги в руках женщин - это напоминает Еву с райским плодом под райским древом. А ведь рождение Евы - также отражение кесарева сечения. 
E:101
Кайкейи просит Дашаратху изгнать Раму из Айодхьи. King Dasaratha finds Queen Kaikeyi collapsed on a tile floor. This represents a scene from the Ramayana where Kaikeyi demands that Dasaratha vanquish Rama from Ayodhya, and is a print from a Raja Ravi Varma oil painting. circa 1895 - не обморок ли это Есфири перед Артаксерксом? 
Murti of Hanuman and his mother Anjana, at the Anjani Mata temple, Chomu. - мать с младенцем
Raja Ravi Varma's lithograph of Hanuman fetching the mountain - Хануман несёт холм Сандживи с лечебными травами на помощь раненому Лакшмане
- хотел съесть солнце: 
Hanuman finds Sita in the ashoka grove, and shows her Rama's ring
Hanuman showing Rama in His heart - Хануман разрывает грудь и показывает Раму и Ситу - кесарево сечение? Вокруг головы его виден лучистый нимб
Death of Dido 1500 Artist Unknown Illuminated manuscript Bibliotheque Nationale, Paris, France
The Death of Dido Workshop of Peter Paul Rubens, Flemish, about 1640 Getty Museum
Dido suicide. Les Epistres d'OVIDE, c. 16th century, Français 874, f.47v, Bibliothèque nationale de France.
Dido's Suicide -early 16th century, Liberale da Verona (фрагмент)
Hans Sebald Beham (German, 1500-1550), Dido 
Guercino, Morte di Didone, 1631 
Dido, Sebastien Bourdon, 1637-40, Hermitage.
Andrea Sacchi (1599–1661) The Death of Dido, 17th century
Dido, Henry Fuseli, 1781 
Maiolica di casteldurante, piatto con piede col suicidio di Didone, 1522
Meister des Vergilius Vaticanus. Die Äneide des Virgil, Szene: Der Tod Didos. Date circa 400
Simon Vouet, La mort de Didon, vers 1640
The Death of Dido (1781); Joshua Reynolds
Death of Dido
The Suicide of Lucretia c. 1415 
Detail of a miniature of the death of Dido. Origin: Netherlands, S. (Bruges) 
Ms 493 fol.99v The departure of Aeneas and Dido's death, from 'The Aeneid' by Virgil with a commentary by Servius, 1469 (vellum) French School 
Enea e Didone (Marte e Venere); affresco romano da Pompei, Casa del Citarista
Francesco Solimena (1657–1747) Dido Receiving Aeneas and Cupid Disguised as Ascanius 1720s
Aeneas and Achates Wafted in a Cloud before Dido, Queen of Carthage, ...
Tiepolo (1696–1770) Aeneas Introducing Cupid Dressed as Ascanius to Dido 1757
PENNI, Luca (b. ca. 1500, Firenze, d. 1556, Paris) The Judgment of Otto - Oil on canvas, 102 x 74 cm Musйe du Louvre, Paris